История кино (часть 1): Рождение кинематографа.

НЕМОЕ КИНО.

От волшебного фонаря к языку киноповествования (…–1915).

И вдруг что-то щёлкает, всё исчезает, и на экране является поезд железной дороги. Он мчится стрелой прямо на вас — берегитесь! Кажется, что вот-вот он ринется во тьму, в которой вы сидите, и превратит вас в рваный мешок кожи, полный измятого мяса и раздробленных костей, и разрушит, превратит в обломки и в пыль этот зал и это здание, где так много вина, женщин, музыки и порока. (Максим Горький) 

Первым описанием плоских движущихся изображений принято считать рассказ о тенях, «отбрасываемых огнем … на стену пещеры» в начале седьмой книги платоновского Государства. Описания, предвосхищающие кино, также иногда находят у Герона Александрийского и Клавдия Птолемея.

Однако если говорить не о сходстве разного рода метафор со знакомым нам явлением, а о реальной системе, позволяющей записывать и воспроизводить бесконечное разнообразие движущихся плоских изображений, то непосредственными предшественниками кинематографа были, во-первых, различные игрушки с сериями картинок, которые при быстрой их смене воспринимались как одно движущееся изображение (среди таких игрушек надо отметить т.н. «чудо-блокнот», «зоотроп» и «фенакистоскоп») – все эти системы позволяли воспроизводить не более нескольких секунд движения. А во-вторых, предшественником кино как системы был волшебный фонарь (также laterna magica – нечто вроде современного диапроектора), который в середине 19 в. часто снабжался приспособлениями, позволяющими имитировать некоторые виды движения.

Но создание кинематографа как системы воспроизведения достаточно длительного движущегося изображения, причем изображения совершенно произвольного (в том числе и полностью жизнеподобного) оказалось возможным только после того, как возникла фотография, а чувствительность фотоматериалов стала позволять снимать при коротких выдержках. Когда – с изобретением в конце 1870-х бромсеребряных желатиновых эмульсий, являющихся основой фото- и кинопроцессов по сей день – это произошло, практически сразу же стали разрабатываться различные системы записи движения.

В истории сохранились имена десятков изобретателей такого рода систем, работавших в самых разных странах (наиболее известны среди них англичанин Эдвард Майбридж и француз Этьен-Жюль Марей), но в большинстве случаев эти изобретения из-за финансовых или технических проблем не были доведены до конца. А те, которые были закончены, или создавали неудовлетворительные условия для восприятия – как системы Марея и Майбриджа, – или были резко ограничены в разнообразии типов возможных изображений – как, например, система француза Эмиля Рено, которая не использовала фотографию.

Первой успешной кинематографической системой были изобретенные Томасом Эдисоном и его инженером Уильямом Диксоном два приспособления – «кинетограф» («записывающий движение», снимающее устройство), а другое – «кинетоскоп» («показывающий движение», воспроизводящее устройство). Эта система была разработана в конце 1880-х – в начале 1890-х, патентная заявка на нее была подана в 1891, патент выдан 14 марта 1893, а первый коммерческий сеанс состоялся 14 апреля 1894. В силу этого Эдисона и Диксона можно было бы считать изобретателями кино (и так иногда и делают), но кинетоскоп был рассчитан только на индивидуальный просмотр, что, очевидно, не позволило тогдашней публике разглядеть в нем нечто большее, чем простой аттракцион. Из-за этого получившие первоначально довольно широкую популярность кинетоскопы через несколько лет вышли из употребления, оставшись в действии только в пип-шоу.

Поэтому изобретателями кинематографа признаны братья Луи и Огюст Люмьеры, которые были знакомы с конструкцией эдисоновской техники и, благодаря тому, что Эдисон не стал патентовать свое изобретение в Европе, смогли воспользоваться некоторыми его идеями. Их аппарат «синематограф» и дал название кинематографу. Люмьеры подали патентную заявку 13 февраля 1895, а первый публичный просмотр состоялся в Париже 22 марта 1895. Любую из этих дат (равно как и любую из перечисленных выше дат, относящихся к эдисоновскому изобретению) можно считать днем рождения кино, но официальным днем рождения признается 28 декабря 1895, когда был дан первый коммерческий сеанс синематографа в подвале «Гран кафе» на бульваре Капуцинов.

Люмьеровские сеансы состояли обычно из примерно десятка пятидесятисекундных лент. Как правило, показ начинался первым снятым ими фильмом Выход рабочих с фабрики Люмьер (La Sortie des usines Lumière, 1895), затем демонстрировались различные ролики, в которых обязательно имели место разнообразные виды движения (например, море, работающие кузнецы, гимнаст, завтрак ребенка, просто уличные сценки, разрушение стены – последний сюжет часто затем показывался в обратной проекции, и стена восстанавливалась). Но наибольшую популярность имели два ролика, которым Люмьеры в конечном счете и обязаны признанием в качестве родителей кино, – это Прибытие поезда на вокзал Ля Сьота (L"Arrivée d"un train en gare de la Ciotat, также Прибытие поезда, 1895) и Политый поливальщик (L"Arroseur Arrosé, 1895). В первом из этих фильмов поезд, подъезжающий к станции по диагонали кадра, так быстро и заметно увеличивался в размерах, что многие зрители в испуге вскакивали с мест: настолько был сильным эффект движения как бы из глубины плоской картинки – эффект, никогда ранее не встречавшийся в изобразительных искусствах. Именно этот фильм быстро принес популярность новому зрелищу, из-за чего его иногда ошибочно считают вообще первым в истории кино.

Если в большинстве остальных ранних фильмов Люмьеров показывались различные события, происходившие без участия кинематографистов, то Политый поливальщик был фильмом полностью постановочным, причем не просто постановочным (какими были, например, все фильмы Эдисона – Диксона), но первым в истории кино фильмом со вполне законченной повествовательной структурой, соответствующей всем канонам классической драматургии. В нем имела место экспозиция (человек поливает из шланга сад), завязка (мальчишка за спиной поливальщика наступает на шланг), развитие действия с поворотной точкой (поливальщик в недоумении заглянул в наконечник шланга), кульминация (мальчишка убирает ногу со шланга, и струя воды ударяет в лицо поливальщика) и развязка (поливальщик бьет мальчишку, тот убегает). Этот фильм, несомненно, являющийся родоначальником всего игрового кинематографа, продемонстрировал раннему кинематографу путь, по которому он сможет рассказывать простейшие истории – путь использующих сценические методы однокадровых построений.

Ранние фильмы

Аппаратура Люмьеров, легкая, удобная («синематограф» можно было применять как для съемки, так и для проекции фильмов) и сравнительно недорогая, быстро получила широкое распространение, и кинематограф стал явлением мировой культуры. В первые годы существования киносеанс обычно строился по принципам, заложенным Люмьерами – несколько видовых фильмов, несколько уличных сценок, несколько комических сюжетов; причем повсеместной была практика копирования получивших популярность чужих лент (например, Прибытие поезда и Политый поливальщик существовали в огромном количестве римейков). Также стала формироваться кинохроника как отдельная ветвь кинематографа, и хроникальные сюжеты тоже включались в программу киносеанса.

Довольно быстро в кинематограф стали приходить люди, разглядевшие в нем возможности, гораздо более широкие, чем те, которые предвидели Эдисон (считавший его не более, чем коммерчески выгодным развлечением) и Люмьеры (полагавшие, что главная миссия кино состоит в фиксации событий для истории). Несомненно, крупнейшим режиссером рубежа веков был Жорж Мельес, начинавший свою профессиональную деятельность как театральный актер, режиссер, а также и иллюзионист. Он воспринял кинематограф как средство, способное значительно обогатить, прежде всего, трюковые возможности сцены. Развивая, по существу дела, идею сценического люка, Мельес пришел к знаменитому «волшебному превращению», когда видимый на экране объект вдруг резко изменяется или вообще превращается во что-то другое (для чего в нужный момент съемка ненадолго прекращалась). Аналогичным образом он пришел и к другим трюковым приемам (двойной экспозиции, совмещению разномасштабных изображений и пр.). С их помощью он создавал свои экранные феерии, где, например, спасаясь от живущих на Луне чудищ, можно было запросто упасть в море на Земле (в самом известном мельесовском фильме Путешествие на Луну (Le Voyage dans la Lune, 1902)).

Мельес не был изобретателем большинства приписываемых ему приемов – например, прием с остановкой камеры был известен уже Эдисону. Но, во-первых, благодаря ему эти приемы получили распространение. А во-вторых – и это гораздо важнее, – он значительно расширил возможности киноповествования, продемонстрировав, что кино может не только запечатлевать жизненные события и показывать смешные сценки, но также и рассказывать волшебные захватывающие истории. Также во многом под влиянием Мельеса в раннем кино утвердились прогрессивные на тот момент принципы театральной организации кинокадра: камера должна имитировать точку зрения зрителя партера, персонаж должен быть виден в полный рост, а боковое движение предпочитается всем остальным (чтобы избежать вредного для тогдашнего киноповествования шокового эффекта Прибытия поезда). Но главное, что сделал Мельес – он первым показал, что кино может быть искусством.

В большинстве ранних фильмов изучались главным образом внутрикадровые возможности кинематографа, но были также и авторы, обратившие внимание на способность кино формировать смысл и рассказывать истории с помощью показа серии различных изображений – на монтаж. По всей видимости, первым, кто применил в кино монтажную склейку был Мельес, который, очевидно, рассматривал ее как своего рода аналог театрального занавеса. Впервые она была использована Мельесом в фильме Спасение из реки (Sauvetage d"une rivière, 1896). Среди сохранившихся фильмов (вообще, из всех снятых на заре кинематографа фильмов сохранилось не более нескольких процентов), которые состояли из нескольких кадров, самым ранним является мельесовская же Луна с одного метра (La Lune à un mètre, 1898).

Но Мельес использовал монтаж только между эпизодами. На возможности же монтажных построений внутри сцены первыми, по-видимому, обратили внимание английские кинематографисты, известные под общим названием «Брайтонская школа». Это прежде всего Джордж Альберт Смит и Джеймс Уильямсон, которые в своих фильмах достаточно свободно применяли внутриэпизодный монтаж (впервые – в фильме Бабушкина лупа (Grandma"s Reading Glass, Смит, 1900)). Также они использовали приемы, заметно опережавшие свое время (иногда даже на десятилетия, как, например, в случае с монтажным переходом через нерезкость в одном из фильмов Смита): параллельный монтаж интерьерных и натурных кадров, крупные и сверхкрупные планы, монтажную склейку на непрерывном движении и другое. Следует отметить, что вопрос о том, оказали ли брайтонцы реальное влияние на развитие кинематографа, или же их открытия не были замечены, является в современном киноведении дискуссионным. Вполне возможно, что существовали и другие опередившие свое время режиссеры, которые не только не оказали реального влияния на развитие киноязыка, но от которых не сохранилось ни фильмов, ни даже их описаний.

В начале 1900-х в кино заметно увеличился интерес к рассказу сложных историй, и ключевую роль в развитии и распространении необходимых для этого повествовательных приемов сыграл американский режиссер Эдвин Портер. Его фильмы Жизнь американского пожарного (The Life of an American Fireman, 1903) и особенно Большое ограбление поезда (The Great Train Robbery, 1903) представляют собой уже достаточно непростые повествовательные конструкции. В Большом ограблении поезда (которое с точки зрения истории жанров в кино является одним из первых вестернов) по мере развития событий с помощью монтажа камера (и вместе с ней зритель) свободно перемещается из здания железнодорожной станции на саму станцию, затем в почтовый вагон и далее следует вместе с поездом и грабителями. В конце этого состоящего из 14 планов-эпизодов фильма попеременно показываются события на станции и в лесу, где пытаются скрыться бандиты – то есть имеет место полноценное параллельное действие.

В фильмах Портера и многих других авторов постепенно осмысливаются пространственно-временные возможности монтажной склейки. Склейка не просто разделяет последовательно развивающиеся эпизоды, но способна перемещать нас в пространстве и во времени. Если временной аспект монтажного перехода кино 1900-х изучало крайне осторожно (иногда при необходимости время между кадрами могло уйти несколько вперед, но идея, что с помощью монтажа можно переместиться в прошлое, овладела умами кинематографистов только в середине 1910-х), то возможности пространственных перемещений изучались в этот период крайне внимательно. Значительную роль в этом сыграли т.н. фильмы-погони, сама структура повествования в которых требовала, во-первых, постоянного перемещения в пространстве, и во-вторых, внимательного отношения к расстоянию между преследуемым и преследователями – т.е. к пространственным отношениям. Элементы погонь содержались и во многих более сложных по содержанию фильмах, обогативших киноязык 1900-х – и в Большом ограблении поезда, и в Спасенной Ровером (Rescued by Rover, 1905) английского режиссера Сесила Хепуорта, и во многих фильмах крупнейших французских кинопроизводителей того времени фирм «Пате» и «Гомон», и в некоторых других.

Сложное повествование

Ближе к концу первого десятилетия 20 в. кинематограф в целом овладел техникой несложного повествования – он научился рассказывать линейно развивающиеся истории, не претендующие на психологическую глубину, – и, тем самым, оказался готовым к освоению более тонких и психологически сложных элементов языка. Ключевую роль здесь, по-видимому, сыграл фильм наиболее выдающегося режиссера 1910-х Дэвида Уорка Гриффита Много лет спустя (After Many Years, также Энох Арден / Enoch Arden, 1908), вернее, две идущие подряд монтажные склейки из него.

На первой из этих склеек Гриффит перешел со стандартного общего плана героини на ее лицо и тем самым осуществил первый в истории кино переход на психологически мотивированный крупный план. До того кинематограф изредка пользовался крупными планами предметов (например, при необходимости показать какой-либо небольшой объект, который на общем плане просто не был бы виден) и даже крупными планами лиц (например, в снятом еще в 1891 – т.е. за несколько лет до любой из признанных дат рождения кино – эдисоновском фильме Фред Отт чихает (Fred Ott"s Sneeze)). Поэтому значение гриффитовского нововведения состоит не просто в применении крупного плана как такового, а во введении его в монтажный контекст, где он и приобретал свое значение. Действительно, как показал в 1916 первый крупный теоретик кино Гуго Мюнстерберг в книге Фотопьеса: психологическое исследование (The Photoplay: A Psychological Study, также The Film: A Psychological Study. The Silent Photoplay in 1916), «крупный план объективировал в мире нашего восприятия психический акт внимания» – переход на крупный план героини имитировал усиление нашего (авторского и зрительского) внимания к ней. Если перейти с общего плана на крупный, где видно одно только ее лицо, зритель, во-первых, полностью концентрируется на нем, а во-вторых, он получает возможность увидеть мельчайшие нюансы ее мимики.

Крупный план «объективирует» не только наше внимание, но и, одновременно, внимание персонажа фильма: присмотревшись к выражению лица персонажа, зритель проникается происходящим у него в душе, и значит, следующий кадр может быть уже воспринят как изображение того, что видит (перед собой или внутри себя) персонаж. Именно это и происходит в следующей склейке из Много лет спустя, где Гриффит показал мужа главной героини, выброшенного кораблекрушением на далекий остров. Тем самым, вся эта монтажная конструкция была применена для того, чтобы чисто кинематографическими средствами изобразить то, о чем думает героиня – попросту говоря, переход на крупный план привлек наше внимание к тому, что она вообще думает, а переход с крупного плана показал, что именно она думает.

Обе эти склейки породили множество кинематографических приемов, повсеместное распространение которых привело к формированию того, что, собственно, и называется языком киноповествования. Изобретение психологически мотивированного укрупнения сделало осмысленным внутрисценический монтаж. Если более раннее кино в целом следовало принципу «одна сцена – один кадр», не видя необходимости менять съемочные точки внутри сцены, то после открытия, что приближение камеры к персонажу означает усиление внимания к нему, стало понятно, что любое изменение съемочного ракурса означает изменение акцентов внимания. Поэтому кино довольно быстро научилось составлять сцены и эпизоды из кадров, снятых с разных точек и в разной крупности в соответствии с психологическим значением данного элемента сцены или эпизода. А изобретение перемещения на то, что видит перед собой персонаж, создало весьма удобный (и часто просто необходимый) способ перехода с одного кадра на другой (также оно создало и новый весьма эффективный способ построения параллельного действия).

Все эти нововведения, развиваясь и усложняясь во множестве в том числе и второстепенных фильмов, за менее чем десятилетие оформились в систему киноповествования, в которой уже имелись все основные принципы, на которые опирается киноязык и сегодня. Это прежде всего относится к стандартному способу ведения эпизода: общий план, информирующий зрителя о месте и обстановке действия, участвующих в нём персонажах и их взаиморасположении (этот кадр является прямым наследником по-театральному организованной сцены раннего кино) – затем укрупнение на одного из персонажей, говорящего или делающего что-то — затем переход на адресата его слов или действий – и так далее, при этом как в середине эпизода, так и особенно в его конце возможен переход на общий план; все другие способы построения эпизода (начавшие активно формироваться к середине 1930-х и весьма распространенные в современном кинематографе) должны быть как-либо сюжетно, психологически или художественно мотивированны. В несколько меньшей, но также значительной, степени это относится и к приёмам пространственно-временной межэпизодной организации фильма – к последовательному и параллельному монтажу и пр.

Таким образом, – как пишет американский теоретик кино Кристин Томпсон в фундаментальной работе по истории классической повествовательной системы Классическое голливудское кино (Bordwell D., Staiger J., Thompson K. The Classical Hollywood Cinema. Film Style and Mode of Production to 1960), «формирование классического метода началось довольно рано, около 1909–1911, и к 1917 система была закончена в своих основных повествовательных и стилистических положениях». Однако в области средств кинематографического выражения это утверждение относится только к монтажным способам повествовательной организации и до некоторой степени – к внутрикадровому повествовательному движению. Что же касается тех возможностей ведения повествования, которые связаны с движением самого кадра (камеры) – т.е. горизонтальное и вертикальное панорамирование, проезд, наезд, отъезд и вертикальное движение камеры, – они формировались гораздо медленнее: если сопроводительное панорамирование (когда камера следует за основным объектом, чтобы он не вышел из кадра) при необходимости применялось уже в 1900-е, то активное повествовательное движение камеры (когда, например, панорама обнаруживает сюжетно-важный объект, до того находившийся за кадром, или когда с помощью наезда увеличивается крупность объекта, к которому требуется привлечь внимание), за единичными исключениями, в раннем кино не применялось; постепенное осознавание заложенных в движении камеры повествовательных возможностей начинает происходить к концу 1910-х – в 1920-х, но реальное их осмысление происходит уже только в звуковом кино.

С развитием сложной психологически нагруженной техники киноповествования в начале 1910-х начинает меняться отношение к кинематографу, общество постепенно начинает осознавать, что кино — это не просто новая занимательная игрушка, новый вид балагана, но новое искусство. Крупнейшим свидетельством этого стало появление в 1908 во Франции течения, так и называвшегося: «Фильм д"ар» («художественный фильм», дословно: «фильм искусства»), которое привлекло к работе в столь непрестижной сфере деятельности крупнейших драматических актеров и стремилось поднять кино на высокий художественный уровень за счет театральных достижений. Однако слишком сильная опора на театральный опыт как раз в тот момент, когда кинематограф начал отказываться от театрального способа построения отдельных кадров и фильмов в целом, привела к тому, что ни «Фильм д"ар» как таковое, ни наиболее значительный фильм течения Смерть герцога Гиза (Убийство герцога Гиза, La Mort du Duc de Guise, 1908), не снискали значительного успеха.

Изменение общественного отношения к кино можно наглядно оценить, например, по стандартному содержанию киносеансов, которое свидетельствует о непрерывном росте интереса к сложным психологически нагруженным повествованиям. Например, если в 1904 в США среди официально зарегистрированных фильмов было 42% документальных, 45% комедий и только 8% драм, то к 1907 доля драмы увеличилась до 17%, а в 1908 согласно данным, приводимым Томпсон, произошел четырехкратный рост – до 66%. Также существенно возрастает продолжительность фильмов — если в 1900-х длина одной ленты, как правило, не превышала одной части (стандартный трехсотметровый рулон пленки — около 15 минут при обычной в то время скорости проекции 16 кадров в секунду), то в начале 1910-х нормальной практикой стало снимать фильм в трех-четырех частях. Дальше всех в этом продвинулись итальянцы, снимавшие дорогостоящие полнометражные картины на исторические темы – самые известные из них Камо грядеши? (Quo vadis?, 1912) Энрико Гуаццони и сильно повлиявшая на Нетерпимость Гриффита Кабирия (Cabiria, 1914) Джованни Пастроне, поразившая современников не только эпическим сюжетом и масштабными декорациями, но и эффектными проездами камеры в статичных сценах, не мотивированными повествовательно.

Фильмом, подведшим итог периоду, объединив все эти основные тенденции, можно считать гриффитовское Рождение нации (The Birth of a Nation, 1915). Этот фильм длится почти три часа, сделан с несомненной претензией на искусство (и таковым является – несмотря на выраженно расистскую идеологию), и в нем использовано значительное большинство имевшихся на тот момент приемов киноповествования.

Продолжение здесь.

Источник: krugosvet.ru 

История кино (часть 2): Расцвет немого кино (1916–1928).

Немое кино — самая чистая форма кинематографа. Ему, конечно, не хватает звука человеческого голоса и шумов. Но их добавление не искупило тех необратимых последствий, которые повлекло за собой. Если ранее не хватало одного только звука, то с его введением мы лишились всех достижений, завоеванных чистым кинематографом. (Альфред Хичкок)

Ранняя эпоха немого кино описана в предыдущей главе.



В следующем году Гриффит снял фильм Нетерпимость (Intolerance, 1916), состоящий из четырех независимых свободно переплетающихся между собой сюжетов из разных стран и эпох – Вавилона, Иудеи, Варфоломеевской ночи, современной Америки. По замыслу автора, все четыре истории – заговор священников против царя Валтасара, распятие фарисеями Христа, резня католиками гугенотов и вражда между рабочими и фабрикантом, приведшая к вынесению смертного приговора невиновному – должны были раскрывать многообразие проявлений недостойного человеческого чувства, вынесенного в заглавие фильма. Однако такое обобщение не только было слишком сложным для зрителя, чтобы он смог его вывести из фильма, но и вообще оно, по сути дела, из фильма не выводилось. Причина, приводящая во всех сюжетах к кровавым последствиям, может быть не только в нетерпимости (интересно, что российские прокатчики переопределили такую причину, назвав фильм Зло мира). Более, того, нет оснований считать, что в основе всех четырех историй лежит одна и та же первопричина.

В результате картина потерпела катастрофический провал в прокате (притом, что Рождение нации несколько десятилетий оставалось самым прибыльным в истории фильмом), и содержавшиеся в ней художественные достоинства и оригинальные кинематографические идеи не были оценены сразу. Между тем, фильм, по сути дела, знаменовал собой поворот в истории развития киноязыка. Переход от формирования смысла произведения через посредство содержания рассказанной в нем истории (в силу чего основными элементами киноязыка были те, которые обеспечивали повествовательные возможности) к формированию смысла с помощью изображения – как внутри кадров, так и между ними (в монтаже). В Нетерпимости были ростки обеих изобразительных структур – по глубине и емкости художественной организации кадра она заметно превосходит фильмы того времени. А попытка создать обобщающий смысл с помощью монтажа событий, не связанных между собой причинно-следственными связями, предвосхищает монтажные поиски второй половины 1920-х.

Двадцатые в США

Но даже если бы не просчеты Гриффита при создании интеллектуальной конструкции Нетерпимости, вряд ли бы неповествовательные структуры киноязыка активно развивались на его родине. Американский кинематограф практически с самого начала (во всяком случае, с Портера) тяготел к максимальной повествовательности. Вероятно, это связано как с ориентацией англосаксонской культуры главным образом на слово (можно вспомнить, что даже многие дорожные знаки пишутся в Америке словами), как и с тем, что кинематограф никогда не воспринимался в США как главным образом художественная, а не коммерческая система. А с точки зрения коммерческой выгоды, вложения в изобразительно ориентированное произведение (успех которого никогда не может быть предсказуем) являются куда более рискованными, чем вложения в сделанный по четким проверенным рецептам фильм, следующий жесткой и надежной повествовательной структуре. Этим и объясняется как то, что киноязык обязан именно американскому кинематографу изобретением основных структур повествования, и что голливудские фильмы во все времена являлись образцом профессионализма и успеха, так и то, что с окончанием формирования системы киноповествования в середине 1910-х Америка перестала быть страной, определявшей направление развития кинематографа.

После того, как повествовательная система была создана, американское кино перестало нуждаться в ярких, но своенравных и непредсказуемых авторах-режиссерах (каким был, например, Гриффит), и стала ориентироваться на более поточную систему производства, центром которой является продюсер. Если первое десятилетие 20 в. принято называть операторским периодом в истории американского кино, период с 1908 (год прихода в кино Гриффита) по примерно конец 1910-х называется режиссерским, то затем начался продюсерский период. Одновременно заканчивается формирование системы звезд и устанавливается система жанров.

Наиболее важную роль в этом процессе сыграл Томас Харпер Инс, который начинал как актер и режиссер приключенческих фильмов, но уже с 1913 руководил постановкой фильмов других режиссеров, постепенно создавая принципы, ставшие основой голливудской системы кинопроизводства. Прежде всего, это идея, что основой фильма должен быть железный сценарий. Действительно, если главным в фильме является повествование, то вся его структура закладывается уже на уровне сценария, а дальнейшая реализация есть хотя и творческий, но достаточно стандартизированный способ воплощения этого сценария. Второе – это ориентация на звезд, поскольку зритель готов платить не столько за рассказанную историю, сколько за действующего в этой истории героя. Общую же координацию элементов фильма осуществляет продюсер, покупающий сценарий, приглашающий звезд и нанимающий режиссера для работы с ними. В общих чертах эта система, в разные времена становившаяся то более, то менее жесткой, сохраняется в Голливуде и ныне.

Тем не менее, в США 1920-х еще оставалась определенная авторская свобода, до некоторой степени позволявшая таким художникам, как Эрих фон Штрогейм, создавать не вписывающиеся в конвейерную систему производства социальные драмы – такие, как Глупые жены (Foolish Wives, 1922) и Алчность (Greed, 1925), – снятые в опережающей свое время визуальной манере: жесткое (как по рисунку, так и иногда по своему натуралистическому содержанию) экспрессивное изображение, стремление по возможности реже разбивать непрерывное действие монтажными склейками, многоплановые композиции (в том числе, сочетающие основное действие внутри интерьера и происходящее снаружи побочное, видимое через окно или дверь) и т.п. Однако большинство основных фильмов режиссера окончательно монтировались уже без его участия (и в некоторых случаях он был даже лишен возможности завершить съемки), а наиболее важная его картина Алчность была сокращена студией в четыре раза (правда стоит отметить, что в авторском монтаже она шла более семи часов).

В определенном смысле противоположностью фон Штрогейму был Сесиль Де Милль, ставивший художественно интересные ленты, не вступая в конфликт с продюсерской системой и обычно имея успех у публики. К концу 1920-х становится заметным Кинг Видор, который в осмысливавшем проблему взаимоотношений отдельной личности и общества в целом фильме Толпа (The Crowd, 1928) экспериментировал с движением камеры, отчасти предвосхищая технику, впоследствии разработанную Орсоном Уэллсом. Важной и весьма своеобразной фигурой американского кино был Роберт Флаэрти, создававший на разном этнографическом материале документальные фильмы о жизни человека среди дикой природы, самыми значительными из которых являются Нанук с Севера (Nanook of the North, 1922) и снятый в Великобритании звуковой Человек из Арана (Man of Aran, 1934).

Но, пожалуй, наибольшие достижения американского кинематографа 1920-х были связаны с комедиями. Родоначальником американской комедии является Мак Сеннет, с начала 1910-х снимавший т.н. «слэпстики» – фарсовые фильмы, развивавшие традиции цирковых трюков, строящихся на разного рода конфликтах человека и окружающей его предметной обстановки. Однако в классическом слэпстике сам по себе человек не имеет особого значения (являясь в лучшем случае некоей клишированной маской), и дальнейшее развитие американской кинокомедии происходит из осознания того, что приобретение комедийным персонажем собственного характера придаёт этому конфликту философское звучание.

Персонаж Гарольда Ллойда (Наконец в безопасности (Safety Last, 1923) и др.) представляет собой осторожного среднего американца, в конечном итоге преодолевающего враждебные обстоятельства. В отличие от него, персонажи двух крупнейших представителей жанра – Чарльза Чаплина и Бастера Китона, – наивные и благородные люди, находятся с внешним миром (с предметами, особенно являющимися продуктами индустриальной цивилизации, и с людьми – за исключением объектов их чувств) в неразрешимом конфликте. В картинах Чаплина (полнометражные немые фильмы – Малыш (The Kid, 1921), Золотая лихорадка (The Gold Rush, 1925) и Цирк (The Circus, 1928)) его инфантильный персонаж обычно стремится перевернуть обстоятельства в свою пользу и стать хозяином положения, но никогда не может долго им оставаться. Персонаж фильмов Китона (Три эпохи (The Three Ages, 1923), пародирующие конструкцию Нетерпимости, а также Шерлок младший (Sherlock, Jr., 1924), Генерал (The General, 1927), Кинооператор (The Cameraman, 1928) и др.), которого иногда называли «человеком с каменным лицом», производит впечатление заранее осознающего обреченность всяких попыток вписаться в законы человеческой цивилизации, но продолжающего делать то, что подсказывает ему чувство долга.

Немецкий экспрессионизм

К концу 1910-х на первый план выдвигается кино северной Европы – Дании, Швеции и прежде всего Германии. Несмотря на поражение в первой мировой войне и сильнейший экономический кризис, немецкое кино испытывает подъем. Из всех направлений тогдашнего немецкого кино с точки зрения истории кинематографа важнейшим является движение, получившее название экспрессионизм, а основной фильм, представляющий это течение – Кабинет доктора Калигари (Das Kabinett des Dr. Caligari, Роберт Вине, 1919).

Этот фильм, поставленный на основе сценария крупнейшего деятеля киноэкспрессионизма Карла Майера, был снят в декорациях, созданных художниками-экспрессионистами из группы «Штурм», и это предопределило основную особенность картины: отказ от ориентации на привычное жизнеподобное повествование и построение фильма как последовательности полубредовых видений, разворачивающихся в воспаленном сознании. Декорации в картине не просто нереалистичны, они предельно искажают все мыслимые пропорции – прямые линии изломаны, вертикали тянет к земле, перспектива неестественно сужается, предметы обстановки неправдоподобны, лица людей похожи на маски. Эта картина, во-первых, показала возможность создания фильмов, ориентирующихся не на театр и литературу, а на живопись, а во-вторых, продемонстрировала способность кинематографа делать полноценные произведения, задачей которых является запечатление не реальности (или наших представлений о ней), а субъективных переживаний.

Первая из этих тенденций получила крайнее воплощение в полностью абстрактных фильмах Ханса Рихтера («ритмы»), Вальтера Рутмана («опусы»), Оскара Фишингера («этюды») и Викинга Эггелинга («симфонии»), в которых не было ничего, кроме движущихся и видоизменяющихся линий, геометрических фигур и пятен (при том, что абстрактная живопись возникла всего за десять лет до появления первого абстрактного фильма). Вторая тенденция привела к идее «субъективной камеры», как бы находящейся на точке зрения кого-либо из персонажей и перемещавшейся вместе с ним. Эта идея была последовательно проведена в фильме Фридриха Вильгельма Мурнау по сценарию Майера Последний человек (Der letzte Mann, также The Last Laugh, 1924), в котором, к тому же, отсутствовали титры – настолько полно и разнообразно были раскрыты в нем повествовательные возможности камеры.

