Корнев Григорий Сергеевич

http://iremember.ru/memoirs/samokhodchiki/kornev-grigoriy-sergeevich/

Командир дивизии Турьев поддерживал, подкреплял нас – «Все равно не дадим замкнуть линию, прорвемся. Ребята, на станции чудом остался цел вагон с боеприпасами. Паровозу подойти не дают. Нужно, что-то делать!» И каким-то чудом, я не знаю, мы привезли его… вытащили буквально на руках. Толкали и тянули этот вагон по железной дороге несколько километров! А сами еле ходили, нас мотало от голода.
...

Потом освобождали лагерь смерти Майданек. Там еще у нас приключился один инцидент. Помню, мы после боя за Люблин остановились недалеко от дороги. И какой-то приблудный немецкий танк пристроился прямо в нашу колонну. Да видать экипаж спохватился, что не туда попали, начали бить всех подряд. Стояла машина командира полка, они положили в нее снаряд. Хорошо еще командир полка уже ушел в штаб, или еще куда-то там. Вот шоферу повезло меньше, от него мокрого места не осталось. А выехали-то уже за Люблин, там дорога поворачивала. Лесок еще неподалеку. И они видимо надумали «урыть» в этот лес, развернулись, протаранили крытую машину, затем боднули танк. Но тут, наконец, наши танкисты проснулись, начали его гвоздить. Подбили все же. Оказалось, в этом танке ехал комендант Майданека. Допрашивали его потом…

И вот значит, пошли мы на экскурсию в этот Майданек. Бараков там, не знаю сколько. И главное для чего им вся эта обувь была нужна? Целые склады. Ужасно просто! А этот экскурсовод хренов, видать был там прислугой или охранником, рассказывал нам и показывал. Печи стоят, а у печей такой закуток. В нем стоял немец с дубиной. И пленный, который уже не мог работать, значит, проходил мимо него. Тот его по голове – раз, а двое подхватывают и в печь. Потом показывает нам здоровые бочки, в которые сгребали пепел и отправляли на поля.

...

Нас не видят, мы успели за кустики пристроиться. Так значит, я сразу на заряжающего кричу: «Давай бронебойный!» А наводчику: «Смотри, не подведи! Стреляй в низ танка». Они (танки) сначала лбом ко мне стояли, потом немножко развернулись. Пушки-то направлены на меня. Метров 250 до них. И вот снаряд за снарядом, смотрю – один задымил. Во второй, видно, успел экипаж заскочить – около нашей машины снаряд… ох, ты бы послушал, как он визжит, когда пролетает мимо. И-и-и-х. И воздушная волна идет от него. А как же…
...
Как-то я выскочил из машины и потом надумал обратно. Сзади у самоходки дверка. Я ее открутил, чтобы мне прыгнуть туда… А немец не спит, все видит. Запустил в дверцу очередь из пулемета. Так мне по заднице как даст этой дверкой! Я носом вперед…
...

А то еще другой раз немцы такую смехоту устроят: рупор повесят где-нибудь на дереве и начнут насмехаться над нами – «Как русские сахар едят? Вслепую! Это кому? Ивану. А эта? Петру. А эта? Сталину». А действительно, на самом деле так делили. Один, значит, грудки наложит, а другой загадывает: «Кому?» – «Ивану», «Кому?» – «Петру». Издеваются сволочи. Надоест, по этой «говорилке» снарядик влупишь. Вроде притихнут. Потом починят, в другом месте повесят, и какую-нибудь такую херовину целый день мелют.

...

Вот был, случай… тоже старший лейтенант, забыл, как его фамилия. Получили они прямое попадание. Машину в куски! Его из самоходки взрывом выбросило. И он в горящем комбинезоне кометой улетел в канаву с талой водой. У него еще хватило сил потушить пламя, хотя и раненый был. Вот он орет, просит помощи, а что ты сделаешь? Не выдержали, двоих послали туда с плащ-палаткой. Немцы их подбили. Пришлось дожидаться вечера. Так он и орал целый день. Вот же мука была, его слушать. И не сунешься. Впереди лес, а перед ним чистое пространство.  

...