В другом знаменитом фильме Мурнау – в фильме Носферату (Носферату – Симфония ужаса, Nosferatu – Eine Simphonie des Grauens, также Вампир Носферату, 1922), снятом по Дракуле Брема Стокера, ирреальная атмосфера создавалась не с помощью особых декораций, как в …Калигари, а прежде всего благодаря оригинальным приемам показа обычного мира – тревожному освещению, резким контрастам света и тени (при этом в Носферату Мурнау использовал в основном натурные съемки, что для немецкого кино 1920-х нехарактерно), вмонтированию негативного изображения в позитивную копию, изменению скорости съемки, приводящему к искажению скорости движения объектов и проч.

Наконец, самым заметным немецким режиссером того времени, чье непосредственное влияние отчасти ощущается и до сих пор (например, в некоторых видеоклипах), был Фриц Ланг. В его фильмах, как Усталой смерти (Der mude Tod, фильм известен также под многими другими названиями, 1921), Нибелунгах (Die Nibelungen, 1924) и особенно в Метрополисе (Metropolis, 1926) изображение разработано настолько продуманно, тщательно и детально, что может соперничать с живописным. Характерно, что визуальная выразительность фильмов Ланга идет в ущерб их повествовательному и идеологическому наполнению, за что режиссер постоянно подвергался достаточно жесткой критике.

Французский Авангард

В первой четверти 20 в. центром мирового искусства, как известно, был Париж, поэтому неудивительно, что после потери влияния на мировой кинопроцесс в начале 1910-х, через десятилетие Франция вернула себе место одного из законодателей кинематографической моды. Течение во французском кино, ответственное за это, получило название Авангард.

Авангард принято делить на два периода – ранний (также «первый», до 1924) и поздний (также «второй», начиная с 1924). Для раннего периода характерны эксперименты, обычно называемые импрессионистскими. Уже по этому термину можно понять и отличия поисков французских кинематографистов и немецких, и их сходства. Немецкий экспрессионизм ориентирован на выражение (express) внутренних переживаний человека вовне, что приводит к активному воздействию на запечатляемый камерой мир. А французский импрессионизм ориентирован на впечатление (impress), оказываемое внешним миром на человека, что, напротив, означает особое внимание к находящейся перед камерой реальности. Естественно, что немцы предпочитали павильонные съемки, где власть автора над изображаемым миром максимальна, а французы – натурные, где максимальна выразительность мира самого по себе. В то же время, в обоих подходах основной акцент переносится с событий и мира как такового на взаимоотношения мира и человека. Это в конечном счете приводит к равной степени субъективности обоих течений. Наконец, оба названия имеют четкие ассоциации с направлениями в живописи, что лишний раз указывает на изобразительную природу обоих течений.

Ключевой фигурой раннего Авангарда является критик, режиссер и теоретик кино Луи Деллюк. В его работах было введено в обиход понятие фотогении, рассматриваемой как родовое свойство киноизображения. Понятие весьма туманное, но которое, по-видимому, следует понимать как требование предельной визуальной выразительности запечатляемых на экране объектов. И хотя в фильмах самого Деллюка, равно как и в картинах других киноимпрессионистов (прежде всего, Марселя Л"Эрбье, Жермена Дюлак и, отчасти, Жана Эпштейна) имеются элементы, вполне соответствующие этому описанию, все же первый Авангард следует признать, скорее, временем поисков, нежели открытий.

В позднем Авангарде обычно выделяют три основные направления: опять же импрессионизм, сюрреализм и «чистое кино».

Более представительным было первое из них, в котором поиски раннего Авангарда привели к значительным результатам – например, в картинах Дочь воды (La Fille de l"eau, 1925) и Девочка со спичками (Маленькая продавщица спичек, La Petite marchande d"allumettes, по сказке Андерсена, 1928) Жана Ренуара, Падение дома Эшеров (La Chute de la maison Usher, по Эдгару По, 1928) Жана Эпштейна, в документальном фильме Альберто Кавальканти Только время (Rien que les heures, 1926) или в трех фильмах Дюлак, представлявших собой попытку создания визуального эквивалента музыкальному произведению (хотя все они были немыми, демонстрацию их предполагалось синхронизировать со звучанием музыки): Пластинка 927 (Disque 927, 1927) на музыку Шопена, Тема и вариации (Thèmes et variations, 1928) и Арабеска (Синеграфический этюд на тему «Арабески», Étude Cinégraphique sur une arabesque, 1929) – обе на музыку Дебюсси.

Влияние сюрреализма на культуру 20 в. весьма значительно, и сновидения всегда занимали заметное место в кинематографе, встречаясь уже в фильмах 1900-х. А сравнение всего кинематографа с миром грез и снов появилось уже в первые годы его существования. Тем не менее, наиболее нашумевшее направление во французском Авангарде, провозгласившее своей целью прямое воссоздание логики и атмосферы сновидения на экране, представлено во французском немом кино, по сути дела, единственным фильмом – Андалузским псом (Un chien andalou, 1928) Луиса Бунюэля, сценарий которого написан в соавторстве с известнейшим художником-сюрреалистом Сальвадором Дали. В этой картине с помощью стандартного кинематографического инструментария того времени выстраивается совершенно немыслимая с точки зрения как здравого смысла, так и логики киноповествования, конструкция, подчиняющаяся законам освобожденного от контроля разума подсознания.

К сюрреализму иногда также причисляют фильм Раковина и священник (La Coquille et le Clergyman, 1927) Дюлак, который является, действительно, отчасти сюрреалистским по сюжету, но все же совершенно импрессионистским по методу. Близко к этому направлению примыкает и работавший в Париже американский художник и фотограф Мэн Рей, снявший четыре фильма (самый заметный из них Возвращение к разуму (Le Retour à la raison, 1923)) преимущественно в технике «рейограмм», (название является контаминацией «рентгенограммы» и фамилии режиссера Ray, причем рентгеновское излучение по-английски X-ray), когда запечатляемые объекты кладутся прямо на пленку и покадрово снимаются без посредства обычной кинокамеры. Однако художественные корни его работ восходят не к сюрреализму, а к дадаизму, и он не пытается воспроизвести на экране работу бессознательного, а экспериментируя с формой, раскрывает новые возможности киноязыка (также по существу психологические).

В этом смысле Рей примыкает к третьему направлению позднего Авангарда, оказавшего наибольшее влияние на дальнейшее развитие киноязыка – к «чистому кино». В двух наиболее значительных фильмах этого направления – в Механическом балете (Le Ballet mecanique, 1924) художника-кубиста Фернана Леже и в Антракте (Entr"acte, 1924) (в первой его части) Рене Клера – отсутствует даже малейшее подобие сюжета. Смысл фильма возникает только из собственного значения изображений и из их монтажных и ритмических сопоставлений (из-за такого способа организации фильма эти картины иногда называют абстрактными, но, конечно, они не являются абстрактными в столь же строгом смысле слова, как фильмы Рихтера и др.). Среди других фильмов этого направления следует отметить Пять минут чистого кино (Cinq minutes de cinéma pur, 1926) Анри Шометта и Анемичное кино (Anémic cinéma, 1925) крупнейшего художника-дадаиста Марселя Дюшана.

Отдельно ото всех течений стоит французский фильм датского режиссера шведского происхождения Карла Теодора Дрейера Страсти Жанны д"Арк (La Passion de Jeanne d"Arc, 1928), построенный почти целиком на конфликте крупных планов Жанны и ее следователей, по существу выражающем с помощью чисто изобразительных средств разного рода идеологические, религиозные и философские оппозиции (вплоть до жизни/смерти), – в этом смысле фильм является предтечей религиозно-философских притч 1950–1960-х (которые снимал, в том числе, и сам Дрейер), но отличается от них неповествовательным способом выражения идей.

Наконец, особое место во французском кинематографе 1920-х занимает Абель Ганс – художник несомненно авангардный, но не примыкавший ни к одному из конкретных подразделений Авангарда. Еще в 1915 он снял фильм Безумие доктора Тюба (La Folie du Docteur Tube), в котором за четыре года до Кабинета доктора Калигари было применено искажение изображения с целью показа восприятия этого мира психически больным человеком. Однако этот фильм, судя по всему, не оказал никакого влияния на развитие киноязыка. Это связано как с тем, что снятый еще до Нетерпимости фильм уж слишком опередил свое время, как и с тем, что, в отличие от …Калигари, где фигуры людей и значительная часть плоскостей были неизменными, изображение в Безумии… было искажено сплошь (для чего были применены кривые зеркала и асферические линзы), что, вероятно, оказалось слишком сильным методом воздействия на тогдашнего зрителя.

Фильм Ганса Колесо (La Roue, 1923), сильно повлиявший на монтажные эксперименты в советском кино, был большим шагом вперед в осмыслении возможностей кинематографического ритма, и многие его фрагменты до сих пор являются непревзойденными образцами сочетания внутрикадрового ритма и ритма монтажа. Наконец, в Наполеоне (Napoléon, также Наполеон, увиденный Абелем Гансом, Napoléon vu par Abel Gance, 1927, фильм существует в нескольких версиях, ни одну из которых нельзя признать аутентичной) Ганс значительно расширил представления о возможностях киноязыка. Например, используя как бы субъективные точки зрения, не принадлежащие, однако, никакому живому существу (в отличие от Последнего человека), или снимая длинофокусным объективом, скрадывающим перспективу, или применяя полиэкран (прием, когда в разных частях экрана имеют место разные действия); и эти, и другие открытия, сделанные в Наполеоне, были до конца осмыслены только в кинематографе последних десятилетий.

Советское монтажное кино

Дореволюционное российское кино в целом следовало европейским образцам (в особенности французским), не создавая произведений, способных повлиять на развитие мирового кинопроцесса. Крупнейшим дооктябрьским режиссером был Яков Протазанов, в чьем фильме Пиковая дама (1916, по Пушкину) были предвосхищены некоторые элементы кинематографа 1920-х. После прихода к власти в большевиков в 1917 в течение короткого периода до окончательного формирования в 1930-х тоталитарной системы, сделавшей невозможной сколько-нибудь свободное творческое самовыражение, происходил заметный подъем визуальных искусств – живописи, архитектуры и особенно кинематографа. Художники полагали, что принципиально новое идеологическое содержание должно быть облечено в новую эстетическую форму, и им удалось убедить власти поддерживать их авангардные эксперименты.

Если немецкие киноэкспрессионисты и французские киноимпрессионисты, развивая визуальные возможности кино, интересовались главным образом их внутрикадровыми аспектами, то центром интереса советских режиссеров второй половины 1920-х – равно как и французских представителей «чистого кино» – был монтаж. Среди крупных фигур советского кинематографа того времени акцент на изображении самом по себе делали только Григорий Козинцев и Леонид Трауберг и Александр Довженко, чей фильм Земля (1930), раскрывший способность камеры передавать почти религиозную одухотворенность природы, оказал впоследствии большое влияние на режиссеров, уделявших особое внимание состоянию предметного мира (особенно на Андрея Тарковского). Остальные значительные режиссеры искали новые средства визуальной выразительности преимущественно в монтаже (что в некотором роде является буквальным воплощением идеи радикального переустройства общества – фильм создается из отдельных кусочков, обретающих смысл только в сочетании друг с другом, подобно тому, как новый мир создается из переосмысленных элементов старого).

Хотя и в «чистом кино», и в советском кино основной упор делался на изучение возможностей монтажа, между характером монтажных экспериментов в двух кинематографиях имеется весьма существенное отличие: французские художники, сопоставляя кадры, интересовались главным образом тем, что содержится в них вместе взятых, советских же интересовало прежде всего то общее, что есть в них обоих. Иначе говоря, первых интересовало наложение и взаимодействие смыслов двух изображений. А вторых – извлечение из двух различных изображений некоего общего смысла (или, используя несколько рискованную параллель из области логики, можно сказать, что первых интересовало объединение смысла кадров, а вторых – пересечение). При этом общий смысл (или «третий смысл») может не выявляться в каждом из кадров, взятом в отдельности.

Основа этих поисков была заложена еще в конце 1910-х, когда Лев Кулешов поставил серию экспериментов, важнейший из которых привел к открытию «эффекта Кулешова»: если перед изображением актера, смотрящего с нейтральным выражением лица за кадр, дать изображение тарелки супа, то зритель воспримет эту монтажную конструкцию как воплощающую чувство голода, а если перед тем же самым планом актера дать план красивой женщины, то зритель обнаружит вожделение на его лице. Сложно сказать, действительно ли монтажный контекст может оказывать такое сильное влияние на восприятие актерской игры (сам Кулешов впоследствии высказывал некоторые сомнения в силе эффекта собственного имени). Важно здесь то, что два соседних кадра, сталкиваясь друг с другом, оказывают друг на друга значительное влияние (при этом первый кадр сильнее влияет на второй, чем второй на первый), которое зачастую приводит к образованию третьего смысла, и в любом случае выделяет то общее, что в них содержится. Эти общие составляющие вслед за Эйзенштейном принято называть «монтажными признаками», и с их помощью можно выделять элементы, существенные как для повествования, так и для образования неповествовательного смысла.

В важнейшем фильме кинематографа 1920-х – в Броненосце «Потемкине» (1925) Сергея Эйзенштейна – многие эпизоды строятся только с помощью сочетания кадров, имеющих общие признаки, игнорируя принципы монтажного повествования. Наибольшего эффекта такая техника достигает в кульминационном эпизоде кровавого разгона демонстрации на Одесской лестнице, когда в очень жестком ритме монтируются кадры, не только связанные монтажными признаками (или «анти-признаками», когда общим у двух кадров оказываются противоположные элементы), но и имеющие сильное эмоциональное наполнение.

В следующем своем фильме Октябрь (1927) Эйзенштейн продолжил исследование возможных монтажных признаков, предположив, что такой признак может быть выявлен зрителем интеллектуально, с помощью словесного абстрагирования. Наиболее известный пример – т.н. монтажная фраза «Боги», где путем последовательного показа все более и более архаичных религиозных скульптур, вплоть до едва обработанных деревянных идолов, Эйзенштейн надеялся навести зрителя на мысль: «бог – чурбан». Однако такое обобщение оказалось слишком сложным и к тому же не выводящимся из представленных кадров однозначно, чтобы оно могло работать (легко видеть, что ситуация сильно напоминает положение дел в Нетерпимости, только на уровне локальной последовательности кадров, а не фильма в целом).

Всеволод Пудовкин в фильме Мать (по роману Максима Горького, 1926) также исследовал смысловые эффекты, возникающие из сопоставления кадров, но его больше интересовали метафорические возможности, нежели логические (в этом смысле он ближе к Клеру, чем к Эйзенштейну). Например, в финале картины кадры революционной демонстрации параллельно монтируются с кадрами вскрывающейся реки и ледохода, обнаруживая этим, что и то, и другое является бурным течением, способным смести все на своем пути. Тем самым, оказалось, что обобщение даже высокого уровня проще создать в кинематографе с помощью изобразительных конструкций, нежели логических.

В определенном смысле, дальше всего продвинулись в чистоте монтажных экспериментов Дзига Вертов и возглавляемая им группа «киноков». Они создавали свои фильмы только из документального материала (вообще, отказ от использования традиционных постановочных принципов характерен для советского кино этой эпохи: режиссеры избегали пользоваться павильоном и часто занимали во всех ролях непрофессиональных исполнителей («типажей») – например, в Броненосце…, – в силу чего этот период в истории советского киноискусства иногда называют типажно-монтажным). Полнометражный фильм Человек с киноаппаратом (1929) лишен единого сюжета и не содержит пояснительных титров, и, по сути дела, он посвящен всесторонней разработке вариантов монтажных сопоставлений различных жизненных явлений, рассматриваемых прежде всего в их динамическом аспекте. Иначе говоря, конструктивной основой фильма является конфликт движения и статики, равно как и конфликт различных видов движения.

И в этом проявляется одно из основных открытий кинематографа 1920-х: возможность существования неповествовательной драматургии. Действительно, если драматургия есть ни что иное, как развитие во времени какого-либо конфликта, то почему этот конфликт обязательно должен быть конфликтом человеческих взаимоотношений? Точно так же это может быть и чисто изобразительный конфликт – Эйзенштейн, теоретически обосновавший в статье Драматургия киноформы (1929) возможность существования изобразительной драматургии, приводит десять видов таких конфликтов (графический, пространственный, световой, темповый, конфликт объемов и др.) – и каждый из них может столь же успешно формировать содержание фильма, как конфликт долга и чувства в классической драме. Изобразительная драматургия может существовать в кинофильме наряду с традиционной повествовательной, но может существовать и отдельно, что было убедительно доказано развитием кинематографа второй половины 1920-х.

Продолжение здесь.

Источник: krugosvet.ru  

История кино (часть 3): Развитие звукового кино.

Новые времена (1928–1945)

Звукозапись появилась старше кинематографа, и попытки синхронизировать изображение и звук начались одновременно с изобретением кино. Соавтор Эдисона Уильям Диксон утверждал, что ему уже в 1889 удалось создать «кинетофонограф» – прибор, позволяющий воспроизводить звук и изображение одновременно. Однако не существует никаких доказательств, подтверждающих его слова, и поверить в них трудно.

В предыдущей главе вы можете ознакомиться с эпохой расцвета немого кино.
 

Приход звука

Более того, вплоть до начала 20 в. Эдисон – изобретатель звукозаписи, считавший фонограф своим главным изобретением, и относившийся к кинетографу/кинетоскопу гораздо прохладнее – не прекращал попыток синхронизировать кинетоскоп с фонографом, и, потерпев неудачу, практически потерял интерес к своему менее любимому детищу.

В раннем периоде кинематографа, когда собственные возможности нового зрелища были весьма ограниченными, создать звуковое кино пытались во множестве стран, но этому препятствовали две основные проблемы: трудность синхронизации изображения и звука и недостаточная громкость последнего. Первая проблема была в конечном счете разрешена путем записи и звука, и изображения на одном и том же носителе, но для решения второй проблемы требовалось изобретение усилителя электрических колебаний звукового диапазона, что произошло только в середине 1910-х, когда киноязык развился в достаточной мере, чтобы отсутствие звука перестало восприниматься недостатком, и интерес к звуковому кино в значительной мере ослаб.

В результате патент на ту из систем звукового кинематографа, которая впоследствии совершила звуковую революцию в кино, ставшую впоследствии общепринятой, был получен еще в 1919. Но до середины 1920-х кинокомпании, желая избежать значительного удорожания производства и проката фильмов и потери иноязычных рынков, не обращали никакого внимания на возможность «великого немого» заговорить. Поэтому переход к звуковому кино был вызван внеэстетическими и внешними по отношению к киноязыку причинами: фирма «Уорнер бразерс», находившаяся в 1925 на грани банкротства, попыталась поправить свои дела, решившись рискованный звуковой проект. После его успеха за Уорнерами потянулись и другие, и в конце концов всем остальным не оставалось ничего иного, как перейти на звук.

Уже в 1926 «Уорнер бразерс» выпустила несколько звуковых фильмов, состоящих в основном из музыкальных номеров. Но особого успеха они не имели – успех пришел только с фильмом Певец джаза (The Jazz Singer, 1927), в котором помимо номеров известного музыканта Эла Джолсона присутствовали и его короткие реплики. Звуковое кино появилось вместе с живой речью экранного персонажа, и 6 октября 1927 – день премьеры Певца джаза – принято считать днем рождения звукового кинематографа.

Появление звука одновременно дало и новые возможности, и ограничило старые. В ответ на сообщения об изобретении звукового кино Эйзенштейн, Пудовкин и Григорий Александров в 1928 напечатали манифест Будущее звуковой фильмы. Заявка, в котором провозгласили, что «первые опытные работы со звуком должны быть направлены в сторону его резкого несовпадения со зрительными образами», т.е. основным способом творческого использования звука в кинематографе – всех трех его видов: диалога, шумов и музыки – должен быть отказ от синхронности. Однако, за редкими нерешительными исключениями, не делавшими погоды в тогдашнем кинопроцессе, кинематограф 1930-х сосредоточился прежде всего на изучении разнообразных вариантов совпадения (или, осторожнее говоря, неконтрастирующего сочетания) изображения и звука. Отчасти это, видимо, вызвано политическими и экономическими причинами, о которых пойдет речь ниже, но главным образом это, скорее всего, связано с тем простым фактом, что прежде, чем что-то отрицать, надо изучить отрицаемое – проще говоря, прежде, чем заниматься несовпадением звука и изображения, надо было изучить особенности и возможности их совпадения.

Что касается ограничения уже найденных выразительных средств, то принято считать, что переход к звуку привел к потере большинства достижений кинематографа 1920-х, прежде всего монтажных, но в действительности, хотя средняя длительность кадра в раннем звуковом кино выросла почти в два раза, она зафиксировалась на отметке 9–12 секунд, которая продержалась практически без изменений до середины 1980-х, поэтому говорить о серьезной потере монтажных возможностей не приходится. Наоборот, увеличение средней продолжительности плана способствовало тому, чтобы кинематограф проявил повышенный интерес к движению камеры, не слишком активно применявшегося в немом кино, в результате чего разработка большей части связанных с движением камеры повествовательных приемов приходится именно на 1930-е.

Тем не менее, разнообразие используемых в кинематографе 1930-х художественных приемов и выразительных средств в целом заметно сократилось. Обнаружилась сильная тенденция к театрализации фильмов, чего не наблюдалось около двадцати лет после лент Фильм д"ар, и что проявилось, например, в резком увеличении количества экранизируемых пьес или в появлении большого количества т.н. talkies – фильмов, практически все содержание которых исчерпывается диалогом.

Но этому способствовало не столько то обстоятельство, что наличие возможности выражения существа происходящего с помощью слов позволяла кинематографистам не тратить усилия на изобретение специальных средств визуального выражения, сколько внекинематографическая реальность того времени: дело в том, что из четырех лидирующих в кино стран в трех авторская свобода была почти полностью подавлена. В СССР и Германии – утвердившимися в этих странах тоталитарными режимами, а в США – крупным капиталом, под полный контроль которого попал американский кинематограф в результате дорогостоящего перехода на звук и великой депрессии. Оставалась одна лишь Франция, но и там из-за удорожания кинопроизводства возможности авторов были резко ограничены.

Кино тридцатых

В Соединенных Штатах практически вся кинематография оказалась поделена между финансовыми империями Моргана и Рокфеллеров, не заинтересованных в высоком художественном результате, если он не гарантирует прибыль. Это привело к значительному укреплению студийной системы, являющейся дальнейшим развитием продюсерской (при том, что даже руководители кинокомпаний редко имели возможность принимать самостоятельные решения), и предельному ограничению возможностей режиссеров – фактически, за режиссером оставалось только право следить за мизансценами и работать с актерами. В типичном случае режиссер получал уже раскадрованный сценарий (то есть такой, где была указана крупность, продолжительность и содержание каждого кадра), работал на площадке, но в монтаже фильма уже не участвовал; в Голливуде этого периода был единственный режиссер, имевший официальное право на окончательный монтаж –  Джон Форд. Его самые значительные фильмы – Дилижанс (Stagecoach, 1939) и Гроздья гнева (The Grapes of Wrath, по роману  Джона Стейнбека, 1941).

В результате, в этот период, получивший название «золотой век Голливуда», было произведено большое количество весьма качественных фильмов, сделанных по стандартным рецептам и лишенных примет авторского стиля. В некоторых случаях художественно значительное произведение удавалось создать как бы коллективно, без единоличного контроля одного автора: например, на фильме Унесенные ветром (Gone with the Wind, 1939), являющимся одним из наиболее ярких ранних примеров творческого использования цвета в кинематографе, сменилось три режиссера (Джордж Кьюкор, Сэм Вуд и Виктор Флеминг, в титрах указан последний), и кто более ответственен за цветовое решение фильма – кто-то из режиссеров, продюсер Дэвид О.Селзник, операторы Эрнест Хеллер и Реймонд Реннехен, или один из художников-постановщиков – понять трудно.

Среди режиссеров периода, сумевших в этих условиях сохранить в своих фильмах определенные черты авторской индивидуальности, помимо Форда можно также назвать Френка Капру, Джозефа фон Штернберга (самый известный фильм – Голубой ангел (The Blue Angel, 1929) с Марлен Дитрих, принципы работы со звуком в котором были достаточно смелыми для времени его создания) и Альфреда Хичкока, чьи основные фильмы, впрочем, были сняты только в 1950–1960-х.

Особое положение в американском кинематографе занимали авторы, обладавшие достаточными собственными финансовыми ресурсами, чтобы не зависеть от студийной системы. Таких двое: Уолт Дисней, чьи короткометражные мультфильмы конца 1920–1930-х были значительным шагом вперед в освоении возможностей ритмического сочетания изображения и звука в кинематографе (особенно в фильме Пляска скелетов (The Skeleton Dance, 1929)), полностью построенном как визуальная иллюстрация к Пляске смерти Камиля Сен-Санса, но и в остальных мультфильмах тоже; кроме того, в его фильмах также отчасти осмысливались возможности цвета), и Чаплин, который снял три самые значительные свои картины именно в тридцатые годы – Огни большого города (City Lights, 1931), Новые времена (Modern Times, 1936) и Диктатор (Великий диктатор, The Great Dictator, 1940).

Однако в целом приход звука привел к закату американской комедии, поскольку слова ничего не могли добавить к отточенным немым трюкам, а живой голос размывал целостность несколько условных характеров персонажей немых комедий. Поэтому Чаплин первые свои два звуковые фильма сделал фактически немыми (они были озвучены музыкой), а в полностью звуковом Диктаторе основные юмористические эпизоды по-прежнему бессловесны. Необдуманно продавший в 1928 свою студию компании MGM Бастер Китон был лишен возможности работать в таком стиле, его чисто звуковые фильмы были неудачными, и в 1933 он был уволен. В то же время, только в звуковом кино могли появиться братья Маркс, делавшие комедии абсурда, в которых классические условные персонажи (подчеркнуто условные) и бессловесные трюки с предметами сочетаются с парадоксальным расхождением произносимых слов и шумов с производимыми действиями (наиболее последовательный в этом отношении фильм – Утиный суп (Duck Soup, режиссер Лео МакКери, 1933)).

В кинематографе Советского Союза к середине 1930-х установилась система, достаточно близкая американской (некоторые элементы были даже позаимствованы непосредственно), с теми только различиями, что, во-первых, в организационном плане, вместо двух вертикально-интегрированных конкурирующих структур имела место единственная, с Иосифом Сталиным во главе. И во-вторых, в плане производственном, вместо сведения полномочий режиссера к минимуму имело место их чрезвычайное раздувание – мало где и когда власть режиссера была столь велика, как в СССР 1930-х. Но это обстоятельство не давало особой творческой свободы, поскольку все фильмы должны были подчиняться жестким требованиям «метода социалистического реализма», что приводило к однотипности произведений. При этом, в отличие от США, где несмотря на значительное сходство методов кинопроизводства, в конечном счете оно все же было ориентировано на зрительский интерес, в СССР основной задачей было воплощение определенных достаточно отвлеченных идеологем.

В итоге из всех советских фильмов 1930-х обращают на себя несомненное внимание три: Окраина (1933) Бориса Барнета, в которой лирическая атмосфера создавалась, в том числе, и с помощью оригинально использованных звуковых средств, немая картина Счастье (1935) Александра Медведкина, в первой половине которой сказовое повествование воссоздавалось с помощью лубочного по своей природе изображения (в одной сцене была даже применена обратная перспектива), и Александр Невский (1938) – первый звуковой фильм Эйзенштейна, который он имел возможность довести до конца, и где в кульминационном эпизоде ледового побоища проводились принципы «вертикального монтажа», т.е. организации изобразительного ряда в соответствии со структурой звукового.

Тоталитарная система в Германии 1930-х принесла еще меньше художественных результатов, чем советская – отметить можно только фильмы Лени Рифеншталь Триумф воли (Triumph des Willens, 1935) и Олимпия (Olympia, также Olympische Spiele, 1938), в которых формальная конструкция документального изображения подчинялась столь же строгим живописным законам, как в игровых фильмах Ланга.

Совершенно иная ситуация имела место во французском кинематографе, где не было ни государственного тоталитаризма, ни серьезного финансового диктата – мировой экономический кризис привел во Франции не к монополизации кинопроизводства, а, напротив, к банкротству крупных кинокомпаний и тому, что большинство фильмов выпускалось мелкими фирмами, также быстро разоряющимися и не могущими полностью лишить авторов свободы творческого самовыражения. В результате, хотя эксперименты в области «чистого кино» стали невозможными (однако, Бунюэлю удалось все же снять звуковой сюрреалистический фильм Золотой век (L"age d"or, 1930), а поэту Жану Кокто – Кровь поэта (Le Sang d"un poete, 1930), после чего попытки адекватного воплощения мира снов на экране надолго прекратились), и крайне затрудненными оказались поиски в области стерильного киноимпрессионизма (хотя именно в это время русский эмигрант Александр Алексеев снимает свою анимационную интерпретацию Ночи на Лысой горе Мусоргского (Une Nuit sur le Mont Chauve, 1933) с помощью изобретенной им техники рельефного игольчатого экрана), лучшие французские фильмы 1930-х можно описать как импрессионизм, пошедший на разумный компромисс с требованиями повествовательности.

Среди такого рода фильмов прежде всего следует отметить две картины Жана Виго – Ноль за поведение (Zero de Conduite, 1933) и Аталанту (L"Atalante, 1934) – до сих пор вдохновляющие поэтически относящихся к миру режиссеров, Под крышами Парижа (Sous les Toits de Paris, 1930) Клера, в котором, помимо интересного опыта сопоставления музыки и изображения, было впервые творчески осмыслено такое важнейшее выразительное средство звукового кинематографа, как тишина, и особенно фильмы Ренуара Загородная прогулка (Une partie de campagne, по Мопассану, 1936, фильм не завершен, прокат 1946) и Правила игры (Le Règle du jeu, 1939) – с последней картины европейский кинематограф обращает внимание на возможности длинного плана. Но в целом к концу 1930-х во французском кино заметно перемещение интереса с изображения самого по себе к тематическому содержанию картины – например, в исторических фильмах Ренуара Великая иллюзия (La Grande illusion, 1937) и Марсельеза (La Marseillaise, 1938), или в фильмах Марселя Карне Набережная туманов (Quai des brumes, 1938) и День начинается (Le Jour se lève, 1939).

Кино военного времени

В истории первой половины 1940-х, наверное, нет ничего или почти ничего, не связанного со Второй мировой войной; соответственно, кинопроизводство большинства стран было переориентировано на военные нужды – на агитацию и хронику. Поэтому на первое место выходит документалистка: в Советском Союзе, в Великобритании, в Соединенных Штатах, где ведущие режиссеры игрового кино – такие, как Форд, Джон Хьюстон, Уильям Уайлер – снимали документальные фильмы о различных битвах, а под руководством Капры были созданы семь полнометражных неигровых картин под общим названием Почему мы сражаемся (Why We Fight, 1942–1945).

Тем не менее, производство игровых фильмов также продолжалось. В СССР Эйзенштейн поставил Ивана Грозного (1-я серия 1944; 2-я серия 1945, прокат 1958; 3-я серия не завершена), во второй серии которого решенный в цвете эпизод «Пир опричников» воплотил идеи Эйзенштейна о цветовой драматургии и продемонстрировал возможности динамического взаимодействия объектов разного цвета. Также следует отметить посвященную войне Радугу (1944) Марка Донского, некоторые эпизоды которой своей бытовой строгостью и лаконизмом непосредственно повлияли на зарождающийся в Италии неореализм.

Во Франции, несмотря на немецкую оккупацию, производство игровых фильмов сократилось только наполовину по сравнению с предвоенным уровнем, и при этом невозможность говорить об актуальных проблемах побуждала режиссеров снимать картины на отвлеченные философские темы, в результате чего некоторые авторы в годы войны сняли свои лучшие фильмы – например, Анри-Жорж Клузо (Ворон, Le Corbeau, 1943) и Карне (Дети райка, Les Enfants du Paradis, 1944).

Война не затронула существенным образом экономику США, более того, именно в это время были окончательно преодолены последствия великой депрессии, и появились некоторые возможности для экспериментального низкобюджетного кинопроизводства. Зарождается американский киноавангард, самой заметной картиной которого в этот период является фильм Полуденные сети (Meshes in the Afternoon, 1943) Майи Дерен – первая полностью сюрреалистическая картина после Золотого века, хотя и гораздо более примитивная по символике.

Внутри студийной системы возникает новый жанр, заметно отличающийся от основной голливудской продукции – т.н. «чёрный фильм» (самая известная картина – Мальтийский сокол (The Maltese Falcon, по роману Дешелла Хаммета, 1941) Хьюстона), в котором детективная интрига лишается самостоятельной ценности и оказывается средством для создания атмосферы безысходности, в которой победа главного героя над противником остаётся лишь мелким частным случаем, не способным повлиять на общий отрицательный расклад сил добра и зла в мире. Являвшийся своего рода смесью традиций американского триллера и нервной визуальной стилистики позднего немецкого экспрессионизма, черный фильм способствовал смягчению голливудских канонов, а впоследствии оказал влияние на французскую Новую волну (да и само название направления – film noir — принадлежит французским кинокритикам).

Но важнейшим фильмом 1940-х является законченный за несколько месяцев до вступления США во Вторую мировую войну Гражданин Кейн (Citizen Cane, 1941)  Орсона Уэллса. В своем дебютном фильме Уэллс, получивший неслыханную со времен Гриффита уникальную авторскую свободу (исключение здесь составляет только Чаплин) и контроль над всеми стадиями производства фильма, воспользовался этим для того, чтобы преодолеть разобщенность различных пластов фильма и добиться, чтобы все они в равной мере работали на воплощение центральной идеи картины. Заглавным героем является газетный магнат, умерший в первых кадрах фильма, и расследование обстоятельств его жизни составляет стержень повествования. Жизнь героя раскрывается с точек зрения нескольких близко знавших его людей – таким образом, в фильме практически отсутствует привычная (особенно в голливудском кино) «объективная» точка зрения (она представлена в начале фильма стилизацией под выпуск кинохроники, который по существу ничего не сообщает о герое ни зрителям, ни смотрящим эту хронику персонажам), и картина представляет собой диалог различных субъективных мнений. Концепция субъективности воплощается на всех формальных уровнях с помощью психологически активных выразительных средств: жесткого агрессивного монтажа, или, напротив, длинных планов с активным движением камеры в них, но главным образом – с помощью глубинных мизансцен, в которых гипертрофирующая перспективу широкоугольная оптика (а также комбинированные съемки – в распоряжении Уэллса и его оператора Грегга Толанда в то время не было достаточно короткофокусных объективов) настолько искажала масштабные соотношения между близко и далеко расположенными объектами, как это возможно только в восприятии в состоянии аффекта.

Однако в отличие от Нетерпимости и Броненосца «Потемкина» фильм Уэллса не оказал немедленного влияния на развитие кинематографа. В меньшей степени это объясняется внекинематографическими обстоятельствами (фильм имел серьезные проблемы с выходом на экран из-за противодействия прототипа главного героя Уильяма Рендольфа Херста) и, по-видимому, в большей – неготовностью тогдашнего кинематографа к восприятию столь радикальных инноваций. В результате время этого фильма, последние сорок лет бессменно занимающего первое место в списке лучших фильмов всех времен журнала «Сайт энд Саунд» (Sight and Sound), пришло только в 1950-е, для чего сначала потребовались более плавные эволюционные изменения в кино, которые совершили итальянские неореалисты.

Про историю поствоенного кинематографа читайте в следующей главе.

Источник: krugosvet.ru

История кино (часть 4): Развитие звукового кино.

Возрождение. (1945–1959)

Продолжаем повествовать про эпоху звукового кино, зарождение которой описывалось в предыдущей главе.

Сложно уверенно сказать, почему возрождение кинематографа пришло после Второй мировой войны именно из Италии, но можно предположить, что это связано с надеждами итальянских кинематографистов и общества на национальное возрождение, не отягощенными ни горечью поражения и позором коллаборационизма, как во Франции (Италия была оккупирована немецкими войсками сравнительно недолго, а после этого победа союзников была воспринята и как победа национального сопротивления), ни шоком собственных военных преступлений, как в Германии (несмотря на то, что фашизм родился в Италии, итальянские фашисты не устраивали серьезного кровопролития ни внутри страны, ни вне ее – хотя бы потому, что им не удалось захватить ни одного иностранного государства), чей кинематограф стал снова играть заметную в мире роль только два десятилетия спустя.
 

Уже в 1945 появился фильм, признанный манифестом неореализма, Рим, открытый город (Roma, citta aperta) Роберто Росселлини, в котором события немецкой оккупации и итальянское сопротивление показаны как череда эпизодов, происходящих с обычными людьми в обычных бытовых условиях. Эти особенности картины в последующих фильмах развились в систему неореалистических требований: героями фильма должны быть люди из социальных низов (причем главных героев может вообще не быть – как в Риме, открытом городе), играть их могут непрофессиональные исполнители, снимать их следует в бытовых условиях – на натуре и в интерьерах, но не в павильоне (чему способствовало то обстоятельство, что римская киностудия «Чинечитта» была разбомблена при освобождении Италии), – и в типичных бытовых ситуациях, и т.д. И если в фильме Росселлини такие съемочные методы были просто наиболее адекватным способом раскрытия философской проблематики фильма, связанной с поведением человека перед лицом смертельной угрозы, то в последующих картинах неореализма уже сами выбранные социальные слои и бытовые условия их жизни стали образовывать содержание картины. Таким образом, основной тематикой фильмов неореализма стали социальные проблемы.

Вторым по важности фильмом направления являются Похитители велосипедов (Ladri di biciclette, 1948) Витторио Де Сики по сценарию Чезаре Дзаваттини – писателя и главного теоретика неореализма, – где кража велосипеда у главного героя приводила как к проблемам с выполнением его профессиональных обязанностей (в чем было социальное значение фильма, важное в тогдашних условиях), так и к проблемам в семейной жизни – герой был вынужден доказывать собственному сыну, что он сам взрослый и сильный мужчина (этим фильм интересен сегодня). К важным фильмам неореализма также относятся Шуша (Sciuscia, 1946), Чудо в Милане (Miracolo a Milano, 1950) и Умберто Д. (Umberto D, 1951) Де Сики, Рим, 11 часов (Roma, ore 11, 1952) Джузеппе Де Сантиса, Земля дрожит (La terra trema, 1948) Лукино Висконти, фильмы Пьетро Джерми, Альберто Латтуады и др.

Что касается Росселлини, то его работы достаточно быстро стали расходиться с общими тенденциями неореализма: если в фильме Пайза (Paisa, 1946) эти расхождения еще имели чисто эстетический характер (съемка длинными планами, драматургия, основанная скорее на эмоциональном развитии, чем на собственно сюжетном), то в дальнейшем он практически полностью сосредоточился на религиозной проблематике, мало интересовавшей остальных неореалистов (Любовь (L"amore, 1948), Франциск-менестрель божий (Francesco-giullare di Dio, 1950), Европа 51 (Europa 51, 1952) и др.).

Неореализм как единое направление просуществовал сравнительно недолго: уже к концу 1940-х его фильмы начали вытесняться стандартной коммерческой продукцией (снимаемой, в том числе, и некоторыми режиссерами-неореалистами), а в начале 1950-х, по мере разрешения итальянским обществом интересовавших неореалистов социальных проблем, он стал стремительно устаревать. Тем не менее, роль этого течения в истории кино крайне велика: во-первых, именно с него началось возрождение киноискусства. Во-вторых, из него вышли практически все крупные режиссеры итальянского кино 1950–1960-х – т.е. того периода, когда Италия занимала лидирующее положение в кинематографическом мире. В-третьих, он продемонстрировал возможность раскрывать достаточно сложные проблемы, используя при этом минимум как художественных, так и финансовых средств (что весьма способствовало развитию кино, например, во Франции конца 1950-х или в Индии, где Сатьяджит Рей в сходных полулюбительских условиях снял свою трилогию об Апу). Но главное, что принес в кино неореализм – это интерес к мелким бытовым подробностям и вообще увеличение внимания к показываемому на экране, что в конечном итоге позволило кинематографистом рубежа 1950–1960-х совершить несколько открытий в киноязыке.

Японское влияние

В начале 1950-х ряд европейских и американских наград (призы Берлинского и особенно Венецианского кинофестивалей, «Оскар» за лучший иноязычный фильм) получили японские кинематографисты. В этом не было современного политкорректного интереса к экзотическим национальным кинематографиям – просто японцы показали европейцам и американцам такие возможности кинематографа, которые те не смогли оценить самостоятельно.

По всей видимости, это связано с особенностями дальневосточной культуры, не проводящей столь четкого, как в культуре Европы и Америки, противопоставления слова и изображения (достаточно вспомнить о иероглифической письменности, каждый знак в которой почти настолько же является картинкой, насколько и словом). И японская кинематография, освоив на ранних этапах разработанную на Западе систему языка киноповествования, в дальнейшем развивалась самостоятельно, исходя из этой и других особенностей национальной культурной специфики.

В результате этого многие элементы киноязыка, исследованные европейцами только в 1950-е, были известны японцам уже в середине 1930-х. Прежде всего, это возможность систематического применения в фильме длинного плана, причем, если в Европе и Америке первые эксперименты с этим приемом (у Ренуара и Уэллса) касались главным образом возможности значительного изменения содержимого кадра с помощью движения камеры, то в японском кино 1930-х длинный план был осмыслен как прием, при котором возможно существенно менять содержимое кадра за счет движения внутри него, при практически неподвижной камере (такое осмысление приема, очевидно, опирается также на традиции японского национального театра с его тщательным мизансценированием в неизменной на протяжении всего спектакля декорации). Этот прием, последовательнее всего разработанный в фильмах Кэндзи Мидзогути – особенно в фильмах Гионские сестры (Gion no shimai, 1936), Элегия Нанива (Naniwa ereji, также Осакская элегия, 1936) и Повесть о поздней хризантеме (Zangiku monogatari, 1939), – являясь средством ведения повествования, в общем не уступающим классической монтажной разработке, одновременно позволяет обратить особое внимание на самостоятельную выразительность изображения.

Естественным следствием динамического мизансценирования внутри в целом статичного плана оказывается глубинная мизансцена, также часто встречающаяся у Мидзогути – в указанных фильмах, и особенно в экранизации классической японской легенды Сорок семь верных ронинов эпохи Гэнроку (Genroku chushingura zenpen, в двух фильмах, 1941, 1942), снятой одновременно с Гражданином Кейном. Однако на европейское кино влияние оказали не эти картины Мидзогути (японское кино 1930-х заинтересовало европейских исследователей лишь в 1960-е, а снятые во время Второй мировой войны Сорок семь ронинов… вообще долгое время считались в Европе милитаристским фильмом, прославляющим имперский дух), а прежде всего более динамичная и не столь лаконичная по своей изобразительной стилистике картина, в которой незаметно стирается грань между реальным и ирреальным, Угецу моногатари (Повесть угецу, Сказки туманной луны после дождя, Луна в тумане, Ugetsu monogatari, 1953).

Но наибольший эффект на мировой кинематограф произвела картина Акиры Куросавы Расемон (Rashomon, по рассказам Рюнюске Акутагавы В чаще и Ворота Расемон, 1950). В этом фильме одно и то же событие (произошедшее в чаще убийство) рассказывается с четырех различных точек зрения, и ни одну из них в конечном итоге нельзя признать истинной. Тем самым разрушается представление о кино, как о системе, воплощающей события реального мира, и устанавливается его способность запечатлевать субъективные мнения и переживания. Субъективность мира этого фильма также воплощается с помощью глубинных мизансцен и жесткого, часто агрессивного рисунка изображения. Таким образом, параллель между Расемоном и Гражданином Кейном настолько очевидна (множественность личных точек зрения в повествовании, воплощенная с помощью психологически активного изображения вообще и глубинной мизансцены в частности; различие состоит по большей части в том, что в …Кейне изображение энергичнее, зато в Расемоне вообще отсутствует «объективная» точка зрения), что можно сказать, что снятый на девять лет позже и в более подходящую эпоху Расемон сделал в кинематографе то же и так же, что и как должен был сделать Гражданин Кейн. 

 Воздействие Куросавы на европейский кинематограф состоит не только в этом открытии, но также и в том, что касается самого подхода к изображению как системе, способной передавать психологически значимый смысл: например, непосредственное влияние другого выдающегося фильма Куросавы – Семь самураев (Shichinin no samurai, 1954) – ясно видно в таких разных картинах, как, например, Источник (Девичий источник, Jungfrukallan, 1959) Ингмара Бергмана и Андрей Рублев (Страсти по Андрею, 1966, прокат 1969, 1971) Андрея Тарковского. Вероятно, это воздействие в определенной степени связано с тем, что Куросава был по духу и кинематографической манере самым европейским из всех японских режиссеров своего времени (достаточно сказать, например, что ему принадлежит до сих пор считающаяся лучшей экранизация Идиота Достоевского (Hakuchi, 1951), и влияние писателя прослеживается и в других работах режиссера), что сделало его фильмы более доступными для понимания европейских и американских кинематографистов.

В этом смысле прямой противоположностью Куросаве является третий крупнейший режиссер японского кино, Ясудзиро Одзу, занимавшийся только специфически японской проблематикой, воплощаемой с чрезмерной на европейский вкус медитативностью: драматический конфликт в его произведениях (самые известные – Поздняя весна (Banshun, 1949) и Токийская повесть (Tokyo monogatari, 1953)) внешне не выражен, развитие действия замедлено, съемка ведется достаточно длинными планами с низкой точки (точка зрения человека, сидящего на татами – это характерная черта стилистики режиссера) практически неподвижной камерой. При этом часто случается, что ведущий персонаж покидает мизансцену, но продолжающая работать камера за ним не следует, и он на долгое время выходит из кадра (это, видимо, связано с особенностями эстетической концепции дзен, придающей особое значение пустому пространству между предметами), что в конце 1960-х – в 1970-е весьма заинтересовало европейских исследователей и кинематографистов как пример активного использования в фильме невидимого закадрового пространства.

Резюмируя, можно сказать, что японские режиссеры, прежде всего, обратили внимание европейских коллег на возможность соединения повествовательного и изобразительного пластов фильма в едином смысловом поле – здесь показательна кульминационная сцена боя в Семи самураях, характер монтажа в которой часто сравнивают с Одесской лестницей в Броненосце «Потемкине». Но если у Эйзенштейна названный эпизод развивается преимущественно изобразительно, повествовательно сводясь к формуле «кровавая бойня» (подаваемой в нарастающем напряжении, но без драматургических поворотов), то у Куросавы при сопоставимой изобразительной выразительности эпизод одновременно имеет заметное драматургическое развитие. В этом плане можно сказать, что японцы вернули европейцам их открытия, подняв их на новый уровень. Среди других японских достижений следует отметить привлечение внимания к возможности выражения на экране субъективных состояний (для чего ими были разработаны длинный план и глубинная мизансцена) и особый акцент на самостоятельную выразительность предметного мира. Причем если остальные нововведения можно найти и у Орсона Уэллса, то последнее является развивающим идеи французского киноимпрессионизма чисто японским достижением.

Западноевропейский кинематограф пятидесятых.

Европейский кинематограф начала 1950-х находился, с одной стороны, под впечатлением итальянского неореализма, продемонстрировавшего художественные возможности, таящиеся в заурядных бытовых событиях, а с другой – под влиянием японского кино, раскрывшего возможности объединения повествовательного и изобразительного пластов фильма. Третьим важным фактором, воздействовавшим в то время на кинематограф всех стран, была экономическая стабилизация и удешевление кинопроизводства, что ослабило внешнее давление на кинематографию и привело к значительному увеличению авторской свободы.

Таким образом, создались все возможности для интенсивного развития кино, которое вскоре и последовало; однако характер этого развития заметно отличался от того поступательного движения, которое имело место в немом периоде. Тогда последовательно обнаруживались фундаментальные основы киноязыка, и каждое такое открытие неизбежно сказывалось абсолютно на всех фильмах; здесь же выявлялись такие аспекты киноязыка, без которых каждое конкретное произведение может и обойтись. Поэтому кинематограф 1950–1960-х одновременно развивался в нескольких направлениях, в силу чего соблюдать при его описании хронологически-территориальный принцип становится затруднительно.

Первое, что следует отметить в кино этого периода – многие режиссеры, успешные в довоенном кино, обретают второе дыхание (как правило, игнорируя при этом новейшие открытия в области киноязыка): во Франции это такие художники, продолжавшие работать в классической повествовательной технике, как Клер (Молчание – золото (Le Silence est d"or, 1947)), Кокто (Орфей (Orphee, 1950)), Ренуар (Завтрак на траве (Le Dejeuner sur l"herbe, 1959)). А также такой режиссер, пришедший в кино еще во времена экспрессионизма, как Макс Офюлс – в чьих фильмах буквальное содержание, напротив, обычно не имело особого значения, но чей изобразительный стиль оказал заметное влияние на европейский кинематограф – который снял в 1959 во Франции свою лучшую картину Лола Монтес (Lola Montes). В Дании это Дрейер, снявший две религиозно-философские притчи – День гнева (Vredens dag, 1943) и Слово (Ordet, 1955). Также это Бунюэль, работавший в это время в Мексике, где поставил такие фильмы, как Забытые (Los olvidados, 1950) и Назарин (Nazarin, по Бенито Пересу Гальдосу, 1958) – в значительной степени в пику неореализму и религиозным кинопритчам 1950-х соответственно.

Притчевое построение фильма – то есть такое, при котором сюжетная сторона фильма оказывается лишь не имеющим важного самостоятельного значения способом раскрытия абстрактной философской проблематики – стало применяться и в картинах режиссеров, пришедших в кино после войны. Это, прежде всего, католические притчи Робера Брессона Дневник сельского священника (Le Journal d"un cure de campagne, по Жоржу Бернаносу, 1950) во Франции и Федерико Феллини Дорога (La strada, 1954) в Италии и протестантская притча Ингмара Бергмана Седьмая печать (Det sjunde inseglet, 1956) в Швеции. Отдельное место в этом жанре занимают короткометражные фильмы Альбера Ламориса Белая грива (Crin blanc, 1952) и Красный шар (Le Ballon rouge, 1956), в которых общие идеи любви или дружбы разрабатывались через, соответственно, отношения мальчика с лошадью и с воздушным шариком.

Таким образом, можно сделать вывод, что к середине 1950-х кинематограф настолько освоил имеющиеся в языке звукового киноповествования средства, что стал способен выражать глубокие отвлеченные идеи; то есть возможности киноязыка оказались уже сопоставимыми с возможностями языка вербального.

Наконец, важным достижением нового поколения кинематографистов стало освоение открытий, сделанных японцами. Прежде всего это касается психологически активного соединения повествовательного и изобразительного аспектов фильма, которое к концу 1950-х имело место в наиболее заметных фильмах практически во всех кинематографиях – например, это Хиросима, моя любовь (Hiroshima mon amour, 1959) Алена Рене во Франции, Летят журавли (1957) Михаила Калатозова в СССР, Пепел и алмаз (Popiol i diament, 1958) Анджея Вайды в Польше (послевоенному кинематографу СССР и Восточной Европы посвящены специальные разделы ниже) и другие. Дальше всех в этом отношении продвинулся Феллини, в чьей картине Сладкая жизнь (La dolce vita, 1959) повествовательный и изобразительный пласты настолько слились, что уже вообще не могут рассматриваться по отдельности – во многом именно поэтому Сладкая жизнь является переходной картиной к кинематографу 1960-х.

Источник: krugosvet.ru

История кино (часть 5): Последние открытия.

(1960–1966)

К началу 1960-х европейский кинематограф нашел способ объединения двух заданных японцами тенденций – субъективизации происходящего на экране и внимания к выразительности внешнего мира – с неореалистическим интересом к мелким бытовым подробностям. В целом этот способ можно охарактеризовать как выражение субъективных психологических состояний через выразительность материальной среды.

Читайте в предыдущей статье историю кино в послевоенное время.

Италия в общеевропейском контексте: шестидесятые

Важным шагом к открытию этого киноязыкового средства был фильм Брессона Приговоренный к смерти бежал (Un Condamne a mort s"est echappe), также иногда упоминается подзаголовок …или Дух веет, где хочет, …ou Le Vent souffle ou il veut, по рассказу Андре Девиньи, 1956) – сверхлаконичная и идеально выверенная по своему стилю картина (как и все последующие фильмы режиссера), в которой сами сюжетные обстоятельства (подготовка побега из тюрьмы) делают мелкие детали психологически значимыми. В результате оказывается, что «сюжет фильма – это история взаимоотношений героя с ложкой (превращенной в стамеску), матрасом или веревкой», и «перед нами искусство, придающее исключительное значение внутреннему, но ограничивающее себя поверхностью вещей» (Божович В. Современные западные кинорежиссеры, М., 1972. С. 90, 93).

Но основные достижения на этом пути принадлежат Микеланджело Антониони, чья т.н. «трилогия отчуждения» (Приключение (L"avventura, 1960), Ночь (La notte, 1961), Затмение (L"eclisse, 1962)) даже заставила критиков говорить о «дедраматизации», т.е. об отмене традиционной драматургии. Действительно, в этих фильмах внешнее действие весьма незначительно, а то, что составляло бы основной вопрос сюжетной интриги в обычном повествовательном фильме, может остаться вообще без ответа (в Приключении). При этом особое значение во всех трех картинах приобретают те эпизоды, где с точки зрения развития действия не происходит абсолютно ничего. И именно такие моменты оказываются наиболее существенными для понимания происходящего в фильме, поскольку в них отображаются внутренние состояния персонажей и суть их взаимоотношений – через состояние окружающих персонажей вещей, через их формы, фактуры, освещение и (в следующем фильме Антониони Красная пустыня (Deserto rosso, 1964)) цвет.

В терминах противопоставления повествовательного и изобразительного аспектов фильма можно сказать, что если в немом кинематографе эти аспекты развивались достаточно независимо и в лучшем случае изображение было поставлено на службу повествованию, а затем в фильмах Уэллса, Мидзогути и Куросавы был найден способ их объединения, то у Антониони повествование, не лишаясь самостоятельного значения, оказывается подчиненным по отношению к изображению, становится поводом для воплощения определенных изобразительных смыслов. Это было не только одним из наиболее значительных открытий в послевоенном кинематографе, но и, пожалуй, единственным, потенциальные возможности которого обнаруживались и в следующем периоде развития кино (в 1970-е).

Помимо киноязыковых нововведений, «трилогия отчуждения» поставила также и важную проблему – потерю тесных межличностных связей, попросту переставших быть в современном обществе необходимыми (почти одновременно с Антониони на проблему некоммуникабельности обратил внимание Ингмар Бергман в фильме Молчание (Tystnaden, 1962), также снятом вне традиционных драматургических рамок, но в котором развитие отношений персонажей выражается не столько через предметную среду, сколько через музыкальную в своей основе структуру фильма). В этом плане трилогия, наравне с другими появившимися на рубеже 1950–1960-х картинами (Сладкой жизнью Феллини, На последнем дыхании Годара), продемонстрировала возможность кинематографа анализировать сложные интеллектуальные проблемы – причем анализировать их зачастую еще до того, как они стали изучаться в философской литературе.

В картинах Лукино Висконти, напротив, не было ни киноязыковых, ни философских нововведений, но его фильмы были тщательно разработанными в визуальном отношении художественными произведениями, чаще всего посвященными упадку сильного когда-то рода (сам Висконти был последним представителем династии, правившей в Милане в 1277–1447). Это может быть угасающий аристократический род (Леопард (Il gattopardo, по Дж. Томази ди Лампедуза, 1963), Туманные звезды Большой Медведицы (Vaghe stelle dell"Orsa, 1965)), буржуазный род в Германии 1930-х, разлагающийся в атмосфере фашизма, в фильме Гибель богов (La caduta degli dei, 1969), или даже крестьянский род с юга Италии, теряющий корни в большом городе в самом значительном фильме режиссера Рокко и его братья (Rocco e i suoi fratelli, по Дж. Тестори, 1960), имеющим прямые аллюзии на Братьев Карамазовых Достоевского.

Пьер Паоло Пазолини принадлежал к следующему за неореалистами поколению кинематографистов (он дебютировал только в 1961 (Аккатоне (Accattone, также Нищий))), но в каком-то смысле его можно назвать их прямым наследником – в силу его пристального интереса к социальным низам (правда, уже не к беднякам, а к люмпенам) и выраженно левых убеждений. В экранизации Евангелия от Матфея (Il vangelo secondo Matteo, 1964) Пазолини попытался свести воедино католическую и марксистскую идеологию. В последующих фильмах режиссера, начиная с притчи Птицы большие и малые (Uccellacci e uccellini, 1966) и далее (например, Царь Эдип (Edipo Re, 1967), Свинарник (Porcile, 1969) и др.), проявляется некоторое разочарование в идеологии как таковой, что отчасти сближает его с поздними работами некоторых режиссеров французской Новой волны.

Одновременно в Италии работают художники, добившиеся успеха во времена неореализма (некоторые из которых – как, например, Де Сика (Чочара (La cioiciara, 1961)) – продолжают снимать в неореалистической стилистике, выглядящей в 1960-е архаично), и постепенно формируется поколение режиссеров, которые станут лидерами в 1970-е: это прежде всего Бернардо Бертолуччи, Эрмано Ольми и братья Паоло и Витторио Тавиани. Но, несомненно, 1960-е проходят в Италии главным образом под знаком Феллини, чье наиболее важное открытие заслуживает отдельного обсуждения.

Мышление на экране

На протяжении всей истории человечества единственной системой, в полной мере способной передавать процесс человеческого мышления, был вербальный язык. И в этом смысле обнаружение в киноязыке возможности показывать ход мысли стало важнейшим событием в истории кино.

Разумеется, кинематограф, как и любая другая созданная человеком система, так или иначе имплицитно передает содержание мышления, и это относится как к повествовательному (раскрывающему «мышление историями»), так и к изобразительному кино (фактически воплощающему «мышление образами»). Более очевидно это в случае показа на экране сновидений, по сути своей являющихся проявлениями бессознательного мышления – а сновидениями кино интересовалось уже с середины 1900-х, правда, выделяя их обычно специальными семиотическими маркерами (сначала разного рода виньетками или двойной экспозицией, затем наплывом или смягчающими изображение светофильтрами и пр.). Нечто подобное можно сказать и о воспоминании, являющимся уже вполне сознательным внутренним психическим процессом, сходным с мышлением и часто являющимся его основой: воспоминания приходят в кино в конце 1900-х – в начале 1910-х и достаточно быстро становятся одним из основных средств изложения фабулы фильма; при этом они также выделялись конвенциональными приемами (теми же виньетками и наплывами). Однако все это можно признать лишь частными проявлениями мышления, и для полноты реализации способности кинематографа к объективизации психической деятельности требовалось также умение воплощать на экране ход мысли как таковой.

По-видимому, первой сознательной попыткой осуществления этой программы был замысел Эйзенштейна (1930) экранизации Американской трагедии Теодора Драйзера, где в кульминационном эпизоде предполагалось показать все происходящее в сознании главного героя – обрывки воспоминаний, абстрактные образы, звучащие слова и фразы и т.д. Эйзенштейн назвал эту технику «внутренним монологом», но в современной терминологии ее правильнее именовать «потоком сознания» («внутренним монологом» сейчас называется неслышимый другими персонажами закадровый голос героя, излагающего свои мысли). Однако, в силу различных обстоятельств (как политико-экономических, так и, возможно, чисто художественных), эту идею Эйзенштейну реализовать не удалось – ни в Американской трагедии, которая не была поставлена, ни в последующих фильмах, – и, скорее всего, в 1930–1940-е годы она слишком опережала свое время.

В конце 1950-х, после того, как Уэллс, Куросава и Мидзогути (а также, впоследствии, и Антониони) продемонстрировали новые возможности кино в воплощении субъективных состояний и переживаний, кинематограф вновь заинтересовался проблемой показа на экране внутреннего мира человека. Принципиальное значение при этом имел отказ от применения семиотических маркеров при переходе на сновидение или воспоминание. Такая мелкая на современный взгляд деталь, как наличие или отсутствие наплыва и пр. при изменении модальности столь важна потому, что маркер знаменует собой некое сообщение авторов фильма (нечто вроде «сейчас вы увидите сновидение»), разъединяющее сновидение и «реальность», и рассматривающее их в соотношении с общим повествовательным пространством фильма, в то время, как отсутствие маркера превращает монтажный переход с «реальности» на иную модальность в элемент единого потока психической деятельности.

Значительным шагом в этом процессе отказа от конвенциональных приемов был фильм Бергмана Земляничная поляна (Smultronstallet, 1957), в которой, впрочем, переходы между тремя представленными в нем модальностями («реальностью», воспоминанием, сновидением) еще прочно связаны с повествованием, тщательно подготавливаются в диалоге и даже иногда поддерживаются закадровым голосом. В следующие пять лет разработка приемов воплощения процесса мышления и свободного перехода к ирреальным модальностям продолжалась во многих фильмах, среди которых стоит отметить, прежде всего картину В прошлом году в Мариенбаде (L"Annee derniere a Marienbad, 1961) Рене, лишенную маркеров и построенную в виде реконструкции процесса воспоминания, который, однако, оказался в целом недоступным для понимания зрителем – видимо, вследствие того, что режиссер пытался восстановить этот процесс, скорее, по законам вербального языка, чем по собственно изобразительным законам (здесь может быть существенным то обстоятельство, что фильм делался в сотрудничестве с писателем Аленом Роб-Грийе). Также важно в этом отношении Иваново детство (1962) Андрея Тарковского, где сны и «реальность» различаются только характером изображения, фактическим содержанием и ничем более.

И наконец, в 1963 году Феллини снял 8 ½, в котором переходы между четырьмя модальными пластами («реальностью», воспоминанием, сновидением, и также желаемым или даже вообще воображаемым) обычно не были прямо обусловлены повествовательно (достаточно сказать, что фильм начинался непосредственно со сновидения), осуществлялись без маркеров, и каждый из них за редкими исключениями мог быть распознан только благодаря тому, что именно происходит в кадре, но не семиотически. Тем самым, в этом фильме (в котором ирреальным модальностям отводится весьма значительная часть экранного времени) сам по себе процесс протекания психической деятельности стал формообразующим элементом, и картина превратилась из истории происходящего с героем в историю происходящего в его мышлении.

Достижения 8 ½ были доведены до логического итога в картине Бергмана Персона (Persona, 1966), пролог которого строился просто как неотредактированная череда изображений, мелькающих во взбудораженном сознании – что сильно напоминает исходную идею Эйзенштейна, но идет дальше ее, поскольку в силу отсутствия на экране героя, которому мог бы принадлежать этот поток сознания, он оказывается как бы прямой визуальной «речью» автора. Так кинематограф научился передавать мысли уже не в косвенном наклонении, а в изъявительном.

И это оказалось последним на данный момент фундаментальным открытием в языке кинематографа. Дальнейшая история кино была преимущественно развитием его художественных средств, и лишь в небольшой степени – языковых.

Французская Новая волна

Хотя основные фильмы Новой волны были сняты раньше, чем появились на экране 8 ½ и Персона, художественные устремления этого течения заставляют связать его с киноискусством более позднего времени.

В отличие от Италии, где послевоенная смена поколений кинематографистов произошла очень быстро – вследствие выраженно большего дарования режиссеров нового поколения, – во Франции, где талантливые режиссеры приходили на место не менее талантливых, этот процесс растянулся на полтора десятилетия: в течение 1950-х, как мы видели, в стране появилось только два художника (Брессон и Рене), способных конкурировать с остававшимися творчески активными классиками, и только на рубеже десятилетий в кино пришло поколение, известное под общим названием «Новая волна».