- Вот тебе такая хохма. По взятому немецкому городу идет колонна техники. Конники шебуршатся. Некоторые дома горят. Вдруг со второго этажа по самоходке бахнули «фаустом». Струя искр бьет по брусчатке и рикошетом уходит вверх. Наша кавалерия тут же спешивается, заскакивает в подъезд… Через некоторое время из окна второго этажа вылетает и шлепается на мостовую старуха-немка. Конники возвращаются и делятся впечатлениями. В общем, вроде бы мать какого-то офицера решила нам отомстить, да не попала. А что ты думаешь, они будут разбираться, кто стрелял? С этого окна был выстрел? С этого! Ну и все…

...
Тогда только остановились после боя в одном месте, и кто-то из командиров, не знаю, включил приемник. У нас ведь в каждой машине был приемник. Сидим, слушаем Москву. А я послал заряжающего водички принести. Взял он два котелка и пошел. Там через болотину надо было переходить. И обратно несет воду… а немцы тоже Москву послушали и с обиды из 8-ствольного миномета как захерачили по этому болоту. Мой заряжающий бежать! Приполз весь бледный, да в грязи. Я говорю: «Ну, так ты что родной напугался-то? Как будто первый раз».

Высадил его. Потом после боя обратно подобрали. Даже не заметили его отсутствия, сам заряжал. Все-таки в самоходке было тесновато: механик впереди, да в этой кабине мы трое. Ну, как говорится, в тесноте да не в обиде. Товарищество всегда на фронте было не как сейчас. Не делили друг друга на национальности. Все вместе воевали. Татары, узбеки, казахи, украинцы…

Вот евреев, по-моему, не было. Помню, только в училище был один еврей. Тоже с нашего выпуска. И что-то он расклеился по окончанию учебы… Чуть не плакал, просил, чтобы его в училище оставили. Его можно понять. На фронте в первую очередь убивают евреев. Он знал…

А за трусость, кстати, у нас в 234-й Ярославской одного расстреляли.

Холод, голод, вокруг смерть. Некоторые не выдерживали. В общем, он струсил и убежал с поля боя. Тут же суд. Всех выстроили, выкопали могилу и застрелили с окопа (?).

А сколько народу за войну перебежало! Власовцы эти. Они, помню, тихо вырезали наше передовое охранение. Хорошо один удрал, прибежал к нам. Мы вовремя открыли огонь и смогли их уничтожить. Слышим, оттуда несется трехэтажный мат! Гражданская война, получается.

Под конец войны, когда подходили к Берлину… я не знаю, там дороги обсажены фруктовыми деревьями. Так на каждой яблоне по несколько человек висит. И дощечка: «За измену Родине».

Но они не виноваты, фактически. Сами что ли они в окружение-то залезли? Ведь привел их кто-то туда! И мы могли также попасть. Да что говорить – попали! Еле вылезли из окружения. Вот и Власов так же попал. У них не оружия нет, ни боеприпасов, ни еды. Ты посмотри. Что за идиоты? Обязательно надо было расхвастаться, что идет Ярославская коммунистическая дивизия. Немцы сразу же начали нас отличать от других. Если ты в сером ватнике, в плен тебя не возьмут. 

...
Никого за связи с немками в полку не прижали. Вот среди пехоты – да. Они первые идут в бой, и там бывало, насильничают. Потом смотришь – всех выстроили, а какая-нибудь немка ходит, опознает. Потом пальцем тычет, и здравствуй штрафбат. А что такое штрафбат, сам понимаешь.
...
Под Потсдамом мы стояли прямо около жилого дома. Брезентовые палатки поставили в палисаднике. А у хозяйки там было закопано всякое женское добро. Ребята обнаружили, давай менять колечки-сережки. Она скорей бегом к командиру батареи. Тот пришел: «Отдать сейчас же. Вернуть все до копейки».

Так что пришлось отдать все этой дамочке. Ей семью надо кормить. Дочка, муж с войны пришел… Но факт тот, что наш командир батареи уже целиком и полностью с его женой сотрудничал… в постели. И муж не мешал. Как родные (смеется).

...
А то еще перед боем, в этот момент настроение сам понимаешь, бежит и кричит: «Выкидывайте знамена». Какие нахер знамена? Как будто в старинные времена, верно? Ты выбросишь флаг, и первый же снаряд твой. Хорошо снаряд разорвался неподалеку, так он в тыл бегом. Политрук хренов. И про знамена забыл…