Этому способствовала, во-первых, политика французского правительства, которое ввело направленную на поддержку низкобюджетного авторского кино систему «аванс в счет сборов», благодаря которой в 1958–1962 дебютировали около сотни режиссеров. Во-вторых, большое значение имело появление высокочувствительной кинопленки и легкой и недорогой съемочной и звукозаписывающей аппаратуры, что позволило без дополнительных затрат снимать в естественных интерьерах (тем самым создавая и новые художественные возможности, и дополнительную экономию средств).

Наконец, последние обстоятельства, ставшие решающими, связаны с кинематографической культурной средой, которая формировалась вокруг нескольких центров: с одной стороны, это «группа тридцати» (Ламорис, Рене, снимавший в ее рамках документальные фильмы, и др.), основанная в 1953 для поддержки низкобюджетных короткометражных фильмов. И самое важное, с другой стороны, будущие кинорежиссеры группировались вокруг основанного крупнейшим теоретиком кино 1950-х Андре Базеном журнала Cahiers du cinema (последовательно проводившего базирующуюся на авторской теории редакционную политику) и основанной историком кино Анри Ланглуа Французской синематеки: все важнейшие режиссеры Новой волны начинали свою деятельность в кино как критики в Cahiers… . В этом смысле можно сказать, что режиссеры Новой волны стали первым в истории кино поколением авторов, получивших систематическое кинообразование – и это обстоятельство весьма существенно для понимания характера течения.

Если неореализм был в целом един как в стилистическом, так и в идеологическом отношении, то Новая волна таковой не являлась: единственное общее, что можно найти у всех основных режиссеров направления – Франсуа Трюффо, Жана-Люка Годара, Клода Шаброля, Эрика Ромера, Жака Риветта и дебютировавшего на два года раньше остальных Луи Маля – это предпочтение современных сюжетов, разыгрываемых в реальных натурных объектах и интерьерах. Это, на первый взгляд, похоже на неореализм, но если неореалисты использовали естественные условия для создания у современного им зрителя иллюзии реальности, то режиссеры Новой волны, сохраняя в фильме все внешние признаки жизнеподобия, преследовали прямо противоположные цели: фильмотечное поколение стало использовать предкамерную реальность, чтобы снимать кино о своей любви к кино.

Первый нашумевший фильм течения – Четыреста ударов (Les Quatre cents coups, 1959) Трюффо, само название которого звучит на французский слух вызывающе вторично (примерно как «Огонь, вода и медные трубы»), а сюжетная коллизия прямо отсылает к фильму Ноль за поведение Виго – настолько насыщен прямыми и косвенными цитатами из разных фильмов (как классических, так и проходных), что он был охарактеризован критикой как «уважительное приношение B-фильмам» (голливудской продукции второго сорта). И в дальнейшем Трюффо не изменял такому подходу, часто снимал стилизации различных жанров, а в фильме Жюль и Джим (Jules et Jim, 1961) он создал стиль «ретро», цитатный уже просто по своей природе.

Жан-Люк Годар для подчеркивания условной кинематографической природы происходящего на экране пользуется совсем иными средствами. Уже со своего первого фильма, ставшего важнейшим фильмом Новой волны, и во многом опередившего свое время – с картины На последнем дыхании (A bout de souffle, 1960), начинающейся кадром с Хемфри Богартом на афише и со стоящим рядом пародирующим Богарта главным героем, – он систематически нарушает все правила пространственно-временной непрерывности, используя рваный монтаж, произвольно меняющийся за персонажами фон, снимая дрожащей камерой и т.д. В Безумном Пьеро (Pierrot le fout, 1965) главный герой время от времени обращается с репликами к зрителю, в Уикенде (Weekend, 1967) персонажи прямо говорят, что они находятся в фильме; в этот же период в его фильмах появляются шокирующие зрителя предметы (искореженные автомобили, трупы), на которые герои не обращают ни малейшего внимания. Наконец, Годар с конца 1960-х (например, в том же Уикенде), в дополнение к прерывающим действие кадрам с не относящимися к сюжету рекламными коллажами начинает разрывать течение фильма титрами, отстраненно комментирующими происходящее, и использует кадры, длительность которых выраженно больше или меньше ожидаемой.

Однако большинство художников Новой волны (за исключением Маля – Зази в метро (Zazie dans le metro, 1960)), акцентируя искусственность кинофильма, предпочитают для этого не разрушать киноязык, как Годар, а, скорее, в духе Трюффо наполнять его цитатами и стилизациями, что приводило лишенных собственного авторского почерка второстепенных режиссеров к откровенной эклектичности: как охарактеризовал типичные работы такого рода один из критиков, «это цитатные фильмы, в которых сцена из Хичкока, подклеенная к сцене из Бунюэля, предшествует длинному эпизоду из Виго, снятому в росселлиниевском духе, но омоложенному приемами в манере Пэдди Чаевски».

Так или иначе, Новая волна в целом была своего рода антинеореализмом (все как бы настоящее, но одновременно и игра в кино – Годар; или же все настоящее, но одновременно и цитата – Трюффо и др.), была течением, впервые замкнувшим кинематограф на самого себя, и, тем самым, она оказалась предвестником основного направления в киноискусстве двух последних десятилетий 20 в. – постмодернизма.

Продолжение здесь. 

Источник: krugosvet.ru

История кино (часть 6): Послевоенное кино.

В предыдущей статье обсуждались только те кинематографии, в которых после войны делались важные открытия в области киноязыка, и которые в конечном счете определяли направление развития киноискусства. Но это не означает, что вне Западной Европы и Японии в 1950-е – в первой половине 1960-х не было значительных в художественном отношении фильмов.

Оттепель: СССР

К началу 1950-х развитие тоталитарной системы и появление «теории бесконфликтности» в идеологии социалистического реализма привели к упадку киноискусства в СССР, а установка на производство небольшого числа фильмов, но художественно совершенных (в соцреалистическом понимании этого слова), – к почти полному прекращению кинопроизводства. И если после смерти Сталина в 1953 производство стало постепенно восстанавливаться, то для возрождения искусства потребовалась связанная с XX съездом КПСС 1956 «оттепель», в ходе которой советское кино достигло расцвета, отчасти сравнимого с периодом 1920-х.

Наиболее значительный фильм ранней оттепели – Летят журавли (по пьесе Виктора Розова Вечно живые, 1957), снятый начинавшим еще в немом кино режиссером Михаилом Калатозовым и оператором Сергеем Урусевским. В этом фильме трагедия уничтоженной войной любви раскрывалась с помощью психологически гиперактивного изображения: четкого, иногда графичного его рисунка, нервного контрастного освещения в павильонных сценах, использования искажающей перспективу сверхширокоугольной оптики в сочетании с камерой, крайне подвижной как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении (применялись и съемки с рук – за несколько лет до того, как их ввели в широкий обиход режиссеры Новой волны). Эти приемы в наиболее драматичных сценах новым и сильным способом передавали впечатления и чувства умирающего или находящегося на грани самоубийства персонажа. В следующих своих работах Калатозов и Урусевский развивали эту технику (делая камеру еще более подвижной, а оптику – еще более широкоугольной, или используя переворачивающую привычные тональные соотношения инфрачувствительную кинопленку), добившись наиболее любопытных результатов в фильме Я – Куба (1964).

Несмотря на заметное смягчение режима, советские кинематографисты были практически лишены возможности прямо говорить об актуальных проблемах, и осторожная попытка затронуть их во вполне лояльном фильме Застава Ильича (1962) Марлена Хуциева привела к серьезной критике картины властями и выходу ее в 1964 в переделанном виде под названием Мне 20 лет. Поэтому для искреннего высказывания о серьезных вопросах приходилось обращаться к политически нейтральным темам, среди которых одной из наиболее подходящих была военная тематика – сама по себе достаточно экзистенциальная и важная для национального самосознания. При этом большинство работавших с военной темой режиссеров (за исключением Григория Чухрая) принадлежали не к воевавшему поколению, а к более молодому поколению «шестидесятников», пережившего войну в детстве, что вызвало нетипичный для военных фильмов перенос акцентов с героев на обычных людей, вынужденно оказавшихся на фронте, или даже на мирных жителей, что, в свою очередь, сделало советские фильмы 1960–1970-х о войне гораздо более глубокими и человечными, чем это обыкновенно свойственно батальному жанру в кино.

Впервые это произошло в Ивановом детстве (1962) Тарковского, главный герой которого (в отличие от первоисточника – рассказа Иван воевавшего Владимира Богомолова, – где главным героем является кадровый офицер) – маленький мальчик, не смирившийся с гибелью своей семьи. Аналогичным образом смещены привычные акценты и во многих картинах 1970-х: Проверка на дорогах (1971, прокат 1986) Алексея Германа, Восхождение (по повести Василя Быкова Сотников, 1977) Ларисы Шепитько и др. С некоторыми оговорками то же относится и к фильмам о Гражданской войне 1918–1920: В огне брода нет (1968) Глеба Панфилова и Комиссар (1967, прокат 1987) Александра Аскольдова. Сходная экзистенциальная тематика всех этих картин (обычный человек в обстоятельствах, которые выше его сил, находящийся на грани смерти или предательства) привела и к некоторому сходству в стилистике, в целом заданной фильмом Летят журавли: контрастное черно-белое изображение, динамичная камера, внимание к психологически важным деталям, акцентируемым резким, иногда шоковым монтажом и пр.

Однако основным направлением советского кинематографа начала 1960-х было наследующее неореализму и отчасти антониониевским принципам дедраматизации, но главным образом фильмам Ламориса т.н. «поэтическое кино», ищущее поэзию и радость жизни в простых бытовых вещах, которые часто становятся более важными, чем собственно сюжет картины: это, прежде всего, Застава Ильича и фильмы Михаила Калика (при этом и в типичных советских картинах этого периода присутствовали элементы визуальной метафорики). Пожалуй, к самому интересному результату такой подход – свойственный многим кинематографиям периода, но достигший наиболее полного развития в СССР – привел уже на закате поэтического кино в короткометражной ленте Рустама Хамдамова Импровизация на тему рассказа Сарояна «В горах мое сердце» (В горах мое сердце, 1967), где особое внимание к деталям в сочетании с ретро-стилистикой привело к такой импрессионистской насыщенности изображения, что оно оказалось способным составлять единое целое с произведениями живописи, которые совершенно органично вплетаются в «обычное» изображение в кульминационном эпизоде картины.

В определенном смысле противоположную ветвь поэтического кино представляла Кира Муратова, сосредоточившаяся не столько на метафорически воплощающих человеческую психологию бытовых деталях, сколько на тонкости самих по себе человеческих отношений (Короткие встречи (1967), Долгие проводы (1971, прокат 1987)).

С самим названием направления, скорее всего, связана склонность режиссеров периода посвящать фильмы творческо-психологическим биографиям поэтов или художников: это, например, Мольба (по произведениям грузинского поэта 19 в. Важи Пшавелы, 1968) Тенгиза Абуладзе и особенно Цвет граната (Саят-Нова – по имени армянского поэта 18 в., 1969, фильм сохранился не в авторском варианте) Сергея Параджанова и Андрей Рублев (Страсти по Андрею, 1966, прокат 1969, 1971) Андрея Тарковского. Последний из названных фильмов в каком-то смысле можно считать итогом развития кинематографа 1950-х: изображение, в зависимости от характера эпизода могущее быть как предельно жестким, так и предельно нежным, длинные планы, снятые медитативно перемещающейся камерой, внимательной как к фактурам предметов, так и к разнообразным широким пейзажам, замедляющие время рапидные съемки (до этого фильма в послевоенном кино почти не применявшиеся), подчеркивающие как гармонию, так и жестокость этого мира – все вместе превращали тематику картины из «судьбы художника в России» в «быть или не быть».

Тарковский и Параджанов, несомненно, крупнейшие отечественные режиссеры второй половины 20 в. Но если самые важные с точки зрения развития мирового кино фильмы первого из них были сняты в 1970-е (и поэтому о них ниже), то второй создал две свои наиболее значительные картины в 1960-е. Параджанов является одним из самых оригинальных художников даже в тематическом плане: его фильмы представляют собой своего рода визуальные портреты различных культур – гуцульской (Тени забытых предков, (Тiнi забутих предкiв, по Михаилу Коцюбинскому, 1965)), армянской (Цвет граната), грузинской (Легенда о Сурамской крепости, 1984) и азербайджанской (Ашик-Кериб, по Михаилу Лермонтову, 1988).

Некоторые сцены Теней забытых предков – особенно не сюжетно-важные – сняты настолько подвижной камерой, что в результате в них взаимоотношения объектов теряют свое значение по сравнению с динамическим взаимодействием цветов. В Цвете граната он создал свою оригинальную стилистику (которой и следовал в остальных двух фильмах) прямо противоположного рода, типичный кадр в которой имеет примерно такой вид: фронтальная выверенная композиция, абсолютно неподвижная камера, минимум движения и в самом кадре (причем имеющееся движение уравновешено композиционно), и основное значение приобретают цветовые, фактурные и культурно-обусловленные взаимоотношения заполняющих кадр объектов. В целом это напоминает последовательность коллажей (Параджанов был также и художником-коллажистом), но развернутых во времени и способных двигаться.

Наконец, в 1960-е в советском кино появляется и такой режиссер, как Артавазд (Артур) Пелешян, прямо продолжающий традиции немого авангарда 1920-х (в том числе, и в буквальном смысле: в его фильмах совершенно отсутствует звучащая речь, а в одном из них даже применены титры). В его неигровых фильмах (Начало (1967), Мы (1969), Обитатели (1970), Времена года (1975) Наш век (1982)), созданных практически исключительно из чужого материала, основное внимание уделено выдержанным в жестком ритме монтажным сопоставлениям, выявляющим глубинную связь монтируемых элементов; при этом результирующий – и, как правило, обобщающий – смысл возникает не столько из двух смонтированных между собой кадров, сколько в результате соположения нескольких подряд идущих кусков и «дистанционного» взаимодействия сходных или даже идентичных разнесенных по времени кадров.

Оттепель: Восточная Европа.

Оттепель в СССР привела к заметной либерализации социалистических режимов восточноевропейских стран, что позволило развиться ярким оригинальным кинематографиям в Польше, Чехословакии, Венгрии и, в меньшей степени, в Югославии.

Наиболее значительный фильм крупнейшего польского режиссера Анджея Вайды Пепел и алмаз (Popiol i diament, 1958), снятый в экспрессивной манере, сравнимой с стилистикой фильма Летят журавли (в нем менее активна камера, но изображение в целом, монтаж и звук более метафоричны), имеет с ним и некоторые тематические параллели: действие связано с войной, которая разрушает зарождающуюся любовь. Однако характер тематического конфликта совершенно иной (главного героя убивают не внешние враги, а соотечественники, с которыми он оказался по разные стороны баррикад), что связано с особенностями истории Польши последних нескольких столетий, когда переходящая от одной империи к другой страна оказывалась раздираемой внутренними конфликтами едва ли не больше, чем внешними. В этом смысле фильм Вайды в наиболее концентрированном виде выразил самые болезненные темы послевоенного польского искусства.

На рубеже 1950–1960-х сняли свои наиболее интересные фильмы и другие классики польского кинематографа – Анджей Мунк (Героика (Eroica, 1957)) и Ежи Кавалерович (Мать Иоанна от ангелов (Matka Joanna od aniolow, 1961)). При этом польская кинематография оказалась единственной в Восточной Европе, где новые имена появлялись более или менее непрерывно и далее, в том числе и после окончания оттепели: Роман Полански в начале 1960-х (снявший, впрочем, свои основные фильмы в конце десятилетия в Великобритании и США), Кшиштоф Занусси в начале 1970-х, Кшиштоф Кеслевски в конце 1970-х – в 1980-е.

В отличие от равномерно развивавшегося польского, чехословацкое кино достигло своего краткого расцвета во время «пражской весны» 1960-х, когда чешские и словацкие режиссеры оказались единственными в социалистическом лагере, кто мог себе позволить более или менее прямо говорить об актуальных проблемах. Тогда дебютировали Иржи Менцель, аниматор-сюрреалист Ян Шванкмайер, Вера Хитилова, снявшая авангардную ироничную фантазию о современном обществе Маргаритки (Sedmikrasky, 1966), и, наконец, Милош Форман, чьи лучшие картины поставлены в США в 1970-е, а из его чешских фильмов наибольший интерес в настоящее время представляет, пожалуй, Бал пожарных (The Firemen"s Ball, также Горит, моя барышня!, Hori, ma panenko!, 1967) – притча о разваливающемся обществе переходного периода.

Наконец, в Венгрии, история которой в первой половине 20 в. была одной из самых драматичных в Европе, после подавления восстания 1956 года авторская свобода оказалась меньшей, чем в Польше и, конечно, чем в Чехословакии. Вероятно, сочетание этих факторов отчасти способствовало тому, что крупнейший венгерский режиссер Миклош Янчо, исследуя проблемы истории и власти и той роли, которую играет в них насилие, создал в фильмах Без надежды (Szegenylegenyek, 1965), Красное и белое (Csillagosok, katonak, В СССР: Звезды и солдаты, Венгрия–СССР, 1967) и Тишина и крик (Csend es kialtas, 1968) одну из самых аллегорических стилистик во всем мировом кинематографе.

В этих картинах медленно двигающаяся камера обозревает широкие пустые пространства, в которых негде укрыться от пули, люди не вступают в непосредственный контакт друг с другом, и только иногда отдают приказы, обнаженное тело не эротично, а беззащитно. В целом авторский стиль режиссера можно охарактеризовать как хореографический: в его фильмах представления о насилии и власти (и – опосредованно – о ходе истории) передаются главным образом через движение людей друг относительно друга, через управление одними людьми движениями других, через движение камеры относительно людей и окружающей их обстановки и через пластические особенности всех этих движений; с 1970-х Янчо начинает использовать уже собственно танец как один из основных элементов предкамерной реальности. Естественно, что такое внимание режиссера к непрерывному внутрикадровому движению делает его кинематограф преимущественно безмонтажным – в разработке изобразительных возможностей длинного плана Янчо стоит рядом с Мидзогути, Антониони и Тарковским (в фильме Тишина и крик средняя длительность плана приближается к трем минутам, а в фильме Любовь моя, Электра (Szerelmem, Elektra, 1975) – к шести).

Такая отвлеченная художественная манера позволила Янчо сравнительно свободно работать и в 1970-е, когда оттепель в СССР и Восточной Европе закончилась: после ввода танков стран Варшавского договора в Прагу в 1968 была уничтожена художественная свобода в кино Чехословакии, и существенно ограничена в остальных восточноевропейских кинематографиях. В СССР уже с 1966 возобновляется практика 1930–1940-х запрета некоторых уже готовых произведений (т.н. «полочные фильмы»: упоминавшиеся Комиссар, Проверка на дорогах, пародийно-авангардистская Интервенция (1968, прокат 1987) Геннадия Полоки и др.), а в Восточной Европе, где «железный занавес» был не столь прочен, ведущие режиссеры все чаще предпочитают ставить фильмы в Европе западной; некоторые из них (Форман, Полански) эмигрируют в США.

Послевоенное кино в Великобритании и США.

Новые кинематографические волны, прокатившиеся по континентальной Европе, затронули также и Соединенное Королевство. Но если на континенте (в Италии, Франции, СССР и Восточной Европе) новые волны имели социально-эстетический характер (и именно эстетическая составляющая делает их особенно интересной с точки зрения истории кино), то в Великобритании, которая после начала 1900-х не находилась среди лидеров киноискусства – за исключением документального, – новое кино было чисто социальным. Вполне возможно, что успехи британского кинематографа 1930–1940-х в области документалистики (прежде всего, в работах Джона Грирсона – основателя английской документальной школы – и Хемфри Дженнигса) дополнительно способствовали тяготению игрового кино 1950–1960-х к социально-бытовой заземленности.

Новое поколение британских кинематографистов получило собирательное название «рассерженные молодые люди» (их направление также называется «социальный реализм» и – на раннем этапе – «свободное кино»). Это прежде всего Джек Клейтон (Место наверху (Room at the Top, также Путь в высшее общество, 1959)), Карел Рейс (В субботу вечером, в воскресенье утром (Saturday Night and Sunday Morning, 1960)), Тони Ричардсон (Оглянись во гневе (Look Back in Anger, по пьесе Джона Осборна, 1959), Одиночество бегуна на длинную дистанцию (The Loneliness of the Long Distance Runner, по Алану Силлитоу, 1962)), Линдсей Андерсон (Эта спортивная жизнь (This Sporting Life, также Такова спортивная жизнь, по Д. Стори, 1963), и Если… (If…, 1968)) и отчасти Джон Шлезингер (Билли-лжец (Billy Liar, 1963)). В их фильмах чаще всего показывающих в депрессивной визуальной атмосфере жизнь социальных низов, характерна резкая критика всех социальных структур современного общества как таковых, поданная в несколько отстраненно-ироничной манере, причем общий вектор развития течения можно описать как направленный от жесткой критики ко все большему тотальному ироническому нигилизму. Одновременно в Великобритании работают и режиссеры, придерживающиеся более привычных установок – например, это Дэвид Лин (Короткая встреча (Brief Encounter, 1945), Мост через реку Квай (The Bridge on the River Kwai, 1957)), Джозеф Лоузи и др.

В то же время, в британском кинематографе появляются и фильмы, в которых развивались достижения послевоенного континентального кино (особенно французской Новой волны) – это жизнерадостные абсурдистские картины с участием культурных лидеров Великобритании 1960-х «Битлз»: Вечер трудного дня (A Hard Day"s Night, 1964) и Help! (1965) режиссера Ричарда Лестера и анимационная Желтая подводная лодка (Yellow Submarine, 1968) режиссера Джорджа Даннинга. Эти работы, в которых (в отличие от классического мюзикла) изображение не пыталось ни подчинить себе музыкальный ряд, навязав ему повествовательные опоры, ни слепо иллюстрировать его, а напротив, стремилось найти визуально-пластический эквивалент сути музыки и слов, стали образцом сочетания изобразительного ряда и современной музыки, во многом определив направление дальнейшего развития музыкального фильма (например, совершенно иной по настроению английской же Стены («Пинк Флойд» – Стена, Pink Floyd – The Wall, 1982) Алана Паркера) и в перспективе – видеоклипа.

Наконец, британское кино всегда обладало отделявшим ее от остальных европейских кинематографий свойством – постоянным контактом с кинематографом США. Никогда не прерывавшиеся полностью связи между бывшей колонией и бывшей метрополией, социокультурная общность и, прежде всего, общность языка привели к тому, что примерно к середине 1960-х две кинематографии практически слились в едином культурно-экономическом пространстве. Многие американцы постоянно (Лоузи, поздний Чаплин – урожденный англичанин) или эпизодически (Лестер, Стэнли Кубрик) работают в Соединенном Королевстве, а британцы – в Соединенных Штатах (Ричардсон, Шлезингер, Паркер).

Также в Великобритании в 1920-е начинал свою карьеру в кинематографе один из крупнейших американских режиссеров Альфред Хичкок, снявший после войны в США такие непревзойденные образцы саспенса, как Веревка (Rope, 1946), Головокружение (Vertigo, 1958), Психо (Psycho, 1960) и Птицы (The Birds, 1963). Во всех четырех фильмах были оригинально использованы различные эстетические и технические приемы: буквально выворачивающий пространство одновременный отъезд трансфокатора и наезд камеры (в Головокружении); сверхдлинные планы (в Веревке); или же, напротив, сверхкороткий монтаж крупных и сверхкрупных планов (в Психо и Птицах). Каждый из этих приемов передавал определенное психическое состояние, соответственно: ощущение головокружения; ощущение беспокойства, связанного с ожиданием в реальном времени; шоковое состояние жертвы неспровоцированного насилия (в этом смысле самые впечатляющие сцены Психо и Птиц сближаются с разгоном демонстрации в Броненосце «Потемкине» Эйзенштейна не только по характеру монтажа, но и по тематике). И все они, тем самым, раскрывали основную тему режиссера: беззащитность человека перед внешними силами и бессилие разума перед природой и собственным человеческим телом, что в теологической парадигме можно сформулировать как торжество материи над духом.

В целом же, американское кино 1950-х находилось под воздействием двух противоположных тенденций: с одной стороны, окончательное преодоление последствий великой депрессии способствовало ослаблению финансового давления на кинематографию, а с другой – возникшая конкуренция со стороны телевидения провоцировала кинематографистов форсировать применение тех экранных средств, которые отсутствуют на телевидении, что в результате увеличивало стоимость кинопроизводства. А поскольку в США кино обладало меньшим, чем в Европе, самостоятельным художественным статусом, то борьба с телевидением за зрителя стала во второй половине 20 в. одной из основных движущих сил кинематографа. И если в конце 1960-х – в 1970-е основной упор в этой борьбе стал делаться не столько на зрелищные, сколько на психологические возможности пленочного кино, то в 1950-е кино пошло по пути усиления чистой зрелищности. Были разработаны несколько систем широкоэкранного кино, систематически стал применяться цвет, и наиболее значительные голливудские фильмы конца 1950-х – это высокобюджетные цветные широкоэкранные трехчасовые суперколоссы на исторические темы вроде Бена Гура (Ben Hur, 1959) Уильяма Уайлера, в котором, впрочем, масштабно показанные события древнеримской истории рассматриваются как фон для зарождения среди ветхозаветной религии мести религии любви (христианства).

Одновременно, по мере укрепления экономической стабильности, происходит смягчение жесткой студийной системы, контролируемой крупным капиталом: возникает большое количество независимых студий, учреждаемых продюсерами (Роджер Корман), режиссерами (Стенли Крамер, начинавший как продюсер) и даже актерами (Берт Ланкастер). Именно такого рода кинокомпаниям – небогатым, но динамичным и готовым субсидировать венчурные кинопроекты – обязаны своим существованием практически все художественно интересные фильмы Америки последних десятилетий 20 в.

Если независимое производство было по крайней мере профессиональным, то к началу 1960-х стали появляться значительные фильмы, сделанные в полулюбительских условиях. Наиболее яркий пример здесь – снятые Джоном Кассаветесом за личные деньги Тени (Shadows, 1960), обратившие на себя внимание нервной натуралистической манерой съемки и актерской игры (Кассаветес, сам закончивший хорошую актерскую школу, тем не менее, применял на съемках импровизационный метод). Одновременно достигает своего высшего развития американский киноавангард, наиболее интересные фильмы которого созданы в конце 1950-х – в 1960-х Стеном Брекеджем, Йонасом Мекасом, Майклом Сноу, но прежде всего – основателем поп-арта художником Энди Уорхолом, приход которого в кино был единственным после Фернана Леже случаем, когда художник такого масштаба занимался кинорежиссурой.

Уорхол снял в 1960-е около пятидесяти экспериментальных фильмов, шокировавших кинематографическую общественность не столько своей тематикой (как, например, в фильме Минет (Blow Job, 1963)), сколько радикальным отношением к пространству, времени и действию на экране: в двух самых известных его лентах – Сон (Dream, 1963) и Небоскреб Эмпайр (Эмпайр, Empire, 1964) – в течение, соответственно, шести и восьми часов демонстрируется практически неизменное изображение (спящий человек изредка переворачивается; за верхушкой Эмпайр-Стейт-Билдинга проплывают облака), к тому же еще и немое.

Таким образом, эти фильмы, которые некоторые исследователи рассматривают как знаменующие смерть кинематографа, вводят в кино принцип современного искусства (contemporary art) «то, что заключено в рамку, и есть искусство». И одновременно в них, с одной стороны, полностью дискредитируется идея, что кино интересно своей способностью воспроизводить реальность, а с другой – подчеркивается самодостаточная значимость процессов, запечатлеваемых на кинопленке.

Источник: krugosvet.ru

История кино (часть 7): Киноэстетика, история цвета.

Если кинематограф первой половины 1960-х интенсивно развивался как чисто внутренне, в плане поисков новых языковых (коммуникационных) и эстетических средств, так и под давлением внешней общекультурной среды (социальных движений в Западной Европе и оттепели в Восточной), то в конце десятилетия ситуация радикально изменилась.

Читайте также о послевоенном кино.

Процесс обнаружения ранее неизвестных языковых возможностей остановился (нельзя исключать, что обнаружены все языковые возможности), а в художественном аспекте кино начало создавать поводы для разговоров о его смерти. Например, некоторые исследователи полагают, что такие картины, как Персона (которая «оживает» с зажигающейся лампой кинопроектора в первом кадре фильма и «умирает» вместе с гаснущей лампой в последнем, а в середине фильма как бы рвется пленка) и Небоскреб Эмпайр являются развернутыми метафорами смерти кинематографа. Одновременно в 1968 кончились и надежды (безотносительно к степени их обоснованности) на социальные преобразования – в мае после студенческих волнений в Париже и в августе после подавления «пражской весны».

В результате кинематограф оказался в своего рода социально-эстетическом тупике (из которого он в лишь в незначительной степени стал выходить только в начале 1990-х, когда стало ощущаться прямое влияние телевидения на киноэстетику и одновременно перешли на качественно новый уровень процессы глобализации), и в фильмах конца 1960-х – начала 1970-х, главным образом, осваивались киноязыковые нововведения предыдущего периода – например, открытый Феллини «поток сознания» уже примерно к 1966 стал общим местом.

С другой стороны, развитие технических средств непосредственно влияющих на киноэстетику и экономическое благополучие в Европе и Северной Америке, способствующее как разработке, так и активному применению таких средств, стало фактором, которое заметно отразилось на киностилистике – на той форме, которую приобрел обычный фильм к настоящему времени.

Развитие киноэстетики в конце 1960-х.

История цвета

Кинематограф почти с момента своего рождения пытался добавить цвет к арсеналу своих средств. Еще Мельес вручную раскрашивал свои фильмы (а самый известный пример ручной раскраски позитивной копии – красный флаг в кульминационной сцене Броненосца «Потемкина» Эйзенштейна), с конца же 1900-х и до середины 1920-х повсеместной была практика вирирования (химический процесс, при котором в фильмокопии черное и оттенки серого превращаются в оттенки какого-либо цвета) или тонирования (равномерная окраска копии в какой-либо цвет, в результате чего белое и светло-серое превращаются в оттенки этого цвета) различных сцен в разные цвета в зависимости от их характера. При этом ночные сцены всегда окрашивались в синий, интерьеры, освещаемые электрическим светом или свечами – часто в сепию, утренние часы иногда кодировались светло-розовым, сцены с огнем – красным, наконец для страшных или фантастических сцен изредка использовался зеленый цвет (в разное время в разных странах семиотика цвета в некоторых пределах изменялась). Кроме того, процессы вирирования и тонирования иногда совмещались в одной сцене, и тогда она оказывалась двухцветной (хотя и в ненатуральных цветах): темные тона были одного цвета, а светлые – другого.

Но если говорить о полноценном цветном кинопроцессе, то эксперименты с ним, начавшиеся еще в 1900-х, упирались в две взаимодополнительные проблемы. Дело в том, что все известные цветные фото-кино- и видеопроцессы основаны на разделении падающего на светочувствительный материал света на три (минимум два) основных цвета – как правило, это, в соответствии с чувствительностью цветовых рецепторов человеческого глаза (колбочек), красный, зеленый и синий, – и в той или иной степени раздельной записи трех получившихся изображений с последующим их совмещением на экране. Соответственно, основными технологическими трудностями цветного кино являются сначала, при съемке, деление всего изображения на несколько соответствующих разным цветам частичных изображений и их независимая запись, а затем, при проекции, объединение частичных (цветоделенных) изображений.

Очевидным решением здесь будет чисто механическое – т.е. одновременная проекция через цветные фильтры на экран трех различных пленок, полученных в одной камере с помощью цветоделительной призмы (как это практиковалось в диапозитивах еще в середине 19 в.). Однако такая система, во-первых, потребовала бы дорогой специальной проекционной аппаратуры, а во-вторых, в ней затруднительно обеспечить приемлемое качество совмещения трех движущихся изображений. Другой сравнительно простой способ состоит в том, чтобы, покадрово чередуя проекционные светофильтры, показывать на экране кадры, последовательно снятые через соответствующие фильтры на одной пленке – именно такой была первая система цветного кино, запатентованная в 1906 Джорджем Альбертом Смитом. Но такая система, хоть она и дешевле, создает неудовлетворительные условия для восприятия, и в ней принципиально невозможно достигнуть качественного цветовоспроизведения движущихся объектов.

К тому же обе системы требуют очень осторожного обращения с позитивной копией – повреждение пленки в них приводит к рассогласованию цвета на экране. В силу всех этих причин обе системы, несмотря на свою простоту в цветовом отношении (они используют обычную черно-белую пленку – как негативную, так и позитивную, – и, по сути дела, цвет в них вводится только уже во время проекции и с помощью светофильтра, а не особого устройства пленки), оказались в целом неприменимыми для массового использования. В итоге цветное кино вынуждено было прийти к технологически самому сложному методу – совмещению в одной позитивной копии всех частичных цветных изображений.

Простейшим решением при этом методе является непосредственное склеивание разноцветных позитивных пленок эмульсией к эмульсии (иначе пропадет резкость), но в этом случае число частичных изображений не может превышать двух, что дает весьма посредственное качество цветопередачи. Тем не менее, большинство экспериментов конца 1910-х – начала 1920-х были основаны именно на таком двухцветном методе, с помощью которого начиная с 1922 были сняты несколько полнометражных игровых фильмов. Наконец, в 1933 стала применяться полноценная трехцветная система «Текниколор», в которой уже три частичных цветных изображения наносились на позитивную пленку практически типографским методом, и эта система просуществовала два десятилетия, пока не была полностью вытеснена трехслойной позитивной пленкой, которая достигла приемлемого качества только к середине 1950-х.

Что же касается цветоделения при съемке, то поскольку съемочный процесс является разовой тратой, не требующей переоборудования кинотеатров, здесь можно было позволить себе использование трех пленок и цветоделительной призмы – и именно таким способом были сняты почти все основные цветные фильмы 1930-х; негативные трехслойные кинопленки стали доступны лишь в 1940-е. Однако как в трехпленочной, так и в трехслойной однопленочной системах качество цветоделения при съемке оставалось сравнительно невысоким несколько десятилетий.

Естественно, что качество цветоделения и цветопередачи если и не определяло целиком выразительные возможности цветного кино, то, по крайней мере, задавало их верхний предел. И поскольку двухцветный метод вообще не создавал практически никаких художественных средств, то осмысление эстетических возможностей цвета в кино началось только с появлением трехцветной системы в середине 1930-х. Но т.к. и в трехцветной системе качество цветоделения первое время было невысоким (фактически, более или менее приемлемо передавались лишь некоторые цвета, полутона менялись до неузнаваемости, а оттенки терялись), то в 1930–1940-е художественно убедительный результат мог быть достигнут только в случае искусственного ограничения используемых цветов, что было оправданно только в некоторых случаях.

Во-первых, это, конечно, полное формирование изображения художником (при этом цвета, естественно, используются только те, которые удовлетворительно воспроизводятся) – т.е. классическая анимация или даже, в предельном случае, анимация, нарисованная непосредственно на кинопленке (по сути, это техника Эмиля Рено), как в фильмах англо-канадского режиссера Нормана МакЛарена. И действительно, среди фильмов 1930-х наиболее интересны и законченны в цветовом аспекте анимационные фильмы – например, картины Уолта Диснея и, особенно, цветные абстрактные ленты Оскара Фишингера (например, Оптическая поэма (An Optical Poem, 1937), являющаяся иллюстрацией одной из Венгерских рапсодий Ференца Листа). Дисней и Фишингер объединили свои усилия в фильме Диснея Фантазия (Fantasia, 1940), иллюстрировавшего различные музыкальные произведения, в котором Фишингер сделал эпизод токкаты ре-минор Иоганна Себастьяна Баха (однако Дисней настолько изменил работу Фишингера, что тот снял свою фамилию с титров).

Во-вторых, это использование в игровом фильме подобранных с учетом характера цветопередачи декораций, что оказалось возможным только в очень условном фильме. Например, Александр Медведкин пытался применить цвет в сцене мечты в картине Счастье (декорации в которой, к тому же, имитировали обратную перспективу, т.е. в целом изображение планировалось сделать условным в стиле иконы), достаточно условной уже самой по себе, однако на единственно доступной на тот момент в СССР двухцветной системе цветного кино это оказалось художественно неприемлемо. В трехцветной системе условные декорации были применены в фильме Волшебник из страны Оз (Wizard of Oz, 1939) Виктора Флеминга, в котором все эпизоды в стране Оз были выполнены в цвете.

Близко к этому методу лежит использование специально подобранного цвета в обладающих особой эмоциональной значимостью (т.е. более условных по сравнению с остальной частью фильма) эпизодах – как, например в картине Унесенные ветром, которая снята в цвете целиком, но основной эстетический интерес с цветовой точки зрения в ней представляют сцены закатов, где героиня выглядит темным силуэтом на фоне неба, цвет которого меняется в зависимости от ее настроения. Во второй серии Ивана Грозного Эйзенштейна эпизод «Пир опричников» – начало кульминации картины – решен в красном, золотом, голубом и черном цветах, движение и взаимодействие которых было аллегорически связано с идеями власти, борьбы и смерти.

Наконец, определенный интерес в цветовом отношении представляют некоторые фильмы самого условного жанра кино – мюзиклы, которые в 1950-х снимались в США в основном на цветной пленке. В наиболее удачных из них помимо раскрашенных с учетом возможностей пленки декораций использовалось также цветное и разноцветное освещение (что, очевидно, связано со сценическим происхождением жанра) и даже искусственная модификация цветов уже снятых объектов и людей (система «Текниколор» позволяла независимо работать с каждым из трех частичных изображений).

Но в целом до середины 1960-х художественно осмысленное применение цвета было сравнительно редким (хотя цветная пленка использовалась все чаще), и в наиболее интересных случаях оно выполнялось по описанному принципу (как, например, в первом цветном фильме Кэндзи Мидзогути Екихи (Yokihi, также Ян Гуйфей, Yang kwei fei, 1955), где нескрываемая условность декораций была оправдана огромным историческим интервалом и полумифическим сюжетом).

Утверждение цвета

В самом конце 1950-х качество цветопередачи в новых негативных кинопленках достигло вполне приемлемого уровня (в целом сопоставимого с нынешними пленками в этом отношении, хотя другие характеристики цветных киноматериалов с тех пор улучшились значительно), однако ведущие кинематографисты, по-видимому, увлеченные разработкой новых киноязыковых средств и не связанных с цветом новых художественных возможностей, несколько лет не обращали на них внимания. И только после того, как процесс открытия новых приемов с помощью черно-белой пленки замедлился, они стали активно обращаться к цвету.

В середине 1960-х большинство крупнейших режиссеров снимают свой первый полнометражный цветной фильм, как правило, наслаждаясь возможностью широкого использования всей цветовой гаммы (как, например, Феллини – в картине Джульетта и духи (Giulietta degli spiriti, 1965)). Однако наиболее значительным среди таких цветных дебютов является фильм Антониони Красная пустыня, в котором цветовая палитра хотя и достаточно разнообразна, но, за исключением резко контрастирующего эпизода фантазии героини, выстроена вокруг четырех опорных цветов: красного и его оттенков, белого, черного и (в меньшей степени) желтого; все остальные используемые цвета рассматриваются только в соотношении с этими четырьмя.

При этом из названных четырех цветов три весьма активны психологически, и это обстоятельство в сочетании с драматургической конструкцией фильма привело к тому, что соотношения цветов окружающего мира и изменения этих соотношений стали выражать психологические состояния героини и их изменения; при этом в отдельных наиболее эмоциональных ситуациях сами цвета этого мира модифицировались (для чего объекты на съемочной площадки просто перекрашивались в нехарактерные для них цвета). Кроме того, использование в некоторых сценах размывающей близко или очень далеко расположенные объекты длиннофокусной оптики позволило Антониони формировать внутри кадра элементы как бы беспредметного цвета – нерезкие бесфактурные цветовые поверхности, лишенные определенной предметной отнесенности.

Многие из этих нововведений оказали несомненное влияние на характер отношения к цвету режиссеров психологического направления (например, наиболее интересный в цветовом отношении фильм Бергмана Шепоты и крики (Viskningar och rop, 1972) целиком выдержан в жесткой черно-бело-красной гамме), а идеи, связанные с превращением реальных окрашенных поверхностей в абстрактную цветоформу, развиваются до сих пор (можно заметить, что в черно-белом кино такой подход к изображению существует со времен французского Авангарда).

Но в контексте цветного кинематографа того времени, возможно, особенно интересным в Красной пустыне было освещение. Если в черно-белом кино уже с середины 1910-х активно использовалось как тональное (равномерное), так и контрастное освещение (с помощью последнего можно значительно менять соотношения тонов в бедной в тональном отношении черно-белой гамме), то в цветном кино с самого начала использовался только низкоконтрастный, но яркий свет, четко выделяющий окрашенные объекты – это было связано как с очень ограниченными возможностями ранних цветных пленок, так и с отсутствием в цветном кино прямой необходимости расширения тональной гаммы с помощью света. Красная пустыня, в которой везде (за исключением эпизода фантазии) применено освещение настолько рассеянное и неяркое, что насыщенность используемых цветов значительно снижается, задала своего рода полюс световой нейтральности в цветном фильме. После этого кинематографисты стали активно двигаться в противоположном направлении, пока Бертолуччи не снял в 1970 фильм Конформист (Il conformista) практически полностью в высококонтрастном освещении.

К концу 1960-х – началу 1970-х цветные фильмы стали заметно преобладать над черно-белыми (в США это произошло раньше), и, соответственно, перевернулось понятие нормы: если раньше нормативным решением было черно-белое, а само по себе использование цвета неизбежно претендовало на художественную значимость (и то же самое можно было сказать про цветные вставки в черно-белых фильмах – например, упомянутые эпизоды в …стране Оз и в Иване Грозном или финальная часть Андрея Рублева), то с этого времени ситуация поменялась на противоположную (и, аналогичным образом, на особую значимость стали претендовать черно-белые вставки в цветных фильмах – например, сновидения в фильмах Тарковского Зеркало (1974) и Ностальгия (Nostalghia, 1982)). Это привело к двояким последствиям: с одной стороны, использование цветной пленки перестало предъявлять к авторам особые художественные требования, и в дальнейшем в большей части цветных фильмов цвет используется просто как некая данность, не особенно осмысленная художественно. Но с другой стороны, повсеместное использование цвета дало всем авторам возможность обнаружения новых способов работы с ним.

В результате, в этот переходный период были сделаны многие важные цветовые достижения, причем многие из них – в фильмах режиссеров не первого ряда. Прежде всего это относится к методам изменения естественных цветов: во-первых, съемочным, таким как, например, съемка в специфических цветовых условиях восхода или заката без корректирующего светофильтра, в результате чего изображение приобретает неестественно красную тональность (в фильме Клода Лелуша Мужчина и женщина (Un Homme et une Femme, 1965)). Во-вторых, лабораторным, таким как снижающая насыщенность цветов латенсификация, или как печать позитива с двух идентичных, но различающихся по цветам негативов – последний метод активно применялся в кино до конца 1980-х (например, в Жертвоприношении (Offret, Sacrificatio, 1986) Тарковского), пока не был вытеснен компьютерными технологиями.

Еще дальше в этом отношении продвинулся Стенли Кубрик, добившийся лабораторными методами в эпизоде полета через пространство-время в фильме 2001: Космическая одиссея (2001: A Space Odyssey, 1968) произвольного изменения цветов объектов. Но, пожалуй самым радикальным примером обращения с цветом были отдельные кадры в начальном эпизоде Безумного Пьеро Годара, сделанные целиком в одном цвете – красном, синем и желтом – что одновременно и показывает новые возможности цвета, и возвращает к кинематографу начала 20 в.

Другие новшества.

Высококачественная цветная пленка была не единственным техническим достижением, которым воспользовался кинематограф конца 1960-х.

Повышение светочувствительности черно-белой пленки в начале 1960-х к концу десятилетия привело к заметному изменению подхода к киноосвещению. Если раньше в условиях недостаточной освещенности – в естественных интерьерах и на натуре в темное время суток – приходилось применять значительную дополнительную подсветку, что делало световой рисунок в этих сценах достаточно условным и в конечном счете сказывалось на типе и степени условности света в кинематографии в целом, то теперь появилась возможность снимать в сложных условиях лишь с минимальной подсветкой или вообще без нее (эти приемы наиболее активно разрабатывались в Новой волне). В результате освещение в кино – сначала в черно-белом, а затем и в цветном – стало гораздо менее условным (и это составляет, пожалуй, наиболее характерное визуальное отличие современных фильмов от фильмов, снятых до конца 1950-х), что дало дополнительные возможности в создании как жизнеподобных, так и условных картин.

Третьим заметным явлением такого рода (также связанным с улучшением характеристик кинопленки) было изменение формата кадра. В течение большей части истории кинематографа сложившееся в силу достаточно случайных причин еще во времена Эдисона и Люмьеров отношение горизонтальной к вертикальной стороне кадра 4:3 (1,33:1) было основным и по сути единственным. Это же отношение сторон было перенято и телевидением, и до сих пор в большинстве телевизоров оно именно такое (здесь стоит отметить, что пропагандируемый в современном телевидении формат 16:9 – то есть 1.77:1 – не соответствует ни одному из распространенных киноформатов). Поэтому при возникновении сильной конкуренции со стороны телевидения кино стало активно обращаться к широкоэкранным системам, некоторые из которых были разработаны еще в конце 1920-х. Формат кадра в системах, применявшихся в 1950-е, варьировал от 2,2:1 до 2,66:1, но получившая наибольшее распространение как в США, так и в Европе и в СССР широкоэкранная система имеет соотношение сторон, близкое к 7:3 – 2,35:1.

Однако широкоэкранное кино ни в коей мере не могло претендовать на всеобщее применение, поскольку оно подходит для масштабных эпических композиций (как, например, в Андрее Рублеве), но ни в коем случае для камерного психологического кино, причем не только из общеэстетических соображений, но и из того элементарного обстоятельства, что на изолированном крупном плане человеческого лица при широкоэкранной съемке примерно две трети кадра остаются незаполненными. В то же время, и классическое соотношение 4:3 является не самым выигрышным, и как только возник сам по себе вопрос об изменении формата кадра без изменения всей технологии кинопроцесса, кинематограф стал тяготеть с соотношению сторон, близкому к золотому сечению (это примерно 1,62:1). В результате был разработан формат 5:3 (1,66:1), на который европейское кино полностью перешло уже к концу 1960-х (в России это произошло только после распада Советского Союза, в котором ранее этот формат не применялся вообще); в США примерно в это же время стал доминировать формат, компромиссный между европейским и широким – 1,85:1.

Изменение формата кадра, во-первых, позволило более органично использовать заложенный в кинематографе изобразительный потенциал, а во-вторых, само по себе наличие нескольких форматов дало кинематографистам возможность выбирать тот из них, который наиболее адекватен поставленной художественной задаче, что способствовало как увеличению эстетического качества среднестатистического фильма, так и росту авторской свободы. Этому способствовали и другие технические приспособления, получившие массовое распространение в середине 1960-х – прежде всего, средства перемещения камеры.

Естественно, большая часть такого рода приспособлений, не очень сложных в своей технической основе, была разработана и иногда применялась и раньше, но к концу 1960-х частота их использования и разнообразие применяемых средств значительно возросли, что было следствием, во-первых, экономического благополучия, позволившего увеличить средний бюджет фильма, и во-вторых, окончания периода значительных языковых открытий конца 1950-х – начала 1960-х, в силу чего кинематографисты заинтересовались сравнительно факультативными средствами киновыразительности. В результате в наборе используемых в типичном фильме способов перемещения камеры к простому горизонтальному движению добавились вертикальное (хотя используемый для него операторский кран начал применяться уже в 1930-е) и отчасти напоминающее наезд или отъезд камеры, но визуально существенно отличное от него изменение фокусного расстояния объектива в процессе съемки (трансфокация или зумирование; необходимая для этого оптика была разработана еще в конце 1920-х, но до середины 1960-х она применялась лишь эпизодически – впрочем, в 1960-е у трансфокаторов резко улучшилось качество и снизилась цена), а также вертолетные съемки (благодаря изобретению средств стабилизации дрожащего изображения).

В итоге те режиссеры, которые были заинтересованы в динамичном длинном плане или в движении камеры как средстве непрерывного наблюдения за протеканием разнообразных жизненных проявлений (такие как Антониони, Янчо или Тарковский), равно как и режиссеры, интересующееся способами безмонтажного построения эпизода (прежде всего это относится к американским кинематографистам, традиционно тяготеющим к повествовательности), получили новые возможности для достижения своих целей, а все остальные получили эффективные средства улучшения художественного качества своих фильмов.

Эти нововведения – цвет, свет, формат и сложное движение камеры – по отдельности не создали радикально новых эстетических возможностей (не говоря уже о киноязыковых), но укоренившись в нормативной киностилистике все вместе, они привели к тому, что кино заметно изменилось. Ранее типичный фильм – т.е. такой, авторы которого не ставили перед собой значительных художественных задач – делался в строгом соответствии с четкими принципами, сформировавшимися в середине 1910-х и скорректированными с приходом звука в 1930-х, и выраженного собственного лица не имел. Теперь же появились возможности для проявления некоторого разнообразия внутри этой жесткой структуры, которая остается основой киноповествования и поныне: строить эпизод более монтажно или чаще применяя движения камеры, использовать более естественное или более условное освещение, выбирать ту или иную цветовую гамму, пользоваться всей шириной кадра или нет.

К такого рода свободе узкоэстетического характера, развившейся в кино в 1960-е, следует добавить и еще более важную свободу: свободу применять или не применять в организации в целом нормативного фильма киноязыковые открытия предыдущего периода. К концу 20 в. это приведет к тому, что разница между арт-кино и мейнстримом начнет постепенно стираться, но что касается конца 1960-х, то в этом периоде наиболее существенным представляется то, что впервые в истории кино каждый автор – сколь угодно коммерческий – стал волен выбирать для своей картины практически все наличные в кинематографе возможности.

Продолжение. 

Источник: krugosvet.ru

История кино (часть 8): Стагнация (1967–1994).

Предыдущая статья здесь.

В целом, к 1970-м в кинематографе сложилась двойственная ситуация, которая по сравнению с предыдущими периодами развития кино (когда киноязык и киноэстетика бурно развивались при любых подходящих внешних обстоятельствах) может показаться несколько парадоксальной.

С одной стороны, экономическое процветание на Западе, развитие технических средств, плюрализм эстетических, стилистических и языковых возможностей, и, наконец, окончательное утверждение кинематографа в качестве признанного большого искусства (как раз к этому времени кино стало изучаться во многих университетах как академическая дисциплина) создали беспрецедентную свободу для всех авторов, включая и работающих в мейнстриме. Но с другой стороны, после интенсивного поиска языковых и выразительных средств в начале 1960-х кино стало развиваться экстенсивно, эстетически осмысливая технические нововведения (цвет, новые форматы кадра, средства перемещения камеры) и осваивая сделанные ранее открытия, но, за редкими исключениями, не обнаруживая ни радикально новой эстетики, ни новых тем, ни, тем более, нового языка – т.е. эту свободу оказалось не к чему применить. И, обобщая, можно отметить, что такая двойственность сочетания больших возможностей и незначительности задач, к которым можно приложить эти возможности, в целом является отличительным свойством современного периода развития кино – с середины 1960-х и далее.

Семидесятые в Европе.

Одной из лучших иллюстраций яркого авторского самовыражения в условиях языковой и стилистической стабильности являются поздние фильмы Луиса Бунюэля – едкие, даже издевательские картины философской направленности, основанные на виртуозной игре со сложившимися условностями и неоднозначными элементами нормативного киноязыка (для чего требуется, чтобы эти элементы и сам киноязык утвердились). Движение к такому построению фильма Бунюэль, всегда создававший авангардные ленты на основе нормативной киноэстетики, начал еще в первой половине 1960-х (Ангел-истребитель (El angel exterminador, 1962) и Симеон-столпник (Simon del desierto, 1965)), и завершенности своей эстетики достиг к концу десятилетия, когда открытия в киноязыке прекратились, и общепринятая стилистка устоялась.

В картинах Дневная красавица (Belle de jour, по роману Жозефа Кесселя, 1967) и Скромное обаяние буржуазии (Le Charme discret de la bourgeoisie, 1972) Бунюэль экспериментирует с отношениями «реального» и воображаемого на экране (можно вспомнить, что свободный переход между ними был основным достижением кинематографа начала 1960-х). В фильме Млечный путь (La Voie lactee, 1969) режиссер работает с условностями времени и даже пространства в кино. Наконец, в последних двух картинах режиссера – в Призраке свободы (Le Fantome de la liberte, 1974) и в Этом смутном объекте желания (Cet obscure objet du desir, 1977) – формообразующей основой является нарушение базовых структур киноповествования: раскрываемой средствами драматургии взаимосвязи событий в первом случае и непрерывности персонажа во втором. В результате в этих фильмах через зыбкость восприятия кинореальности декларируется зыбкость человеческого восприятия внешнего мира – в этом смысле поздние картины Бунюэля являются тонкими аллегориями идеи агностицизма.

Те режиссеры, которые ранее не переосмысливали приемы киноязыка, а создавали их, в 1970-е демонстрируют отсутствие заметного творческого развития: в картинах Антониони, Бергмана, Брессона, Годара, Куросавы или Рене этого периода – по-прежнему часто весьма интересных (как правило, это работы, относящиеся к началу периода: Фотоувеличение (Блоу-ап, Blow-up, 1966), Забриски Пойнт (Zabriskie Point, 1969) и Профессия: репортер (Professione: reporter, также The Passenger, 1975) Антониони, Шепоты и крики (1972) Бергмана, Додескаден (Dodeska-den, также Под стук трамвайных колес, 1970) Куросавы) – в целом нет существенных эстетических и даже тематических нововведений. Интересно, что эти авторы, независимо от возраста, и за исключением, разве что, Бергмана и Годара, в 1970-е резко снижают свою продуктивность. Федерико Феллини, крупнейший новатор в послевоенном кинематографе, в этот период обращается к созданию на экране полуфантастического несколько гротескного ирреального мира, в котором, однако, заметны отзвуки проблем мира реального: начиная с картины Феллини – Сатирикон (Fellini – Satyricon, по Петронию, 1968) и далее отчасти в Риме (Roma, 1972), в некоторых сценах Амаркорда (Amarcord, 1973) и особенно в Казанове Федерико Феллини (Il Casanova di Federico Fellini, 1976). Такая стилистика, не поддающаяся воспроизведению другими авторами, не может быть отнесена к сфере языковых поисков, и, скорее, является некоей реакцией на слишком сильное жизнеподобие, установившееся в кино с приходом цвета, реалистического освещения и др.

Для поколения, пришедшего на смену классиков предыдущего периода, и освоившего языковые и художественные достижения кино 1960-х, все же в основном характерен интерес не столько к эстетической, сколько к тематической составляющей кинематографа. В Италии это блестяще владеющий цветом и светом, но сосредоточенный прежде всего на политике и сексе и их взаимосвязи Бернардо Бертолуччи (Конформист (1970), Последнее танго в Париже (Ultimo tango a Parigi, 1972), Двадцатый век (Novecento, также 1900, 1976)); изучающий социальные связи в историческом контексте Этторе Скола (Мы так любили друг друга (C"eravamo tanto amati, 1975), Бал (Le bal, 1983)); снимающий неторопливые минималистские пасторали Эрманно Ольми (Дерево для деревянных башмаков (L"albero degli zoccoli, 1978) и др.); обеспокоенные социальными проблемами юга Италии братья Паоло и Витторио Тавиани (Отец-хозяин (Padre padrone, по роману Г.Ледды, 1977)); декларирующий в позднебунюэлевской манере разложение современного общества Марко Феррери (Большая жратва (La grande bouffe, 1973)). Пьер Паоло Пазолини, отвлекшийся от идеологии в т.н. «трилогии жизни» (Декамерон (Il decamerone, по Боккаччо, 1971), Кентерберийские рассказы (I racconti di Canterbury, по Чосеру, 1972) и Цветок тысячи и одной ночи (Il fiore delle mille e una notte, 1974)), завершает свой жизненный путь фильмом, в котором пытается представить психическую патологию как продукт буржуазной культуры и общества (Сало или 120 дней Содома (Salo o le centoventi giornate di Sodoma, 1975)).

В оправившейся от послевоенного шока Германии возрождение киноискусства начинается с т.н. Оберхаузенского манифеста (1962), авторы которого настаивали на необходимости развития низкобюджетного социально-ориентированного арт-кино и через некоторое время добились государственной поддержки своего проекта. Подписавшие манифест режиссеры и их последователи известны под общим названием «молодое немецкое кино» (а затем «новое немецкое кино»). Наиболее интересными представителями течения являются Райнер Вернер Фассбиндер, снимавший в несколько декадентской визуальной манере (зеркала, окна, дверные проемы и выстроенные через них многоплановые композиции) драмы о том, как разбиваются чувства в бездушной социальной атмосфере (Торговец четырех времен года (Handler der vier Jahreszeiten, 1972), Замужество Марии Браун (Die Ehe der Maria Braun, 1979), Тоска Вероники Фосс (Die Sehnsucht der Veronika Voss, 1982)), а также Фолькер Шлендорф (Жестяной барабан (Die Blechtrommel, по роману Г.Грасса, 1979)) и Вернер Херцог (Стеклянное сердце (Herz aus Glas, 1976)).

Несколько иной была ситуация в СССР, где невозможность прямого высказывания на актуальные или, тем более, политические темы дополнительно провоцировала авторов обращаться не к тематической, а эстетической составляющей фильма. Отар Иоселиани в создаваемой с помощью мелких бытовых деталей и тщательно подобранной шумовой и музыкальной среды сдержанной интеллектуально-иронической манере показывает бренность бытия как одного человека (Жил певчий дрозд (1970)), так и целых культур (Пастораль (1975) и последующие картины, снятые во Франции). Аниматор Юрий Норштейн сочетает двухмерную технику перекладки (в ней фазы движения формируются перемещением или заменой физически не связанных между собой элементов объектов) с трехмерными ярусными декорациями и применяет множество других оригинальных технических приемов, чаще всего направленных на смягчение изображения, обычно в анимации довольно жесткого, и на естественность внедрения в анимационное изображение неанимационных элементов. В результате в картинах Ежик в тумане (1975) и Сказка сказок (1979) создается атмосфера неповторимости и зыбкости мироздания, в котором так важны хрупкие взаимоотношения.

Наконец, автобиографический фильм Андрея Тарковского Зеркало (1974) в некотором смысле является развитием идей 8 ¹/₂ Феллини методами Антониони. В картине свободно переплетаются как различные временные пласты (современность, 1930-е, 1940-е), так и различные модальности («реальность» – как игровая, так и документ; воспоминание; сновидение), а основную роль в показе состояний персонажей играет предметная среда – сами предметы, их движения, форма, фактура, освещение, цвет. Но, в отличие от Антониони, показывавшего через предметную обстановку состояния находящихся в кадре персонажей, Тарковский часто (особенно в сновидениях) передает через предметы состояния персонажей, которых мы не видим – прежде всего, авторское состояние (как условного автора фильма, так и не разу не появляющегося на экране персонажа, называемого Автором; в этом смысле картина весьма интересна и с точки зрения проблемы автора в кинематографе).

В следующей картине Сталкер (1979) Тарковский переводит этот принцип на качественно иной уровень – в трехминутном проезде по лежащим в луже предметам в сцене отдыха эти предметы уже передают не состояние кого-либо из персонажей, а выражают достаточно отвлеченную мысль о закате цивилизации (одновременно являющуюся и одной из центральных мыслей фильма в целом). Таким образом, был найден еще один способ прямого выражения процесса мышления на экране, причем в непрерывном развитии, а не с помощью монтажных сопоставлений (как это делалось, например, в прологе фильма Персона Бергмана; кстати, в обоих случаях опорную роль играют предметы, имеющие очевидную культурную отнесенность: кинопроектор, забиваемый в ладонь гвоздь, морг у Бергмана, и шприц, монеты, икона, пистолет у Тарковского). И это открытие, по существу являющееся логическим итогом поисков начала 1960-х, оказалось единственным киноязыковым достижением 1970-х.

Семидесятые в США

Характер развития американского кино 1970-х заметно отличался от европейского не только в силу большей ориентации кинематографа США на коммерческий результат, а не на художественный (чем вызывалось большинство различий двух кинематографий, начиная, по крайней мере, с середины 2290-х), но и вследствие возникновения в Америке двух новых факторов, один из которых можно назвать социально-экономическим, а другой – культурно-историческим.

Во-первых, определявшая направление движения американского кино с середины 1950-х борьба с телевидением за зрителя, сначала шедшая по всему фронту, постепенно привела к своего рода джентльменскому разделу аудитории: киноиндустрия все меньше и меньше интересовалась зрителями зрелого возраста (на которых были рассчитаны все заметные фильмы классического Голливуда) и все больше сосредотачивалась на молодом зрителе – молодежи и старших подростках (на которых рассчитаны – или, по крайней мере, сделаны с учетом их интересов – все высокобюджетные современные американские фильмы). Этот процесс стал оказывать заметное влияние на кино США уже к середине 1960-х, и в 1970-е впервые в списке самых кассовых фильмов десятилетия две лидирующие позиции заняли чисто молодежные фильмы (в дальнейшем же количество таких позиций только возрастало).

Во-вторых, примерно в это же время в тематическом плане американское кино стало намного чаще обращаться к проблематике насилия как такового – насилия в его иррациональном аспекте. Поскольку в Европе этот процесс, в целом, произошел на двадцать лет позже, а в экономически неблагополучных странах этого не случилось до сих пор, естественно связать выход насилия на экран с уходом его из актуальной жизни большинства населения (что в Европе могло произойти только после того, как основную часть зрителей стали составлять люди, не помнящие Второй мировой войны, в США прямо затронувшей немногих).

Эти две тенденции объединились в самом заметном голливудском фильме 1960-х – в картине Артура Пенна Бонни и Клайд (Bonnie and Clyde, 1967) о двух легендарных молодых бандитах 1930-х. И поскольку герои декларировали, что они применяют насилие только в отношении сотрудников банков, которые они грабили, и полицейских, то в контексте молодежного движения конца 1960-х они приобрели романтические черты борцов с капиталистической системой. Но с узкокинематографической точки зрения в фильме интереснее всего сцена гибели героев, которая стала образцом для такого рода сцен на несколько десятилетий вперед. Сцена была очень жестко смонтирована из кадров, снятых не только с разных точек и в разной крупности (что было бы лишь адаптацией традиции Эйзенштейна, Куросавы и Хичкока), но также и с применением самой разнообразной оптики (до того использовать в одной сцене и широкоугольные, и длиннофокусные объективы считалось неправильным, поскольку они создают существенно различную геометрию видимого пространства) и, главное, с разной скоростью съемки: некоторые кадры были сняты рапидом.

Замедляющий время рапид, пожалуй, идеально подходит для съемок критических моментов жизни и особенно ее конца – как по соображениям психологии персонажа (известно, что в экстремальной ситуации психологическое время течет медленнее, что и является основой мотивации этого приема), так и по авторским художественным соображениям: по прагматическим (он позволяет рассмотреть событие подробнее), по повествовательным (он акцентирует важность события), по философским (он, по словам Тарковского, «позволяет вглядеться в движение времени») и т.д. Но при этом рапид, обычно эстетизирующий показываемое на экране, в западной культуре, не помещающей смерть в область прекрасного, по отношению к сценам насилия и смерти оказывается в несколько двойственном положении. И если Пенн, которого по большей части беспокоили прагматическая и повествовательная составляющие, или Тарковский (годом раньше в Андрее Рублеве активно применявший рапидные съемки в том числе и в сценах насилия), которого в основном интересовали, напротив, философский и психологический аспекты, могли себе позволить проигнорировать указанное противоречие, то такой режиссер, как Сэм Пекинпа, поставил рапид в центр своей эстетики. В его фильмах, начиная с Дикой банды (The Wild Bunch, 1969), почти неизменно снимаемые рапидом многочисленные сцены жестокости приобретают возвышенную, спокойную, почти буддистскую красоту, придающую происходящему особую значительность.

У режиссеров, продолжавших ориентироваться на традиционную аудиторию, тема насилия в том или ином виде также часто занимает важное место. У Френсиса Копполы, снимавшего на различном материале трагедии о людях, действовавших достойно и правильно, но в результате терявших себя или даже вообще человеческий облик (Крестный отец (The Godfather, по роману М.Пьюзо, 1972), Разговор (The Conversation, 1974), Апокалипсис сегодня (Apocalypse Now, по Дж.Конраду, 1979)), насилие – чаще физическое – обычно оказывалось движущей пружиной событий, приводящих к падению героя. Насилию как естественному выражению свойственной человеку агрессивности, связанной, в свою очередь, с подавленной сексуальностью, посвящены фильмы Мартина Скорсезе (Таксист (Taxi Driver, 1976), Бешеный бык (Raging Bull, 1980)). Прежде всего проблемы агрессии и насилия – физического и психического – исследуются в лучшем фильме Стенли Кубрика Заводной апельсин (A Clockwork Orange, по роману Э.Берджеса, 1971). Наконец, фильм Милоша Формана Полет над гнездом кукушки (One Flew Over the Cuckoo"s Nest, по роману К.Кизи, 1975), центральный в творчестве режиссера, является притчей о психологическом давлении на человека общества и власти, которые не гнушаются применить к непокорным и разрушительное физическое воздействие.

Но эта тематика не была единственной в американском киноискусстве. Роберт Олтман снимал коллективные портреты различных слоев американского общества (M.A.S.H. (1970), Нэшвилл (Nashville, 1975) и др.), разрабатывая при этом виртуозную технику движения камеры и экспериментируя с одновременным звучанием нескольких реплик. Вуди Аллен рисовал юмористический портрет испуганного городского интеллектуала (Энни Холл (Annie Hall, 1977) Манхэттен (Manhattan, 1979) и др.), которого сам и играл. Боб Фосс – хореограф по основной специальности – поднял мюзикл на качественно новый уровень, превратив танцевально-музыкальные номера из вставного комментария к банальному сюжету в органическую часть серьезного драматического действия (Кабаре (Cabaret, 1972), Вся эта суета (All That Jazz, 1979)).

Также не затрагивают тему насилия и режиссеры, откровенно ориентирующиеся на подростковую аудиторию (они и добились наибольшего коммерческого успеха), снимавшие увлекательные приключенческие фильмы с четким противопоставлением добра и зла (при этом зло у них часто имеет метафизическую природу и иногда даже деперсонализовано – т.е. оказывается не вполне существующим реально). Это Джордж Лукас (Звездные войны. Эпизод IV (Star Wars. Episode IV, 1977)) и прежде всего – Стивен Спилберг, начинавший, кстати, с притчи о насилии Дуэль (Duel, 1971): Челюсти (Jaws, 1975, фильм является экранизацией второсортного романа П.Бэнчли, но отсылает, скорее, к Моби Дику Г.Мелвилла и к Старику и Морю Э.Хэмингуэя), Инопланетянин (E.T. The Extra-Terrestial, 1982) и др. В 1980-е эту традицию продолжил ученик Спилберга Роберт Земекис, в фильме Кто подставил кролика Роджера? (Who Framed Roger Rabbit?, 1988) сочетавший «живых» и анимационных персонажей, что интересно обыгрывало двойственную плоскостно-пространственную природу кино.

Восьмидесятые в целом.

В 1980-х – в начале 1990-х кино развивалось еще медленнее, чем в предшествующее десятилетие. Эстетические революционеры 1960-х постепенно сходят со сцены, социальные протестанты 1970-х теряют свой боевой дух, и на смену им не приходят сопоставимые по таланту художники, и отсутствуют какие-либо внешние факторы, способные стимулировать киноискусство. Практически не появляются и новые эстетико-технические средства: многоканальная звукозапись, позволяющая локализовать звук даже за спиной зрителя, не создала заметных художественных возможностей, а время визуальных компьютерных эффектов пришло несколько позже.

Тем не менее, достигают своего творческого пика художники, начинавшие свою карьеру ранее. В СССР это, прежде всего, Алексей Герман, снимающий картины, в которых повествовательная система как бы отрицает саму себя, и, тем самым, заставляет присмотреться к изображению, которое тщательно реконструирует былую эпоху, раскрывая трудноуловимую подоплеку происходящих на экране событий и глубинные механизмы Истории (Мой друг Иван Лапшин (1984) и Хрусталев, машину! (1998)). Александр Сокуров, формально принадлежащий к следующему поколению, но представляющий предшествующую традицию, последовательно борется в кино с телесностью в пользу духа (зачастую понимаемому как смерть, иногда даже буквально), разрушая для этого сначала традиционные повествовательные структуры фильма (Одинокий голос человека (по рассказу А.Платонова Река Потудань, 1978, прокат 1987)), а затем также и изобразительные, прибегая для этого к оптическим и химическим искажениям киноизображения (Камень, 1992). В Западной Европе это Отар Иоселиани, продолжающий создавать картины о конфликте культур – устоявшейся и утонченной старой и грубой новой (Фавориты луны (Les Favories de la lune, 1984), Охота на бабочек (La Chasse aux papillon, 1992), In vino veritas (также Прощай, дом родной!, Adieu, plancher des vaches!, 1999)), и Вим Вендерс, в несколько отстраненной манере снимающий фильмы об отчуждении (Небо над Берлином (Der Himmel uber Berlin, также Крылья желания, 1987)).

Среди художников нового поколения более всех заметен босниец Эмир Кустурица, создавший в фильме Время цыган (Дом для повешения, Dom za vesanje, Time of the Gypsies, 1989) свою оригинальную эстетику, в значительной степени основанную на ярких, эмоциональных, романтичных и в то же время ироничных визуальных метафорах, укорененных в балканской культуре и одновременно заставляющих вспомнить фильмы Феллини 1970-х. Начинавший как аниматор американец Тим Бертон также выделяется своей способностью создать на экране эстетически целостный и выразительный фантастический мир, будь это мир загробный (Битлджус (Beetlejuice, 1988)), мир мифов о нечистой силе (Сонная лощина (Sleepy Hollow, 1999)) или даже сказочный мир детских комиксов (Бэтмен (Batman, 1989)). Неторопливое и сдержанное течение картин финна Аки Каурисмяки (например, Жизнь богемы (La Vie de Boheme, 1992)) время от времени прерывается неожиданными философски-ироническими деталями; в фильме Юха (Juha, 1998) такое происходит и на узкоэстетическом уровне: в целиком немой (!) ленте временами раздаются синхронные шумы некоторых объектов. Также неторопливы и медитативны фильмы нидерландского режиссера Йоса Стеллинга (Иллюзионист (De Illusionist, 1983), Стрелочник (De Wisselwachter, 1986)), в которых визуальный пласт явно преобладает над сюжетным. Наконец, посвященные различным аспектам любви и секса картины испанца Педро Альмодовара (Матадор (Matador, 1986), Женщины на грани нервного срыва (Mujeres al borde de un ataque de nervios, 1988)), напротив, весьма динамичны и сняты в кричащей цветовой гамме, подчеркивающей невротичность персонажей и действия.

Перечисленных режиссеров нового поколения объединяют две особенности: во-первых, они (за исключением Бертона) представляют страны, никогда ранее не входившие в число лидеров, и во-вторых, им (за исключением Стеллинга) свойственно говорить хотя и о достаточно серьезных вещах, но в легкой и ироничной манере. Первое, по-видимому, связано с двумя обстоятельствами – во-первых, с общими процессами глобализации, превратившими весь мир в единое кинематографическое пространство: например, уже с 1970-х оказывается затруднительным определить принадлежность некоторых европейский фильмов к той или иной конкретной стране; в настоящее время это часто просто невозможно, поскольку фильмы обычно снимаются в международной копродукции интернациональной съемочной группой (поэтому в последующих разделах государственная принадлежность фильмов и режиссеров не указывается). И во-вторых – с интересом слабеющего западного кино к потенциально могущему гальванизировать его кинематографу развивающихся стран, что, в свою очередь, связано и с процессами культурной глобализации.

Возникший интерес западного кино к иным культурам проявляется как в самих фильмах западных режиссеров (например, у Джима Джармуша, постоянно обращающегося к темам и ценностям разнообразных культур – какой-либо одной, как, например, индейской в психоделическом по атмосфере фильме Мертвец (Dead Man, 1996), или же сразу многим, как в фильме Ночь на земле (Night on Earth, 1991), построенном из разрозненных эпизодов, происходящих в разных странах), так и в быстро меняющейся моде на кино доселе экзотических в кинематографическом отношении стран. Сначала это был Китай с его тысячелетней традицией изящного использования цвета – режиссеры Чжан Имоу (Красный гаолян (Hong gao liang, 1987)) и Чен Кайге (Прощай, моя наложница (Bawang bie ji, 1993)). Затем Иран – режиссеры Мохсен Махмальбаф (Миг невинности (Nun va goldun, 1997)) и Аббас Киаростами (Под оливами (Zire darakhatan zeyton, 1994)), искавшие философскую значительность в элементарных бытовых событиях. В этом смысле их можно рассматривать как наследников традиции Сатьяджита Рея, наследовавшего, в свою очередь, неореализму; в то же время, оба режиссера, часто обращающиеся в своих фильмах к показу процесса кинопроизводства, связаны и с традицией Новой волны. Наконец, последняя по времени мода на кино юго-восточной Азии (Гонконг, Тайвань, Южная Корея) имеет не столько эстетический, сколько тематический характер: в дальневосточной культуре, в силу отсутствия в ней европейского противопоставления тела и духа, гораздо спокойнее отношение к насилию, и сцены жестокости в кино этих стран снимаются со впечатляющим хладнокровием.

Что касается несерьезной формы подачи серьезного материала в большинстве лучших фильмов десятилетия, то это, очевидно, связано с доминирующим в этот период направлением западной мысли – с постмодернизмом, представителями которого перечисленных режиссеров назвать нельзя, но который, конечно, оказывал влияние на атмосферу времени и, как следствие, на кинематографию в целом.

Постмодернизм и кино восьмидесятых

Постмодернизм (этимология этого слова не «после модернизма» или «после модерна», а «после современности») как интеллектуальное течение сформировался в стабильную постиндустриальную эпоху в условиях отсутствия (по сравнению со всеми предыдущими периодами) фундаментальных социально-экономических проблем и исторических вызовов, и неудивительно, что в обществе, лишенном определенных целей и задач, возникла философия, декларирующая несуществование чего бы то ни было определенного, и столь же неудивительно, что после 11 сентября 2001 постмодернизм довольно быстро практически сошел на нет.

Центральной идеей постмодернизма является тезис о равноправии всех возможных дискурсов, или же, проще говоря, отрицание возможности существования истины как чего-то непреложного (интересно, что многие идеологи постмодернизма склонны рассматривать идею отсутствия единственной истины как единственно верную истину; аналогичным образом, дискредитируя многие привычные концепции как мифологические, постмодернисты сами создают миф о мифологичности принятых теорий). В области искусства наиболее важными следствиями этого является, во-первых, то, что в культуре с мощной интеллектуальной традицией отказ от поисков новых объективных истин приводит к мысли, что «все уже сказано», в результате чего, во-вторых, мир начинает рассматриваться через призму культуры в целом («мир как текст»), и основной акцент в произведении переносится с его собственной эстетики и содержания на разнообразные культурные коды – так возникает цитатность как формообразующий элемент произведения (интертекстуальность). В-третьих, отказ от традиционной категории истины также приводит к устранению любых культурных иерархий и оппозиций (противопоставления высокой/низкой культуры и др.) и смешению в одном произведении разных жанров, элементов различных культур и т.д. (нетрудно заметить, что это также и еще одна причина интереса к экзотическим кинематографиям). В-четвертых, отказ от привычных оценочных оппозиций, строгих иерархий и критериев истинности приводит к пониманию мира вообще и культуры в частности как состоящих из разрозненных фрагментов, связь между которыми не только не прослеживается, но и вообще не может быть установлена («мир как хаос»). Наконец, в-пятых, отрицание понятия истины и, следовательно, понятий добра и зла, вызывает моральный релятивизм и, соответственно, ироничное отношение к описываемым или показываемым событиям, что в конечном итоге приводит к уменьшению эмоциональной вовлеченности в них зрителя (и позволяет свободно обращаться с рискованным или ранее запретным материалом).

Из сказанного следует, что в кинематографе постмодернизм – в отличие от предшествующих направлений в истории кино – не был ни эстетическим течением, ни идеологическим (если не считать идеологией принципиальный отказ от всякой идеологии), ни, тем более, тематическим. Соответственно, нельзя говорить ни о специфической эстетике постмодернизма, ни о его собственной тематике, и единственным исключением здесь является пункт о фрагментированности мира, который в кино может быть более или менее непосредственно воплощен с помощью рваного калейдоскопического монтажа – и действительно, во многих постмодернистских картинах применяется именно такой монтаж, но это не вполне обязательный и вовсе не специфический эстетический признак течения. Поэтому постмодернистские произведения в кино сильно отличаются друг от друга по всем параметрам, но, тем не менее, перечисленные свойства задают некие рамки, позволяющие распознать конкретный фильм как постмодернистский.

Первым фильмом, удовлетворяющим этим признакам, можно считать снятый не только за два десятилетия до появления постмодернизма в кинематографе, но и за десятилетие до возникновения самого этого понятия в философии, фильм На последнем дыхании Годара. Действительно, фильм полон цитат из различных произведений различных искусств и отсылок различным культурным феноменам, причем в равной мере как к «высоким», так и «низким»; именно в этой картине впервые была предложена система фрагментирующего мир рваного монтажа; наконец, в ней не выражена авторская оценка действий главного героя, вполне криминального типа. Но несмотря на огромное влияние, оказанное Новой волной в целом и Годаром в особенности на формирование кинопостмодернизма, основную роль в этом течении сыграли другие, более молодые, художники – прежде всего, Дэвид Линч и Питер Гринуэй.

В отличие от фильмов большинства постмодернистов, в картинах Гринуэя (Зет и два нуля (A Zed and Two Noughts, 1985) и др.) основной эффект создается не столько повествованием, обычно неактивным и апсихологичным (хотя сама сюжетная ситуация – как правило, отвлеченная сдержанно-циничная – вполне постмодернистская по духу), сколько изображением, цитирующим разнообразные произведения мировой живописи или стилизованным под разных художников, а также и цитатной постмодернистской музыкой Майкла Наймана. Линч, напротив, работает с динамичным, но откровенно клишированным сюжетом, насыщенным мифологическими элементами (которые он демифологизирует, одновременно утверждая новые псевдомифологемы), и воплощаемым с помощью либо какой-то одной стилистики (по существу чуждой характеру сюжета – в фильме Человек-слон (Elephant Man, 1980)), либо в свободной комбинации различных стилей – в особенности масскультовых, – спаянных в единое целостное пространство (наиболее характерный фильм – Твин Пикс: Огонь, иди со мной (Twin Peaks: Fire Walk with Me, 1992)). Такое ненавязчивое снятие культурных оппозиций в этом отношении заметно отличает Линча от раннего Годара, у которого контраст различных стилистик, наоборот, подчеркивался, создавая эффект коллажности – скорее модернистский (в буквальном смысле слова), чем постмодернистский.

Рафинированно-изобразительный постмодернизм Гринуэя оказался менее близок остальным режиссерам направления, чем сравнительно несложный для подражания постмодернизм Линча, который не разрушает повествовательную структуру и позволяет играть со стилями и цитатами как бы на втором плане, не отвлекая внимания неискушенного зрителя. В результате появилось довольно большое число фильмов со вполне банальной сюжетной интригой, обычно криминальной, но в которой подготовленный зритель при желании может обнаружить россыпи разнообразных цитат и аллюзий, причем чаще всего аллюзий не столько на классику арт-кино, сколько на классику того же криминального жанра. Стоит отметить, что, в отличие от авторов Новой волны – детей фильмотеки, в равной мере ориентировавшихся как в жанровом, так и в арт-кино, – поздние постмодернисты оказались первым поколением, выросшим в видеотеке, в которой, естественно, жанр заметно превалирует над артхаусом.

Среди фильмов такого рода наиболее значительным является Бульварное чтиво (Pulp Fiction, также Криминальное чтиво, 1994) Квентина Тарантино (работавшего, кстати, в видеопрокате), насыщенное цитатами из фильмов едва ли не из всех голливудских жанров и одновременно подрывающее все жанровые структуры. Это оказалось весьма удобным в контексте тематического развития американского кинематографа: ироническая дистанция по отношению к происходящему оказывается столь значительной, что насилие в кадре начинает восприниматься как нечто само собой разумеющееся и, во всяком случае, не страшное (это открыло дорогу большому количеству фильмов, например, про чистых сердцем наемных убийц).

История кино (часть 9): Кино и телевидение (1994–…).

Продолжение.  Предыдущая статья здесь.
К середине 1990-х взаимоотношения между телевидением и кино изменились коренным образом – по сути дела, можно говорить об инверсии ведущего и ведомого.

Развитие телевидения и пленочное кино

Телевидение, изобретенное в США в 1931 (регулярное вещание началось в 1936) Владимиром Зворыкиным, ставшее цветным с 1953 в США и с 1967 в Европе, получившее популярность в первые послевоенные десятилетия, с тех пор являвшееся серьезным конкурентом киноискусства в культурно-экономическом плане, и развившееся к концу 20 в. в одно из наиболее важных мировых социокультурных явлений, в эстетическом и киноязыковом отношении все это время было весьма примитивным и отсталым – по сути дела, до середины 1980-х язык телевидения не продвинулся дальше языка «кино говорящих голов» (talkies) Голливуда 1930-х.

Это было обусловлено прежде всего техническими причинами: прямой эфир, в течение двадцати лет бывший единственной формой существования телевидения, создает невиданные доселе возможности мгновенной передачи изображения на расстояние (эффект присутствия), благодаря которым ТВ уже в 1960-е стало доминирующим средством массовой информации, но является системой крайне скудной в языковом аспекте – в нем, естественно, невозможны переходы во времени и затруднена свободная переброска в пространстве, т.е. в этом отношении язык прямоэфирного телевидения даже беднее киноязыка начала 1910-х. Отсюда возникает необходимость в записи телевизионного изображения, но система видеозаписи, впервые представленная для профессионального применения в 1956 фирмой Ampex, долгое время имела невысокое качество и была неудобной в использовании (особенно это относилось к монтажу). Поэтому в течение значительной части истории телевидения (с 1950-х до конца 1970-х) основной способ демонстрации предварительно записанного изображения состоял в съемке на 16-мм киноленту (стандарт, первоначально разработанный как кинолюбительский), обычного киномонтажа и превращения изображения в телевизионный сигнал непосредственно в момент показа.

Тем самым, в тех областях, где не имели значения преимущество прямого эфира и преимущество прямой доставки изображения к зрителю на дом (т.е. везде, кроме новостей и развлекательных программ), телевидение оказывалось упрощенным вариантом пленочного кино уже просто по одним только техническим соображениям. При этом упрощенность ТВ была связана не только со вторичностью технологии, но и с низким качеством телеизображения самим по себе: например, малый размер телеэкрана делает затруднительным полноценное использование на телевидении общего плана (эта проблема – как и многие другие, обусловленные общими характеристиками телепроцесса, – не разрешена до сих пор, и в принципе не может быть разрешена в рамках существующих форматов вещания).

Естественно, в таких обстоятельствах конкурировать с постоянно развивавшемся в языковом, эстетическом и техническом отношении пленочным кинематографом было бессмысленно. Но в 1980-е положение изменилось: с одной стороны, заметно возросло качество светочувствительных элементов в телевизионных камерах и повсеместно внедрялись новые системы видеозаписи (прежде всего разработанная фирмой Sony система Betacam), обеспечивающие существенно более высокое качество записываемого, обрабатываемого и передаваемого изображения и гораздо более удобные в работе, и, наконец, были разработаны новые люминофоры (вещества, непосредственно создающие изображение на телеэкране), значительно улучшившие качество изображения, видимого зрителем, что в сумме ощутимо сократило разрыв в качестве между ТВ и пленочным кино. А с другой стороны, застой в киноискусстве 1970–1980-х избавил телевидение от положения вечно догоняющего и позволил сократить разрыв также и в художественном отношении.

В то же время, развитие электронных методов работы с изображением оказало влияние и на пленочный кинематограф. Применение в нем компьютеров для, первоначально, создания спецэффектов а затем и в процессе всего монтажа – для чего, требуется перевести изображение в электронную форму – привело к тому, что в настоящее время в пленочном кино кинопленка используется только при съемке и показе фильма, но не в промежуточных операциях. Более того, благодаря разработке к концу 1990-х систем видеозаписи высокого разрешения (некоторые из них – прежде всего, HighDefinition – уже сопоставимы по качеству с традиционной химической кинотехнологией), при производстве некоторых кинофильмов кинопленка применяется уже только при печати фильмокопии. С другой стороны, и в телевизионном производстве, когда требуется особо высокое качество цветопередачи, иногда до сих пор используется кинопленка. В результате, эта путаница с носителями изображения, активный обмен эстетическими нововведениями между ТВ и пленочным кино (о чем речь ниже) и, наконец, распространение в середине 1980-х бытовых видеомагнитофонов привели к заметному размыванию границ между кино и телевидением – по сути дела, разница между двумя явлениями сохранилась только институциональная.

Все это крайне обострило вопрос о том, являются ли кино и телевидение одним и тем же феноменом в коммуникационном и эстетическом смысле, или нет? С нашей точки зрения, кинематографом следует считать любую систему, позволяющую воспроизводить произвольное плоское ограниченное изображение и допускающая монтажную склейку, поэтому в собственно коммуникационном плане телевидение и основанное на фотохимическом процессе пленочное кино являются просто двумя видами кинематографа, и в эстетическом плане они также исключительно близки по своей природе, хотя в плане социокультурном это, конечно, совершенно различные феномены.

Однако сама по себе эстетическая близость двух явлений и появление подходящих условий для развития одного из них еще не гарантируют такого развития – нужна еще и конкретная область, где это развитие может иметь место. Ни один из классических телевизионных жанров – в силу их жесткой заданности и консервативности – для этого не подходил; потребовалось возникновение нового жанра, не имевшего аналогов ни в истории телевидения, ни, по большому счету, в истории пленочного кино. Такому жанру естественнее всего было появиться не на пустом месте, а возникнуть в результате трансформации уже существовавшего жанра, имевшего при этом достаточно свободную форму. И самым подходящим оказался музыкальный жанр, бывший для ТВ головной болью: для успешной конкуренции с радио современную музыку надо транслировать, но синхронная концертная обстановка не слишком выразительна на маленьком экране; кадр лучше заполнить чем-нибудь другим. Так возник музыкальный клип.

Клипы

Хотя в настоящее время музыкальные и рекламные клипы имеют достаточно сходную эстетику, развиваются совместно и снимаются одними и теми же авторами, генетически и исторически они существенно отличаются. Если рекламные ролики, примерно столь же старые, как само телевидение, первоначально строились как маленькое кино и по законам «большого» повествовательного кинематографа (к тому же, сначала они появились на киноэкране, а на ТВ их использование стало возможным только в начале 1950-х, когда была разработана технология телетрансляции киноизображения), то музыкальные клипы, сформировавшиеся в самостоятельное явление в начале 1980-х, основаны на несколько иных принципах, о чем свидетельствует и само слово «клип» (clip, в данном случае – нарезка), которым назывался короткий рекламный ролик полнометражного фильма, не претендующий на сюжетную связность, но состоящий из более или менее эффектно смонтированных наиболее выразительных моментов фильма, иными словами, драматургия в таком ролике преимущественно неповествовательная.

С другой стороны, давняя традиция создания визуальных иллюстраций к музыкальной теме в «большом кино», являющаяся (наряду с мюзиклом) прямой предтечей музыкального клипа как жанра, также тяготеет к чисто изобразительной драматургии. Таким образом, музыкальный клип унаследовал от кинотрадиции стремление (у лучших образцов жанра) к созданию изображения, адекватного сути музыки, а от клипа – нарезки полнометражного фильма – жесткий короткий монтаж. При этом агрессивность и некоторая бессвязность клипового монтажа оказалась допустимой в 1980-е не только из-за наличия традиции клипа-нарезки, но и из-за свойственной постмодернизму фрагментарной картине мира, в которой связность монтируемых изображений может не рассматриваться как обязательное свойство произведения. Наконец, утилитарная задача клипа – подложить эффектную картинку под музыку – не накладывала никаких ограничений на характер изображения и, тем самым, позволяла жанру свободно развиваться, создавая все возможности для поисков новых средств выразительности.

В результате уже к концу 1980-х в клипах появились некоторые средства, ранее в кинематографе неизвестные, а сфера применения многих средств, уже разработанных в кинематографе, была расширена. Внутри кадра это, во-первых, сверхширокоугольная оптика (тем более, что относительно маленький экран телевизора делает оптику ощутимо широкоугольнее), глубинные композиции и условные декорации. Во-вторых, выразительные сверхкрупные планы, в «большом кино» практически не использовавшиеся. В-третьих, активное свободное движение камеры, расширившее возможности применения длинного плана (по средней длительности плана клипы четко делятся на две категории: тяготеющие к суперкороткому монтажу и сделанные одним кадром – в соответствии с обычной длительностью песни, трех-четырехминутным). Наконец, это цветовые искажения изображения, резкие сочетания цветов и цвета, не встречающиеся в природе («кислотные цвета», называемые так по изменяющему цветоощущение диэтиламиду лизергиновой кислоты (ЛСД), играющему, наряду с другими наркотиками, важную роль в современной музыкальной культуре). В дальнейшем к этому добавилось произвольное изменение скорости течения времени в кадре (причем как в сторону замедления ее, т.е. рапиду, достаточно разработанному в пленочном кино, так и в сторону кратковременного ее ускорения, которое в «большом кино» не изучалось), сочетание в одном кадре элементов, относящихся к различным повествовательным пластам и модальностям, иные способы компьютерной трансформации изображения и некоторые другие приемы.

Но, конечно, основные достижения видеоклипов были связаны с монтажом – причем, в отличие от внутрикадровой ситуации, не с открытием каких-либо новых монтажных приемов (по-видимому, в клипах не было обнаружено ни одного ранее не встречавшегося в кино конкретного монтажного приема или признака, за исключением мгновенного изменения части изображения, что, скорее, следует рассматривать как внутрикадровое нововведение), а с изменением отношения к монтажу как таковому. Таких достижений два: скорость и произвольность. В пленочном кино с конца 1910-х до середины 1980-х средняя длительность плана в обычном фильме колебалась от пяти до пятнадцати секунд, лишь в единичных случаях опускаясь до четырех секунд, и никогда – менее, чем до трех. В современном монтажном клипе средняя длина плана колеблется от одной до трех секунд, и иногда опускается даже до трех четвертей секунды, приближаясь к физиологическому пределу, за которым изображение просто перестанет полноценно восприниматься. В коротком монтаже самом по себе нет ничего ни хорошего, ни плохого, а важно, что раскрыты новые возможности, теоретически заложенные в кинематографе, но остававшиеся необнаруженными; режиссер не должен монтировать сцену с десятка точек, но теперь, если ему это понадобится, он может это сделать.

Что же касается идеи произвольности сополагаемых на склейке изображений, то в эстетическом отношении помимо очевидного вреда – отмена традиционных требований к повествовательной или хотя бы ассоциативной связности монтируемых кадров позволила многим клипмейкерам не утруждать себя заботами и о какой бы то ни было смысловой связности этих кадров (это привело к тому, что для многих кинематографистов словосочетание «клиповая эстетика» стало синонимом кинематографической халтуры), – она принесла и несомненную пользу. Во-первых, смягчение любых ограничений, увеличивая авторскую свободу, всегда позволяет вдумчивым художникам добиваться новых интересных результатов – и действительно, в некоторых клипах смысловая глубина монтажных ассоциаций весьма значительна. Во-вторых, многие ограничения на пространственные и особенно временные переходы в нормативном киноязыке были избыточными и, по существу, уже не соответствовали языковым возможностям кинематографа, сложившимся после революции начала 1960-х, и отказ от них произошел именно в клипах с их свободными пространственно-временными переходами, основанными не столько на устоявшихся условностях, сколько на сформировавшихся у зрителя представлениях о сути происходящего. Это привело, в-третьих, к существенному обогащению потенциальных повествовательных возможностей киноязыка.

Характер развития видеоклипов, акцентирующих изобразительный аспект киноязыка и монтажные структуры, заставляет вспомнить о кино 1920-х, которое изучало те же самые средства кинематографического выражения, и это сходство совершенно закономерно: музыкальные клипы, в которых, вообще говоря, отсутствуют шумы и диалог, а музыка дается заранее (и, следовательно, не может быть приемом режиссерского выражения), по сути дела, являются в буквальном смысле немым кино. Поэтому естественно, что в клипах продолжился оставшийся незавершенным после прихода звука поиск изобразительных средств, обогащенный повествовательными и изобразительными возможностями, обнаруженными в кинематографе за последующие шесть десятилетий.

В то же время, современные клипы как общекультурное явление скорее напоминают более ранний период развития кино. Лишенные самостоятельного культурного статуса и признания в качестве художественного явления, не имеющие в большинстве случаев указания на авторство, и, к тому же, неизбежно воспринимающиеся вторичными по отношении к музыкальному произведению и зачастую ориентированные на промоушн исполнителя, редко обладающего актерским дарованием, клипы –воспринимаются обществом (и, отчасти – и в результате этого, самими клипмейкерами) как некое однородное явление «низкой культуры», не способное к выражению серьезного эстетического содержания – т.е. находятся в положении кинематографа 1900-х, или, в лучшем случае, начала 1910-х.

Возможно, с этим обстоятельством отчасти связано и то, что несмотря на значительную художественную выразительность отдельных клипов и множество нововведений, имевших место в клиповой эстетике в целом, большая часть клипов представляет собой достаточно слабое в художественном отношении зрелище – особенно в смысловом аспекте: редкий из клипов претендует на то, чтобы выражать идеи более глубокие, чем это принято в примитивной мелодраме (иногда это оправдано малой продолжительностью произведения – если выражаемая идея воплощена достаточно полно и эффектно, но гораздо чаще клипы оказываются пустоватыми). Тем самым, в клипах на новом уровне повторяется отмеченная выше проблема, свойственная всему кинематографу последних сорока лет – огромное и постоянно увеличивающееся богатство выразительных средств используются для достижения весьма малозначительных эстетических и смысловых (в широком понимании этого слова) целей.

«Большое кино» и телевидение

Итак, к началу-середине 1990-х телевидение, подталкиваемое развитием клиповой эстетики (которая постепенно проникла во все телевизионные жанры, хотя и в разной степени: от определяющей в межпрограммном оформлении – термин включает в себя также и внутрипрограммные шапки, отбивки и пр., – до отдельных элементов в наиболее консервативном жанре политических новостей, где все же стало применяться внутристудийное движение камеры), из конкурента пленочного кино в экономическом плане, но отсталого беспомощного нахлебника в плане эстетическом, превратилось в основной генератор эстетических идей, вынуждающий застывшее в собственном развитии «большое кино» так или иначе следовать за ним.

Уже к началу 1990-х появляются кинофильмы, заимствующие некоторые разработанные в клипах приемы (например, Деликатесы, (Delicatessen, 1990) Жана-Пьера Жене и Марка Каро), но пока еще в рамках в целом достаточно традиционной повествовательной структуры и привычной тематики (чаще постмодернистской). Но к концу десятилетия постепенно распространяются фильмы, целиком выполненные в клиповой стилистике, основанные на свойственной клипам системе повествования и иногда даже обнаруживающие новую тематику, – такие как Трейнспоттинг (Trainspotting, также На игле, 1997) Денни Бойла и особенно Беги, Лола, беги (Lola rennt, Run Lola Run, 1998) Тома Тыквера, в котором помимо всех обычных стилистических клиповых особенностей также как равноправные элементы используются игровые и анимационные фрагменты, и где основная сюжетная ситуация повторяется трижды (причем в течение большей части времени почти без изменений).

В значительной степени влиянием клипов, и в несколько меньшей – Бульварного чтива, объясняется заметное увеличение свободы обращения со временем в современном кино – в очень многих фильмах, в самых интересных из которых сама свободная временная конструкция позволяет выразить идеи, до того в кино не выражавшиеся: например, в той же картине Беги, Лола, беги, посвященной непредсказуемости воздействия незначительных изменений в настоящем на будущее. Наиболее радикальным примером является Слон (Elephant, 2003) Гаса Ван Сента, снятый сопровождающей персонажей непрерывно движущейся камерой длинными планами, которые неожиданно резко обрезаются, и время после этого может непредсказуемо сместиться вперед или назад. В результате первые три четверти фильма, действие в котором происходит на ограниченном пространстве в течение очень небольшого временного интервала, оказываются состоящими из своего рода перекрывающихся пространственно-временных лоскутов, с разных точек зрения реконструирующих события в провинциальном американском городке (тематически фильм разрабатывает проблему иррационального насилия, но с непривычной для кинематографа периода 1990-2000-х серьезностью), что в целом воплощает мысль о неповторимости и непостижимости каждого момента текучего времени.

В не меньшей степени, чем на арт-кино, клипы повлияли и на нормативную киностилистику – гораздо чаще, активнее и разнообразнее стало применяться движение камеры, более свободным стало использование оптики (особенно широкоугольной), больше внимания стало уделяться цветовому решению фильма и световому рисунку, но самыми заметными оказались изменения в области монтажа: хотя сплошных исследований средней длительности кадра в фильмах последнего десятилетия не проводилось, ее заметное сокращение очевидно, и среди даже наиболее массовых фильмов часто встречаются такие, где эта величина составляет две-три секунды, в отдельных случаях опускаясь почти до полутора секунд. В целом можно говорить о расширении стандартного инструментария, аналогичном процессу конца 1960-х (тем более, что перечисленное является развитием тех же, что и тогда, приемов киновыразительности), которое – так же, как и конце 1960-х – привело к заметному росту как повествовательного, так и изобразительного разнообразия и в среднестатистическом фильме.

Одновременно новый импульс приобретает разработка возможностей длинного плана, что связано, с одной стороны, с возросшей динамичностью камеры, и с другой – с развитием новых технологий съемки: если с помощью пленочной камеры невозможно снять кадр длительностью более десяти минут, то при применении в кинопроизводстве видеокамеры высокого разрешения всякие ограничения на длину плана снимаются. В результате стали появляться полнометражные фильмы, целиком снятые одним кадром, – это Таймкод (Time Code, 2000) Майка Фиггиса, состоящий из четырех одновременно показываемых непрерывных кадров, действие в которых происходит параллельно и иногда пересекается (этот фильм развивает идею полиэкрана, применяемого еще Абелем Гансом, но не получавшего распространения, пока он не стал активно использоваться на телевидении), и Русский ковчег (2002) Александра Сокурова (в этом однокадровом фильме, снятом с субъективной точки зрения, к тому же свободно меняются исторические эпохи). Что касается новых технологий вообще, то методы компьютерной обработки изображения, весьма распространенные в клипах и революционализировавшие дизайн телевизионного межпрограммного оформления, в «большом кино» по-прежнему, за редкими исключениями, применяются в основном для создания спецэффектов, реже для разного рода модификаций изображения и для сочетания в одном кадре неодновременно снятых элементов.

Итак, в целом большеэкранный кинематограф оказался в плену у телевидения – лишившись собственного внутреннего развития, он с начала-середины 1990-х только адаптирует и доосмысливает достижения «малого экрана». Это не имеет большого значения в узкоэстетическом смысле, а институциональные различия между двумя медиумами существенны только в социокультурном отношении, но разница культурных традиций приводит к серьезным последствиям: в отличие от пленочного кино, телевидение не имеет статуса большого искусства и не имеет традиции художественного осмысления глубоких проблем. Поэтому поглощение кино телевидением может оказаться разрушительным для всего экранного искусства.

Эта проблема является постоянным предметом рефлексии тонко чувствующего ситуацию в кинематографе наиболее значительного режиссера последнего десятилетия Ларса фон Триера, начинавшего в 1980-е с фильмов, снятых в стилистике различных классических режиссеров (Тарковского, Дрейера и др.). Первая важная картина фон Триера, наследующая протестантским притчам Дрейера и Бергмана, Рассекающая волны (Breaking the Waves, 1996) была снята на 16-мм кинопленку в эстетике телерепортажа, но однако ее «главы» отделялись друг от друга по-открыточному красивыми высококачественными пейзажами. В это время режиссер полагал, что кризис «большого кино» связан со злоупотреблением слишком богатым арсеналом доступных кинематографистам средств выразительности, и именно он был вдохновителем манифеста «Догма-95», в котором декларировался отказ от большинства существующих технико-эстетических средств кино (в том числе и от кинопленки). По мысли авторов манифеста, это должно было привести к большей правдивости и глубине фильма, но на деле это просто означало привлечение в профессиональное кино элементов домашнего видео и видеоарта, и в результате среди нескольких десятков сертифицированных «Догмой» картин обращает на себя внимание только фильм Идиоты (Idioterne, 1998) того же фон Триера.

Следующий фильм режиссера Танцующая во тьме (Dancer in the Dark, 2000) развивается в двух пластах – реальном и идеальном, причем первый из них выполнен в эстетике, промежуточной между телерепортажем и «Догмой», а второй – в эстетике видеоклипа, хотя и несколько сдержанной (характерно, что музыкальные номера, из которых состоит идеальный пласт, демонстрировались по MTV среди «настоящих» клипов). Таким образом, телевизионная эстетика, оставаясь предметом анализа, полностью завладела киноискусством даже в тех областях, на которые само ТВ и клипы не претендовали. В следующем своем фильме Догвиль (Dogville, 2003), хотя и по-прежнему снятом видеокамерой, фон Триер окончательно отказался от претензий на реалистичность, и сделал его в декорациях, условных даже по театральным меркам – контуры помещений были просто нарисованы на полу студии. Если правдоподобие телевизионных новостей и любительского видео не решает проблему, то почему бы не обратиться к другой крайности? Хотя и это не будет окончательным решением.

Источник: krugosvet.ru

Телеиндустрия изнутри: часть 1

Мы давно задумали серию постов о том, как работает телевизионная индустрия в США. Этот пост — первый из  многих. Но прежде чем мы перейдем к сути, несколько дисклеймеров:

1. Большая часть информации взята из книги Чада Гервича  Small Screen, Big Picture: A Writer’s Guide To The TV Business. Если вы прочитаете этот пост, вы автоматически обязуетесь купить эту книгу, как только она выйдет в русском переводе

2. Я вообще не знакома с российской телеиндустрией, а с американской знакома только из книг, поэтому в тексте могут быть неточности, заметные профессиональному взгляду. Не стесняйтесь меня поправлять.

3. К каждому переведенному термину я буду в скобках приводить оригинальную версию; по причинам, о которых я писала ранее, я могу неверно или не точно перевести тот или иной термин, опять же, не стесняйтесь меня поправлять.

4. Первые несколько постов будут скучными, но это необходимое зло.

Самое главное и первое, что нам всем нужно запомнить: телевидение — это бизнес. Телевидение еще дальше от искусства, чем кино. Главная цель любой компании, причастной к телевидению — получение прибыли.

В индустрии есть три основных типа участников:

1. Телеканалы (Channels). Телеканалы являются дистрибьюторами, то есть доставляют продукт (сериал) к зрителю. Эфирные телеканалы (Networks или Broadcast Networks) передают свой сигнал бесплатно и при помощи волн, чтобы смотреть такой канал, нужен только телевизор и антенна. В США есть шесть эфирных каналов: ABC, CBS, FOX, NBC, CW, MyNetworkTV (последний канал нас мало интересует, так как не показывает собственных сериалов). Кроме эфирных, существует несколько сотен кабельных и спутниковых каналов, для просмотра которых зритель должен быть подключен к кабельному оператору.
2. Студии (Studios). Студии финансируют производство сериалов, и являются владельцами прав на коммерческое использование сериалов. Именно студии продают (а вернее, сдают в аренду) сериалы для показа на телеканалах.
3. Продюсерские компании (Production companies). Они разрабатывают и продюсируют сериалы. Как правило это небольшие компании, которые не могут сами профинансировать съемки сериала (тут в игру вступают студии), но у которых есть творческий потенциал для разработки и создания успешных шоу. Например, все вы знаете компанию Дж.Дж.Абрамса Bad Robot.

Итак, у нас есть сотни каналов, у нас есть несколько крупных студий, и масса небольших Production Companies. Сколько же разных компаний оперируют на телевизионном рынке? Оказывается, всего семь. Семь огромных медиаконгломератов владеют большинством эфирных и кабельных каналов, студий и продюсерских компаний. Эти концерны — CBS Corporation, General Electric, News Corporation, Time Warner, Walt Disney Co., Sony Corporation и Viacom. Эти же концерны являются основными игроками киноиндустрии.

Time Warner, например, владеет журналом Time и компанией Warner Bros. Entertainment, а это компания в свою очередь снимает такие сериалы, как Smallville и Cold Case, и такие фильмы, как The Dark Knight или Harry Potter. Тот же концерн Time Warner владеет половиной телеканала CW, кабельными каналами HBO, TNT, TBS, CNN, компанией DC Comics и коммуникационным гигантом AOL.

Вот кто владеет крупнейшими телестудиями и каналами:

*До 2006 года Viacom и CBS Corp. были одной компанией

Кроме семи гигантов, еще несколько компаний являются важными игроками на рынке кабельного телевидения, поскольку владеют пакетами кабельных каналов.

Хотя многие медиагиганты владеют сразу и студиями, и каналами, это вовсе не значит, что на их каналах идут сериалы, произведенные только их студиями. Телевизионный рынок, как и любой другой, очень конкурентен, и канал FOX, например, хочет покупать самые хорошие сериалы, не важно, какая студия их производит. Однако в этом сезоне большинство новых сериалов каналы заказали у «родных» студий. Это связано с экономическим кризисом — затраты легче контролировать, когда сериал производит сестринская компания.

В следующем посте мы подробнее расскажем вам о работе каналов, студий и продюсерских компаний.

Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри-2: Как работают эфирные каналы

В сегодняшнем выпуске: как эфирные каналы получают доход, как они поставляют свои программы зрителям и какие части эфирного дня программируют ABC, CBS, NBC, FOX и The CW.
 

Источники доходов.

Мы уже знаем, что каналы покупают права на показ контента у студий. Эфирные каналы распространяют свой сигнал бесплатно, то есть зрители никак не платят за просмотр сериалов и других программ. Поэтому основным источником дохода эфирных каналов является реклама. Реклама в более популярных шоу стоит дороже. Например, в 2007 году 30-секундный рекламный ролик в Grey’s Anatomy стоил 419 тысяч долларов, в Desperate Housewives — 270 тыс. долларов, а для American Idol цена колебалась от 750 тыс. до 1 миллиона долларов (Подробней о расценках на рекламу можно почитать тут, хотя данные уже немного устарели). Самое дорогое рекламное время на ТВ — это ролики во время Супер Боула. В 2009 году 30-секундный ролик стоил 3 миллиона долларов. Все мы знаем, что стандартная «часовая» серия длится 40-45 минут, остальное время в часе отводится под рекламу (платную рекламу и рекламные ролики других передач канала).

Передача сигнала

Как эфирные каналы передают свой сигнал зрителям? Все США разделены на 210 рынков (markets или designated market areas). Рынок — это географическая область, население которого получает одинаковый телевизионный сигнал. На каждом рынке работает несколько локальных телевизионных станций, которые и осуществляют техническую передачу телесигнала на свой рынок. Эфирные каналы выкупают эфирное время у локальных станций. Получается, что сигнал каждого из эфирных каналов передается по всей стране целой сетью локальных станций. За выкупленное каналом время станция получает вознаграждение (network compensation или network comp). Чаще всего это денежное вознаграждение, но иногда канал готов поделиться с локальной станцией рекламным временем.

Канал CW — единственный канал, который не платит за трансляцию своих передач, а наоборот, взымает плату с локальных станций. Почему так получилось? CW был создан в 2006 году после слияния двух каналов (The WB и UPN). После закрытия двух каналов на каждом рынке две локальные станции остались без контрактов с каналами, и только одна из них имела шанс заключить контракт с The CW. The CW предоставил локальным станциям выбор — либо заплатить за право транслировать контент The CW, либо остаться ни с чем. Многие местные станции после этого остались свободными, чем воспользовалась корпорация News Corp., создав новый эфирный канал MyNetworkTV.

Локальные станции могут как принадлежать эфирным каналам (owned and operated или O&O), так и быть независимыми партнерами (affiliates). O&O — важная часть доходов канала, так как собственные локальные студии тоже производят свой контент (местные новости) и продают рекламное время. Большинство каналов имеют собственные локальные станции на самых больших рынках: Нью-Йоркском, Чикагском, Лос-Анджелесском, Бостонском итд.

После того, как NBC объявил, что в 10 вечера каждый будний день вместо сериалов будет идти комедийное шоу Джея Лено, несколько независимых локальных станций пытались отказаться от трансляций NBC в 10 вечера. Однако NBC поставил им ультиматум: либо вы транслируете Лено, либо вы вообще не транслируете контент NBC. Станциям пришлось согласиться.

Структура эфирного дня: что и когда показывают по телевизору?

Эфирные каналы программируют лишь несколько часов вещания в сутки. Остальное время локальным станциям приходится заполнять самостоятельно, и, как мы узнаем из следующих постов, самостоятельное местное вещание — важный источник дохода для студий. Каждый эфирный день можно разделить на периоды, для которых характерны разные уровни HUT (Homes Using Television — общее количество включенных в это время телевизоров) и разная целевая аудитория.

• Раннее утро (Early Morning) — с 5:00 до 9:00 — Новостные программы для взрослых, собирающихся на работу, и детские программы для детей, собирающихся в школу. Уровни HUT не высокие, но аудитория находится в постоянной ротации (одни уже ушли на работу, другие только просыпаются) и реклама может достигнуть большого числа зрителей. Одна из самых прибыльных частей дня, так как реклама стоит довольно дорого благодаря ротации, а стоимость контента относительно низкая.
• Дневное время (Daytime) — с 9:00 до 16:00 — Самые низкие уровни HUT. Трансляция ток-шоу и мыльных опер для домохозяек.
• Ранний вечер (Early Fringe) — с 16:00 до 19:00 — Местные новости и повторы старых сериалов для взрослых, которые возвращаются с работы.
• Предпраймтайм (Prime Access) - с 19:00 до 20:00 — Игровые шоу и повторы сериалов.
• Праймтайм (Primetime) — c 20:00 до 23:00 (по воскресеньям — с 19:00 до 23:00) — Уровень HUT самый высокий — большинство взрослых вернулись с работы, дети сделали уроки, вся семья собирается ужинать и отдыхать перед телевизором. В это время показывается самый дорогой контент — новые серии комедий и драм, дорогие престижные реалити-шоу и спецвыпуски.
• Поздние новости (Late News) — с 23:00 до 23:35 — вечерние выпуски новостей и местные новости.
• Поздний вечер (Late Fringe) — с 23:35 до 2:00 — ток-шоу (в основном комедийные, например, Jimmy Kimmel Live или Late Night with Conan O’Brien), кино и повторы.
• Ночь (Overnight) -  с 2:00 до 5:00 — повторы, кино и платные передачи для взрослых.

Как я уже говорила, эфирные каналы не программируют все 24 часа в сутках. ABC, CBS и NBC программируют раннее утро, весь праймтайм, поздний вечер и несколько часов дневного времени. FOX программирует один час утром, два часа праймтайма (с 20:00 до 22:00) и поздний вечер субботы. The CW программирует только два часа праймтайма каждый будний день, не программирует праймтайм в субботу и со следующего сезона отказывается от программирования воскресного праймтайма. Оставшиеся часы эфира локальные станции заполняют самостоятельно: либо местными новостями, либо повторами сериалов, либо передачами и сериалами, созданными специально для продажи локальным станциями, или, иначе говоря, для синдикации.

В 2008 году специально для синдикации (для продажи локальным станциям и последующего показа в то время, которое не заполнено программами эфирных каналов) был создан сериал Legend of The Seeker. На большинстве локальных станций он выходил в субботу или в воскресенье. Все локальные станции, которые обычно являются партнерами The CW, поставили сериал на вечер субботы, так как The CW не программирует вечер субботы. Отсюда распространенное заблуждение о том, что Legend of The Seeker выходит на The CW, хотя на самом деле он просто выходит на тех же местных станциях, на которых обычно транслируется The CW.

В следующем выпуске мы подробнее расскажем о синдикации, поскольку она является важным компонентом дохода студий.

Вот как выглядело дневное расписание осенью 2008 года. Золотым цветом отмечены новости, желтым — токшоу, розовым — игровые шоу, зеленым — мыльные оперы. Пробелы — это все то время, которое местным студиям приходится заполнять самостоятельно. Спасибо alex_zh007 за дельный совет.

Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри-3: Как зарабатывают студии

Мы уже знаем, что студии финансируют производство сериалов, часто предоставляют материальную базу (съемочные площадки, оборудование и т.д.). Именно студии владеют правами на сериалы. Логично было бы предположить, что основной источник прибылей студии — доходы от продаж сериалов тем каналам, которые их заказывают. Однако это не так.

Во-первых, студии не продают сериалы каналам, студии продают лишь право на показ. Даже за повтор на том же канале каналу приходится платить дополнительно, хотя и значительно меньше. Во-вторых, студии предоставляют каналам сериалы по цене ниже себестоимости. Студия взимает с канала плату за показ, которая называется license fee. Например, средние затраты на одну серию первосезонной драмы — 2,5 миллиона долларов, средняя license fee — 1.8 миллионов долларов. Студии теряют деньги на каждой произведенной серии. Если взять, например, 22-серийный сезон драмы, то студия в среднем понесет убытки в размере 30 миллионов долларов. Но, как вы понимаете, студии занимаются телебизнесом не из любви к искусству.

Основную часть прибыли студии получают уже после первого эфира сериала на заказавшем его канале. Эта часть прибыли обычно называется backend. Успешные сериалы продолжают приносить студиям деньги еще много лет после первого выхода в эфир, и превращаются в мультимиллионные индустрии. Поэтому в процессе создания сериала студия думает и о возможности получить backend: сериал изначально создается так, чтобы быть хитом не только сегодня, но и много лет спустя.

Как же сериал зарабатывает backend? Основные источники дохода — это традиционная синдикация, кабельная синдикация, продажа DVD, продажа сериалов зарубеж и мерчандайзинг.

 - Традиционная синдикация (эфирная синдикация) — традиционный источник дохода студий, священный грааль для каждого сериала. Традиционная синдикация — это продажа права на повторы сериала для местных станций. В прошлом посте мы узнали, что эфирные каналы заполняют не весь эфир местных станций, и в расписании остаются пробелы, которые надо чем-то заполнять. Обычно местная станция каждый день показывает повторы одного и того же сериала. Из-за того, что серии идут каждый день, а не раз в неделю (такая схема программирования проще для местных станций), в традиционную синдикацию обычно продают сразу большое количество серий сериала — раньше эта цифра составляла не менее 100 серий. 100 серий — это четыре или даже пять стандартных сезонов, поэтому сериалы начинают получать прибыль от традиционной синдикации лишь через несколько лет эфира. Именно поэтому 100 серий для сериала — это праздник. Это не просто круглая цифра, а свидетельство того, что сериал стал прибыльным хитом.

Традиционная синдикация приносит огромные деньги. Например, Warner Bros. продал мегахит Friends в первую волну синдикации за 275 тыс. долларов за серию. Эту сумму платила каждая локальная станция, и сериал был продан одной станции на каждом территориальном рынке США (а рынков в США, как мы уже знаем, около 200). Сейчас сериал находится во второй волне синдикации, поэтому плату за каждую серию уже существенно снизили, но Friends уже давно стал сериалом-миллиардером.

Последнее время количество серий, необходимых для продажи в традиционную синдикацию, снижается (например, недавно в синдикацию был продан сериал Entourage, в котором за первые 5 сезонов не набралось и 70 серий). Кроме большого количества серий, у традиционной синдикации есть и другие «предпочтения» — в синдикацию проще продать комедии, или драмы с вертикальным сюжетом, серии которых можно повторять в любом порядке. Более того, возможность продажи новых серий в синдикацию часто заставляет студии предлагать новые сезоны сериалов-ветеранов каналам за сниженную плату. Чаще всего это случается с легко синдицируемыми семейными ситкомами. В этом, например, секрет продления According to Jim — несмотря на низкие рейтинги, сериал все продлевали и продлевали, потому что студия предлагала его каналу ABC по смешной цене, предвидя поток доходов от синдикации. Сериалы, которые делаются для кабельных каналов, часто снимают цензурную версию, которую позже можно будет продать местным станциям. Так снимался, например, The Sopranos.

- Кабельная синдикация — относительно новый вид синдикации, связанный в первую очередь с бурным развитием кабельного телевидения. Лишь несколько кабельных каналов производят собственные сериалы, и их обычно не хватает на заполнение всего эфира, поэтому кабельные каналы часто покупают право на повтор сериалов. Кабельная синдикация отличается от традиционной в основном тем, что кабельные каналы показывают по одной серии в неделю, и поэтому могут закупать меньше серий. Более того, последнее время многие хитовые сериалы буквально через несколько дней после первого эфира попадают в кабельную синдикацию. Так на канале SyFy новые серии Heroes выходят всего через несколько дней после эфира на NBC. На канале USA идут повторы NCIS и House MD.

В 2007 году NBC Universal продала три сезона сериала The Office кабельному каналу TBS и десяти локальным станциям. Общая сумма сделки составила 130 миллионов долларов. Предположим, что студия тратила на производство каждой серии 1,4 миллиона долларов, и получала от канала NBC плату за показ в размере 900 тыс. долларов. За первые три сезона студия понесла убытки — почти 27 миллионов долларов, но сделка по кабельной синдикации тут же изменила картину — сериал уже принес более 100 миллионов долларов прибыли. А ведь впереди еще традиционная синдикация и продажи DVD.

Кабельная синдикация — также шанс получить backend для сериалов, которые никогда не попадут в эфирную синдикацию. Например, в этом году на том же SyFy выходили закрытые после первого сезона Moonlight и Invasion. Обычная схема для современного сериала — это сначала кабельная синдикация, которую часто называют repurposing, а затем, через несколько лет, эфирная синдикация.

- Продажи DVD и онлайн-показы. Хотя объемы продаж сериалов на DVD постоянно растут, DVD все равно лишь капля в море прибылей студий. Популярность сериалов с горизонтальным сюжетом дала дополнительный толчок росту продаж сериалов на DVD. В отличие от традиционной синдикации, в которой большой популярностью пользуются сериалы с вертикальным сюжетом («отдельными» сериями), лидерами продаж на DVD чаще всего являются сериалы с горизонтальным сюжетом, например, Lost, Heroes и 24. Объемы продаж этих сериалов настолько велики, что могут сыграть решающую роль в их судьбе.

После того, как зрители купили 1.6 миллионов DVD уже закрытого к тому моменту Family Guy, канал FOX принял решение возобновить сериал. В 2009 году лидером продаж DVD стал первый сезон True Blood — с начала лета уже продано почти 1.4 миллиона дисков. Разумеется, такие цифры — важная составляющая прибыли сериала, но у большинства сериалов объемы продаж гораздо ниже

Распространение сериалов в интернете, с помощью платных загрузок или онлайн-просмотров — это модная тенденция, о которой много говорят. Но денег она пока не приносит. Вернее, приносит, но очень-очень мало. По информации The Futon Critic, в 2008 году крупнейший онлайн-продавец iTunes продал сериалов на сумму в 300 миллионов долларов. Отдельно эта сумма смотрится внушительно. Но доход каналов от продажи рекламы составил 16,9 миллиардов долларов (а значительная часть этого дохода уходит студиям в качестве платы за показ сериалов). Так что те деньги, которые студии получают от онлайн-показов, меркнут по сравнению с доходами от рекламы. Сегодня онлайн-показы в основном используются как еще одно средство рекламы сериала — у многих сериалов с горизонтальным развитием сюжета рейтинги повысились после того, как сериал стал доступен онлайн.

- Международные продажи. Зарубежным каналам и студиям часто продают как сами сериалы, так и их формат или сценарий. Традиционно комедии продаются зарубеж гораздо хуже, поскольку юмор тяжело перенести. Поэтому чаще всего комедийные сериалы продают формат (российском зрителю это очень знакомо, ведь практически все комедийные хиты российского тв сделаны по американским форматам). За серию американской комедии студия вряд ли получит больше 150-200 тысяч. Зато отлично продаются драмы, дорогие сай-фай сериалы и сериалы с горизонтальным сюжетом — за них могут заплатить до 1 миллиона за серию. Основные покупатели американских сериалов — это Канада, Британия и Австралия, которым не надо переводить сериал. Очень часто иностранные каналы заключают «пакетные» контракты со студиями. Например, испанский канал Telecinco покупает все сериалы, произведенные CBS Paramount.

Хотя в большинстве случаев сериалы производятся по заказам американских каналов и лишь потом продаются иностранным, сейчас Fox TV Studios экспериментирует с новой моделью. Например, сериал Persons Unknown сначала сняли, затем искали зарубежных покупателей, и в последнюю очередь продали его каналу NBC.

Основной объем продаж иностранным партнерам происходит во время специальных скриннингов в Лос-Анджелесе в конце мая, где каждая студия показывает пилоты своих новых сериалов (именно на таких скринингах был kluiv, который любезно делился с нами впечатлениями от пилотов).

- Мерчендайзинг — продажа сувениров и товаров с символикой сериала. Этот источник дохода настолько незначителен, что о нем даже не думают при разработке сериала (исключение — детские сериалы).

Конечно же, чтобы добраться до прибыльного backend-а, сериал в первую очередь должен быть успешным на премьерном показе в эфире канала-заказчика. А это, как мы с вами отлично знаем, удается далеко не всем хорошим сериалам.

Подведем итоги:

• Хотя каналы являются заказчиками сериалов, и во многом влияют на их создание и творческое развитие, лицензионная плата каналов не является основным источником прибыли студий, более того, она даже не покрывает затрат на съемки сериала;
• В традиционной синдикации наиболее успешны традиционные ситкомы и драмы с вертикальным развитием (одна серия — один завершенный сюжет), то есть такие сериалы, как Two and a Half Men и CSI.
• Кабельная синдикация, продажи в другие страны и продажи DVD — важный источник дохода для драм с горизонтальным развитием сюжета и современных нестандартных комедий. Именно развитие этих источников дохода сделало возможным появление на экранах таких сериалов, как Lost, Heroes, Prison Break или 24.
• Онлайн-просмотры и мерчендайзинг служат скорее дополнительными средствами рекламы, чем источником дохода.
  
  Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри-4: структура эфирного канала

В предыдущих выпусках «Телеиндустрии изнутри» мы с вами узнали про основных игроков в телебизнесе США, про то, как студии зарабатывают деньги, и про то, как именно эфирные каналы распространяют контент. Мы узнали про то, что канал является лишь одним из многих покупателей сериала, но в жизни сериала канал играет огромную роль: именно канал решает, каким пилотам быть сериалами, именно канал продвигает сериал и именно канал, фактически, закрывает сериал. Чтобы понять, как функционируют каналы, давайте посмотрим, из каких подразделений они состоят.

Основная задача менеджмента канала — это программирование, то есть заполнение таймслотов определенным контентом. Программирование состоит из шести основных функций: разработки, текущего программирования, исследований, составления расписания, маркетинга и продвижения. Каждую функцию выполняет отдельный департамент (хотя в случае небольших или кабельных каналов некоторые департаменты или даже менеджеры выполняют сразу несколько функций). Координирует все департаменты президент канала (entertainment president).

Департамент разработки (development) занимается созданием и разработкой новых проектов для канала. Обычно департамент разделен на отделы драмы, комедии, реалити-шоу, специальных выпусков и телефильмов. В разработке одновременно находятся сотни проектов, большинство которых никогда не увидит свет. Но об этом позже в отдельной главе, посвещенной пилотному сезону.

В телебизнесе принято достаточно простое жанровое деление сериалов. Жанров всего два — комедия и драма. Разница тоже определяется примитивно: если серия идет один час, значит это драма; если полчаса — комедия. И неважно, что такие часовые сериалы как Glee, Desperate Housewives или Ugly Betty номинируются в категориях «лучшая комедия». На каналах и на студиях этими сериалами все равно занимаются департаменты драмы. Такая же классификация используется и на Телестрекозе.

Департамент текущего программирования (current programming) занимается теми сериалами, которые все-таки получили место в эфире. Из-за того, что в распоряжении департамента меньше проектов, чем в департаменте разработки, одни и те же люди могут заниматься как комедиями, так и драмами. Обязанности департамента — контроль за развитием сериалов (сюжетные арки, кастинг, подбор режиссеров), и функции посредника между сериалом и другими отделами канала.

Департамент исследований выясняет, кто именно смотрит какие сериалы, и в какое время. При помощи этой информации каналы выясняют, достигают ли сериалы своей целевой аудитории и сколько денег можно снять с рекламодателей за рекламу в том или ином сериале. Как мы уже знаем, рекламодатели ценят не столько общую аудиторию сериала, сколько популярность сериала среди определенной демографической прослойки (или демо).

Чаще всего когда мы на Телестрекозе пишем «демо», мы имеем ввиду зрителей от 18 до 49 лет — самую популярную среди рекламодателей демографическую прослойку. На самом деле тут мы не совсем правы, демо может означать просто определенный демографический слой. Например, «Канал The CW обращает особое внимание на рейтинг среди женщин возраста от 18 до 34 лет, поэтому продлевает в первую очередь сериалы наиболее успешные в этом демо.»

Подробнее о том, как считаются рейтинги и какие виды рейтингов бывают, мы напишем в следующем выпуске «Телеиндустрии изнутри».

Департамент расписаний составляет расписания канала. Для этого чаще всего они используют три типа таблиц: ежедневную, еженедельную и годовую. Ежедневные таблицы всегда заполнены на 100% на ближайшие дни; еженедельные таблицы заполнены примерно на 60% на полгода вперед; годовая таблица заполнена примерно на 40% на следующий год. Работа департамента расписаний может показаться скучной и неважной рутиной, но разумно составленное расписание может стать залогом успеха канала.

Часто в расписаниях используют блоки — несколько сериалов похожей тематики либо со схожей целевой аудиторией. Например, у CBS, NBC и ABC есть комедийные блоки из четырех получасовых шоу (в понедельник, четверг и среду, соответственно). На CBS по вторникам традиционно идет блок взрослых драм (в этом сезоне — NCIS, NCIS:LA и The Good Wife ).

Несмотря на то, что пульты дистанционного управления есть нынче практически у всех телезрителей, большое значение в составлении расписания имеют такие понятия как lead-in и lead-out. Lead-in — сериал или программа, которые идут перед другим сериалом, lead-out, соответственно, тот сериал, что идет позже. Супер-популярные программы и сериалы часто используют как lead-in для новинок. Так, FOX каждый год использует American Idol для запуска нескольких новых сериалов (в прошлом году это были Lie To Me и Glee, в этом — Past Life и Human Target). Кстати, Lost, несмотря на свою популярность, всегда был ужасным lead-in-ом: Invasion, Eli Stone, Life on Mars и The Unusuals провалились и были закрыты несмотря на его «поддержку». Иногда каналы даже переставляют успешные сериалы в более ранний таймслот, чтобы использовать их как lead-in. Так в прошлом году FOX переставил House MD на 8 часов вечера, а после него поставил новинку Fringe.

Иногда каналы используют сериалы конкурентов как части программного блока. Так, ABC поставил Grey’s Anatomy в четверг как раз перед ER; в результате рейтинги обоих сериалов выросли. Небольшие кабельные каналы тоже часто используют эту стратегию, либо ставят свои сериалы в такое время, когда в эфире крупного канала идет шоу схожей тематики: они рассчитывают на то, что не самая «верная» часть аудитории крупного канала может переключиться к ним. Но чаще всего каналы используют контр-программирование: они стараются поставить в таймслот такой сериал, который будет нацелен на неохваченную аудиторию. В понедельник в 10 вечера нет сериала, который был бы нацелен на женскую аудиторию, но в то же время был бы традиционным для 10-часового таймслота детективом? ABC поставил туда Castle. Четверговый CSI теряет популярность, а его аудитория стареет? FOX тут же ставит в тот же таймслот Fringe — тоже процедурал, однако с сай-фай элементами. Кабельные каналы тоже активно контр-программируют, ставя свои сериалы в таймслоты с наименьшей конкуренцией со стороны эфирных каналов, например в пятницу или в воскресенье; кроме того, кабельные сериалы часто выходят летом или во время зимнего хиатуса.

Несмотря на то, что четверг часто называют второй пятницей, все каналы давно ставят на четверг свои самые мощные хиты. В этом сезоне там идут, например, Grey’s Anatomy, CSI, The Office и The Mentalist. В прошлом ситуация тоже сильно не отличалась — по четвергам шли такие легенды, как Friends, ER, Seinfeld. Почему же каналы ставят спешные сериалы в тот вечер, который мог бы быть не намного бодрее пятничного? Ответ прост, вечер четверга — золотая жила для рекламодателей. Основные объекты рекламы — это розничные сети, автомобили и кино. Кино и розничные сети выгоднее всего рекламировать непосредственно перед уикендом, когда совершается большая часть покупок и походов в кино, поэтому спрос на рекламу по четвергам просто огромный. Поэтому и телеканалы ставят на четверг свои лучшие шоу, ну а зрители подтягиваются за отличным контентом.

Еще одна возможная стратегия — это замещение. Например, когда в 2004 году закончился Sex and The City, ABC очень удачно поставил в тот же таймслот еще один сериал, нацеленный на образованных женщин — Desperate Housewives. Ход оказался очень удачным — премьера собрала 21 миллион зрителей.

Поскольку департамент расписаний знает, каких именно сериалов не хватает каналу, он часто дает рекомендации департаменту разработки. Возможно, каналу нужна комедия, чтобы заполнить дырку в комедийном блоке (эта проблема стоит перед ABC после закрытия Hank), возможно, в определенный таймслот не выходит сериалов, нацеленных на молодых мужчин, и было бы неплохо создать и поставить туда такое шоу.

Департамент маркетинга и продвижения занимается, как ни странно, маркетингом и продвижением. В обязанности департамента входит закупка рекламных площадей, создание постеров, трейлеров и прочих промо-материалов. Заметьте, что именно канал создает промки к следующим сериям, и продюсеры зачастую не имеют к ним никакого отношения.

Ну и под конец хочется заметить, что решение о закрытии сериала может принять только один человек — президент канала. Конечно, он прислушивается к мнению начальников департаментов, но окончательное решение всегда за президентом.

В следующих выпусках — подробнее про рейтинги и разработку новых сериалов.

Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри: От идеи к сериалу

Процесс разработки новых сериалов на эфирных каналах довольно консервативен, и всегда следует одному и тому же расписанию, с кульминацией на апфронтах в конце мая. В этом выпуске мы расскажем вам об основных стадиях разработки сериалов с точки зрения самого главного человека на телевиднии — сценариста и создателя сериала.

 Представьте себе, что вы сценарист, и у вас есть гениальная, на ваш взгляд, идея для сериала. Путь, который придется пройти вам и вашей идее — очень долгий и сложный, и как правило занимает больше года. Во-первых, убедитесь, что у вас есть достаточный опыт и регалии, которые откроют вам путь на канал либо к продюсерам. Если вы не проработали в каком-то успешном сериале пару лет, не написали удачный сценарий к фильму или не выиграли какой-нибудь конкурс сценаристов — даже не пытайтесь создать свой сериал, вас никто не послушает.

Джош Шварц стал самым молодым создателем и шоураннером драмы, создав The O.C. в возрасте 26 лет. Однако если бы он до этого не выиграл награду молодым сценаристам Nicholson Award in Screenwriting, он никогда бы не смог оказаться на пороге FOX. FOX все равно сомневался, пока проект не взял под крыло заслуженный продюсер Боб ДеЛаурентис. Кстати, до The O.C. Шварц написал сценарии еще к двум пилотам, которые даже были заказаны и отсняты.

Вот как выглядит ежегодный цикл разработки новых сериалов на эфирных каналах:

Апрель, год первый. Идея, изложенная на бумаге.

Прежде чем кому-то показывать свою идею, сценарист должен изложить ее на бумаге. Предложение должно содержать название, жанр, описание в одно предложение и описание на несколько страниц. Хотя название еще много раз поменяется, у идеи все равно должно быть «лицо». Жанр указывается в широком смысле, более обозначая формат самого сериала: полицейский процедурал, медицинская драма, молодежная комедия, фантастическая драма и так далее. Краткое описание (logline) — сложная задача. Довольно часто тут применяются сравнения с другими сериалами. Так, Джош Шварц в свое время продал The O.C., назвав его «90210 на пляжах Оранж Каунти»; сам он потом признавался, что под этим соусом продал FOX гораздо более взрослое и мрачное шоу, а Beverly Hills 90210 даже ни разу не видел. Miami Vice воспользовался популярностью нового на тот момент MTV — сериал продвигали как драму про «MTV-шных Копов». Logline — это не слоган и не теглайн, его главная задача — «зацепить» потенциальных продюсеров. Описание сериала обычно включает в первую очередь описание персонажей, описание источника конфликта в сериале, и вселенной сериала. Кроме того, обязательно включается предполагаемый сюжет пилота и сюжеты еще нескольких серий. В случае с горизонтальными сериалами часто описывается сюжетная арка на первый сезон, а иногда и дальше.

Май, год первый. Продюсерская компания.

В мае продюсеры сериалов и продюсерские компании отдыхают (в отличие от каналов) — пилоты на следующий сезон уже отсняты, как и текущие сериалы, а работа над новым сезоном еще не начата. Самое время взглянуть на идеи новых сериалов, которые приносят агенты сценаристов. Агент знает, к кому идти, у кого есть контракты со студиями на производство сериалов, и кто какими сериалами занимается. Если потенциальным продюсерам идея понравится, они скорее всего внесут кое-какие корректировки. Телевизионный сценарист вообще должен быть готов к тому, что продюсеры и канал будут постоянно вмешиваться в его творческий процесс. Хотите свободы — пишите дома романы.

Июнь, год первый. Студия.

Итак, идея понравилась продюсерской компании, теперь время пойти на студию, которая, в случае успеха, будет оплачивать производство пилота и сериала. Если проект понравится студии, ее руководство тоже внесет свои коррективы в новую идею. На этом этапе роль сценариста, который предлагает идею, должна обозначиться более четко: будет ли он просто создателем, или ему доверят продюсирование сериала и написание сценариев?

Июль и август, год первый. Канал.

У проекта есть продюсеры и студия, самое время подыскать потенциального клиента. Руководство эфирных каналов как раз относительно свободно от дел насущных в июле и августе — новый сезон еще не начался, но расписание уже утверждено, а после сумасшедшего мая было достаточно времени, чтобы отдохнуть. Проект на студию приносят уже в рабочем виде: теперь это не просто идея на бумажке, но и несколько продюсеров, а также студия, которые за ним закреплены. Каждый канал выслушивает около 1000 идей в год. Главы департаментов драмы и комедии канала каждый день в течение двух (а иногда и трех) месяцев проводят по 20-30 встреч в день с продюсерами и сценаристами, пытающимися протолкнуть свою идею. Из почти 1000 прослушанных идей каждый канал выбирает до 150 и заказывает сценарии. Заметьте, что до этой стадии (и включая ее) еще никто не платил никому никаких денег.

Иногда за проектом «закрепляют» именитых режиссера или актеров еще на стадии идеи. Обычно в таком случае звезде кроме роли режиссера или актера отводится еще и звание продюсера. Чаще всего роскошь пригласить звезду в еще даже не написанный пилот доступна только опытным и знаменитым шоураннерам. Закрепленная за проектом звезда резко повышает шансы того, что проект будет куплен каким-то из каналов. В этом году, например, проект с Мэттью Перри вызвал соревнование между каналами. В случае повышенного спроса на проект каналу часто предлагают купить права с пеней в случае того, если канал в последний момент откажется от съемок пилота либо сериала. В прошлом пилотном сезоне NBC не стал заказывать Legally Mad, и был вынужден выплатить кругленькую сумму создателю проекта Дэвиду Келли — ведь тот мог продать проект другому каналу, который, возможно, заказал бы сериал.

Сентябрь-ноябрь, год первый. Сценарий.

Канал заказал сценаристу написание пилота. Это значит, что в случае успеха сценарист как минимум получит авторский кредит developed by (разработчик), либо, если повезет, «created by» (создатель). А это уже дает сценаристу право на часть прибыли с каждой выпущенной серии, и не важно, что остальные серии могут писать уже совсем другие люди.
Сами пилоты, в зависимости от идеи, могут быть двух типов: первый является вводным (premise), второй — текущим (ongoing). Вводный пилот показывает, как персонажи попадают в ту ситуацию, в которой они будут находиться в течение сериала. Вводные пилоты более характерны для сериалов с горизонтальным развитием сюжета. В пилотной серии Lost герои попадают на остров, в пилоте Prison Break Майкл Скофилд попадает в тюрьму. Desperate Housewives начинаются с самоубийства Мэри-Эллис, а Grey’s Anatomy в пилоте рассказывает про первый день интернатуры для главных героев. Сериалы с вертикальным сюжетом выбирают ongoing пилот, который выглядит как любая другая серия сериала. Однако для более естественного ознакомления зрителя со вселенной сериала в пилотной серии часто фигурирует новый для среды пилота персонаж: практикант Картер в ER, новая команда в House MD, назойливый писатель в Castle и так далее.
Хотя пилот — не обязательно первая серия сериала, он должен ознакомить зрителей (да и руководство канала, в руках которого судьба будущего сериала) с основными персонажами и источником конфликта для будущих серий. Как и первые минуты кинофильма, пилот должен увлечь зрителя. На самом деле, пилоту надо стараться гораздо больше, чем началу кинофильма — когда зрители приходят в кинотеатр, они вряд ли уйдут через 10 минут (тут уж надо особый талант), а вот переключить канал зрителю гораздо проще.

Декабрь-январь. Канал читает сценарии.

К концу ноября сценарий пилота должен быть готов, и в течение декабря канал может выдать еще несколько рекомендаций и внести изменения. На Рождество руководство канала разъезжается по домам с огромными пачками сценариев. Вице-президент по драме читает все драматические сценарии, вице-президент по комедии — все комедийные, а президенту канала достаются самые многообещающие пилоты обоих жанров. До конца января каждый канал должен определиться, к каким сценариям заказывать съемки пилота. Из почти 100-130 сценариев канал заказывает около 20-30 пилотов (в этом году ABC — 23 пилота, NBC — 20, CBS — 18, FOX- 15, и CW — 6).

Февраль — апрель, год второй. Пилотный сезон.

Сумасшедшее для всего Голливуда время. Как только продюсеры получают радостное известие о заказе пилота, у них нет времени на празднование — тут же надо приступать к делу. Ведь за менее чем три месяца надо практически с нуля собрать команду (пока есть только сценарист и продюсеры, возможно еще и режиссер), и отснять пилот, который должен быть просто идеальным. Именно в это время на Телестрекозе почти каждый день появляются новости кастинга (и рекастинга) пилотов. К началу апреля у большинства пилотов актерский состав уже набран, и начинаются съемки. К началу мая пилотная серия должна быть готова, чтобы руководство канала и фокус-группы могли отсмотреть ее до апфронт-презентаций в середине мая.

Когда канал заказывает пилот, ему приходится оплатить около 60-70% его стоимости (вы ведь помните, что и обычные серии сериалов оплачиваются каналами не полностью).  При 20-30 пилотах каналу приходится выложить 40-60 миллионов только за пилотные серии, большинство из которых никогда не выйдут в эфир. Иногда в целях экономии средств вместо пилотов заказывают презентации — урезанные на половину по хрометражу серии, из которых вырезаны все вторичные сюжетные линии.

Пилотный сезон часто сравнивают с массовой миграцией леммингов: все продюсеры одновременно стремятся заполучить лучших актеров, режиссеров, операторов, осветителей и так далее, только для того, чтобы большинство из них через пару месяцев вновь оказались без работы. Ведь из 20-30 пилотов каналы заказывают в среднем от 4 до 8 новых сериалов.

Середина мая, год второй. Апфронт-презентации.

Руководители каналов и студий покидают свои офисы в солнечном Лос-Анджелесе и направляются в Нью-Йорк, где они будут продавать рекламное время в следующем сезоне крупнейшим рекламодателям. Именно на презентациях для рекламодателей (upfront presentations или просто upfronts) эфирные каналы оглашают свои расписания на следующий год, часть закрытий и продлений, а также большинство заказов на новые сериалы.

Если некоторые сериалы, которые уже в эфире, продлевают или закрывают еще до апфронтов, о заказе новых сериалов почти никогда не сообщают до них. Однако бывают и исключения — в прошлом году ABC объявил о заказе Modern Family и Flash Forward за несколько дней до апфронта, FOX заказал Human Target и Sons of Tucson, а NBC заранее отказался от Legally Mad. В этом сезоне некоторые сериалы (The Rockford Files, The Chase, Hawaii Five-O, Outsourced) по слухам уже перешли на следующую стадию цикла разработки, хотя еще не получили формальных заказов на сезон.

Канал обычно заказывает определенное количество серий каждого нового сериала. Очень редко новинки получают полный заказ из 22 серий. Чаще всего заказывается сначала 13 серий, а в ноябре-декабре удачным новинкам выдают заказы на дополнительные 9 серий (так называемые back nine).

Июнь, год второй. Набор сценаристов.

Итак, сериал заказан, у него уже есть актерский состав, продюсеры и создатель. Однако все еще остается найти людей, которые будут очень важны для будущего сериала — команду сценаристов. До этого у пилота был один (иногда несколько) сценарист, который, собственно, этот самый пилот и написал. Однако для эфирного сериала одного человека мало. В июне набирается целый штат сценаристов, от исполнительных продюсеров до рядовых сценаристов. Шоураннеру придется перечитать сотни пробных сценариев, чтобы отобрать людей, с которыми, возможно, придется работать бок о бок еще много лет.

После того, как штат сценаристов укомплектован, начинается работа непосредственно над сериалом. В июле сценаристы начинают писать новые серии, в конце июля начинаются съемки драм, а в начале августа — комедий. В сентябре наконец начинается новый телесезон.

Итак, цикл разработки новых сериалов на эфирных каналах очень конкурентен: из 1000 выслушанных идей канал выбирает около 130 для заказа сценариев; из 130 сценариев заказываются съемки лишь 20-30 пилотов; а из них всего 4-8 получают заказ на съемку новых серий. Прибавьте к этому тот факт, что в среднем 70% новинок проваливаются, а значит на второй сезон продлевают 2-3 новых сериала, то есть из 1000 добравшихся до канала идей лишь 2-3 можно считать действительно успешными.

Основным недостатком цикла называют то, что он не круглогодичен, а происходит в определенные моменты времени. Особенно неэффективность такого подхода видна в пилотный сезон, когда некоторые актеры получают по 5-6 предложений, но в итоге с большой вероятностью остаются без работы еще на год. Поэтому многие каналы постепенно переходят к круглогодичному циклу развития. У кабельных каналов ситуация во многом похожа, однако цикл в большинстве случаев круглогодичный, и менее зарегулированный.

Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри: Снова о рейтингах

Телевизионную аудиторию пока невозможно абсолютно точно измерить. Единственный доступный на данный момент способ измерения аудитории — это статистическая оценка. Иными словами, составляется выборка зрителей, своими демографическими характеристиками отражающая демографические характеристики США; специалисты различными способами отслеживают, что именно смотрят люди из этой выборки, и на основе этого делают выводы о количестве зрителей в США. Знаю, что у многих возникают вопросы к такому методу оценки рейтингов, но тут мы ваши сомнения развеять не сможем, так как тут поможет лишь курс статистики и закон больших чисел.

Как измеряют

Компания Nielsen Media Research занимается оценкой телевизионной аудитории в США. На данный момент Nielsen мониторит выборку из 25 000 домохозяйств, и эта выборка постоянно расширяется. Nielsen использует три основных способа сбора данных:

1. Local People Meters (LPMs) — «человеческие» счетчики. Они подсоединяются к телевизору и мониторят не только то, что смотрят, но и кто смотрит. Перед тем, как включить телевизор, каждый член семьи должен нажать соответствующую кнопку на пульте, и счетчик будет знать, что ребенок смотрел Sponge Bob, бабушка с дедушкой смотрели The Good Wife, а мама с папой поздно вечером смотрели True Blood. Такие счетчики позволяют получить самую точную информацию об аудитории, включая пол, возраст, доход или национальность. Однако они очень дорогие, поэтому размещаются только на самых крупных телевизионных рынках (например, в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе).
2. Set Meters — телевизионные счетчики. Они фиксируют, что смотрят по телевизору, но не фиксируют, кто именно смотрит. Это самый распространенный тип счетчиков, который устанавливается на средних и малых телевизионных рынках.
3. Дневники — да, обычные бумажные дневники. Даже в сегодняшнем технологичном мире они играют важную роль в измерении аудитории. Как и LPMs, с помощью них можно зафиксировать, кто и что смотрит, однако если электронный счетчик фиксирует каждую минуту, бумажный дневник заполняют отрезками по 15 минут.

Компания Nielsen собирает данные каждый день, и, как правило по утрам, выдает информацию об аудитории. Еще раз повторим, что речь идет не о точных замерах, а об оценке аудитории с помощью тщательно составленной выборки.

Четыре раза в год, в ноябре, феврале, мае и июле Nielsen раздает около 2 миллионов бумажных дневников для более точных замеров аудитории. Эти периоды называются sweeps, и обычно на основе измерений рейтингов именно в эти периоды каналы устанавливают цены на рекламу. Загвоздка со sweeps только одна — каналы прекрасно знают даты, в которые они проводятся, и стараются сократить до минимума повторы в этот период, пригласить в сериалы звезд, и поставить в эфир самые интересные серии. В этом году в мае, например, канал FOX поменял местами серии Glee, чтобы серия, посвященная Lady Gaga вышла в эфир во время sweeps.

Что измеряют

В зависимости от типа счетчиков (people meters или set meters) компания Nielsen оценивает аудиторию либо в зрителях (viewers), либо в домохозяйствах (households или HH). Поскольку информацию с set meters обработать проще, рано утром следующего дня появляются данные по количеству домохозяйств (или, иными словами, включенных телевизоров). На 2-3 часа позже появляются данные по количеству зрителей.

В чем измеряют

В первую очередь зрителей (и домохозяйства) измеряют просто в количестве зрителей (и домохозяйств). На первый взгляд кажется, что эта единица измерения самая удобная и понятная: серию посмотрели столько-то миллионов зрителей, и всем все сразу понятно. Однако у этой единицы измерения есть недостаток — она не ставит количество аудитории в контекст. 16 миллионов — это много, или мало? Сколько это от максимально возможной аудитории? Для этого, кроме абсолютной единицы измерения (количество зрителей) используются еще и две относительные единицы измерения — рейтинг и доля.

Рейтинг — это отношение количества смотревших сериал к общему количеству людей, имеющих телевизоры по всей стране, независимо от того, смотрели они его в это время, или нет. Другими словами, рейтинг — процент потенциальных зрителей, которые смотрели именно эту программу. Например, в США 150 млн. человек являются владельцами телевизоров (цифра неточная и приведена просто для примера). Из них 16 миллионов смотрели сериал X. Значит рейтинг сериала X составил 16/150*100% =10,66%. Заметьте, что это просто рейтинг в зрителях, а не привычный для нас рейтинг в категории 18-49 (или 18-34).

Доля — это отношение количества смотревших сериал к общему количеству людей, смотревших телевизоры в это время. Вернемся к нашему сериалу Х, который собрал 16 миллионов. Всего в этот же час во всем США телевизор смотрели 100 млн. Значит доля сериала Х считается по формуле 16/100*100%=16%. Заметьте, что так как смотрящих телевизор всегда меньше, чем владельцев телевизоров, доля всегда больше рейтинга.

Рекламодателей интересует в основном только рейтинг, так как он зависит в основном от количества смотревших сериал. Однако доля помогает каналам сравнивать потенциал сериалов в разных таймслотах. Например, возьмем сериал Y, который собрал 16 млн. зрителей, как и сериал X, однако в таймслоте сериала Y общее количество смотрящих телевизоры составляло всего 80 млн., а значит доля сериала Y составляла 20%. Доля Y выше доли X, а значит, у сериала Y, возможно, есть потенциал отвоевать большую аудиторию в таймслоте X.

Выше я приводила рейтинги и доли в общем количестве зрителей. Однако чаще всего эти цифры используются не для общей аудитории, а для определенной демографической категории зрителей. Чаще всего когда мы говорим рейтинг, мы подразумеваем рейтинг в возрастной категории от 18 до 49 лет. Для молодежных каналов актуальны рейтинг и доля среди зрителей от 18 до 34. The CW обращает внимание в первую очередь на женщин от 18 до 34, а FX — на мужчин от 18 до 34.

Зрители в возрасте от 18 до 49 лет являются самым лакомым кусочком для рекламодателей. Почему именно они? Старше 18 — это естественно; примерно в это время люди начинают самостоятельно принимать решения о том, как потратить деньги, даже если пока их не зарабатывают. Но почему моложе 49, если люди постарше часто имеют более высокий доход и меньше расходов? Оказывается, дело в привычках. Человека старше 50 лет сложнее убедить купить новый товар, сменить марку машины, попробовать новый вид мороженого. Поэтому рекламодателям интересны именно те зрители, у которых уже есть деньги, но еще не полностью сформировались потребительские вкусы.

Кроме возраста, демографические категории часто определяются по признаку расы, пола, и дохода.

Что в будущем?

Технологическая возможность отслеживать, что включено на каждом телевизоре страны, уже существует. Однако тут перед телеиндустрией все равно стоят две большие проблемы. Первая из них легальная — каждый зритель должен дать согласие на то, чтобы за его телевизором следили. Вторая в том, что такие данные все равно не будут отражать самое главное — кто смотрит телевизор. Поэтому исследования компании Nielsen все равно будут актуальными в ближайшие годы.

Источник: https://telestrekoza.com

Телеиндустрия изнутри: кабельное телевидение

В 1948 году Джон Уолсон из городка Махоуни Сити, что в восточной Пенсильвании, столкнулся с проблемой. Он был владельцем магазина электротоваров, и хотя всю страну охватила телевизионная горячка, Джону не удавалось продать ни одного телевизора. Городок находился в долине и был окружен горами, поэтому телесигналы со станций, расположенных в Филадельфии, просто не доходили. Все телевизоры на витрине магазина не показывали ничего, кроме шума. Тогда Уолсон сделал следующее: он поставил антенну на одной из близлежащих гор, и от нее протянул кабель вниз в город. Теперь телевизоры в его витрине прекрасно принимали сигнал. Уолсон на этом не остановился. Вместе с телевизором он стал продавать и подключение к кабелю, с покупателей он брал 100 долларов за подключение, и 2 доллара в месяц за использование. Джон Уолсон изобрел кабельное телевидение.

Сегодня кабельное телевидение стало большим, чем просто способом доставки телесигнала. Появились сотни каналов (точнее — более 500), производящих контент для распространения исключительно по кабелю. Кроме того, к кабельным причисляют и спутниковые каналы. В 2007 году 65 миллионов домохозяйств (из 112 миллионов домохозяйств с телевизорами) имели кабельное телевидение, а средний телезритель имел доступ к 104 телеканалам.

Именно из-за бурного развития кабельного телевидения (а не из-за интернета) аудитория эфирных каналов стремительно уменьшается из года в год. Подтверждение этому — данные исследований компании Nielsen, которые подтверждают, что телезрителей и времени, проведенного у экранов телевизоров, из года в год становится все больше, несмотря на растущую популярность интернета.

Чем кабельные каналы отличаются от эфирных?

Нет, главное отличие не в том, что на кабельных разрешена матерщина, секс и насилие (на большинстве кабельных каналов этого нет, об этом подробнее дальше). Главное отличие в том, как эти типы каналов программируют свою сетку. Эфирные каналы используют горизонтальное программирование: они стараются привлечь определенную аудиторию в один и тот же таймслот каждую неделю. При этом ABC, например, может привлекать аудиторию, в основном состоящую из молодых мужчин, в таймслот Lost, а женскую аудиторию — в таймслот Grey’s Anatomy. Эфирные каналы пытаются привлечь разные типы аудиторий, или просто более широкие аудитории в определенный таймслот каждую неделю. Кабельные каналы, наоборот, используют вертикальное программирование: каждый канал выбирает определенную целевую аудиторию, и старается заполнить свой эфир контентом так, чтобы любой представитель целевой аудитории мог в любой момент включить этот канал и увидеть там контент, который его заинтересует. Например, FX ориентируется на аудиторию из мужчин от 18 до 34 лет. Любой молодой мужчина может включить канал в любое время, и он никогда не наткнется там на сериал или передачу, предназначенную для женщин. Тогда как на эфирных каналах ему предназначены лишь определенные таймслоты.

Другое отличие кабельных каналов от эфирных в том, что кабельным приходится программировать все 24 часа в сутках, тогда как эфирные программируют лишь несколько часов, остальное отдавая местным станциям. Из-за этого эфирное время кабельных каналов заполнено повторами. Не все кабельные каналы выпускают свой оригинальный контент — многие лишь покупают права на ретрансляцию сериалов, которые уже прошли в эфире (кабельная синдикация), либо показывают фильмы и спортивные события. Однако самые успешные каналы рано или поздно начинают производить оригинальный контент. Большинство останавливается на реалити-шоу (которые дешевле), но многие каналы (и из года в год все больше) начинают выпускать свои сериалы. Канал AMC, например, раньше показывал только классику американского кино; целевой аудиторией канала была интеллигенция с высокими уровнями дохода. А потом канал начал выпускать такие замечательные драмы как Mad Men и Breaking Bad, которые тоже были нацелены на требовательного и искушенного зрителя.

Как функционируют кабельные каналы.

Как кабельные каналы поставляют свой контент зрителю? Очевидно, по кабелю. Но кабельные каналы сами не занимаются распространением, они делают это через кабельных операторов. Кабельные операторы покупают у кабельных каналов право на распространение их контента, и продают кабельные каналы пользователям в виде пакетов, то есть сборников из многих каналов. Кабельные каналы получают лицензионную плату (license fee) за каждого зрителя, подписанного на пакет, включающий этот канал. Размер этой платы зависит от рейтингов канала. Например, в 2007 году суперпопулярный спортивный кабельный канал ESPN получал 2,96 доллара за каждого подписчика в месяц, канал TNT получал 98 центов. Эти небольшие, казалось бы, суммы, становятся большими, когда домножаются на количество подписчиков. Например, крупнейший кабельный оператор Comcast имеет 25 миллионов подписчиков, значит TNT только на лицензионной плате зарабатывает 12х0,98х25 000 000 = 294 млн. долларов в год. И это учитывая лишь одного кабельного оператора, тогда как большинство кабельных каналов распространяются сразу несколькими операторами. Лицензионная плата — важный, а для некоторых кабельных каналов единственный источник дохода.

Виды кабельных каналов:

Разработка новых сериалов на кабельном.

Кабельные каналы подходят к процессу разработки новых сериалов немного не так, как эфирные. Если у эфирных есть довольно четкое расписание сезона разработки на весь год (осенью идеи, зимой сценарии, весной пилоты), то кабельные занимаются разработкой круглый год. Кроме того, в процессе на кабельных каналах отпадает гораздо меньше сериалов. Например, TNT обычно разрабатывает около 10 проектов, снимает от 3 до 5 пилотов, и выпускает в эфир 2-3 новых сериала. Круглогодичный цикл разработки на кабельных каналах связан прежде всего с тем, что они не ограничены четкими рамками телесезона. Наоборот, многие из них выпускают свои сериалы в межсезонье — зимой и летом, когда нет конкуренции со стороны эфирных каналов. Кроме того, при заказе сериала заказывается чаще всего полный сезон, а не половина сезона, как на эфирных каналах, хотя и там, и там это 13 серий.

Творческие различия кабельных и эфирных каналов.

Обычно кабельные сериалы более успешны в творческом плане, чем эфирные. Посмотрите хотя бы на статистику номинаций Эмми: первенство досталось HBO, да и остальные кабельные каналы тоже успешно проявили себя, хотя сериалов у них гораздо меньше, чем у их эфирных конкурентов. Несмотря на широко распространенные поверья, такое превосходство кабельных каналов связано вовсе не с тем, что там разрешены насилие, секс и крепкие словечки. Собирающий награды охапками Mad Men, например, прекрасно обходится без сисек и кровищи. В чем же дело? Ниже мы приведем несколько возможных причин превосходства кабельных сериалов:

Источник: https://telestrekoza.com

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 10

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Виктор Авилов

1988 «Господин оформитель» – Платон Андреевич


1988 «Большая игра» – Фрэнк По, американский журналист

Александр Панкратов-Чёрный

1978 «Сибириада» – Сашка, буровщик

Павел Луспекаев

1954 «Они спустились с гор» – Борис, сталевар

Валентин Смирнитский

1963 «Я шагаю по Москве» – военный-покупатель в отделе грампластинок

Владимир Конкин

1973 «Как закалялась сталь» – Павел Корчагин

Игорь Дмитриев

1956 «Она Вас любит» – Анатолий Пыльников

Александр Филиппенко

1969 «Я его невеста» – Володя Харламов, монтёр, подсудимый

Борис Андреев

1939 «Трактористы» – Назар Дума

Олег Стриженов

1951 «Спортивная честь» – болельщик в ресторане

Николай Трофимов

1944 «Морской батальон» – Лепёшкин, матрос

Игорь Ясулович

1961 «Девять дней одного года» – учёный-физик Фёдоров

Ольга Машная

1977 «Первые радости» – Аночка Парабукина в детстве

Юрий Кузнецов

1983 «Торпедоносцы» – Фоменко

Олег Видов

1963 «Если ты прав...» – брат Алеши

Эраст Гарин

1934 «Поручик Киже» – адъютант

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 11

Автор подборки: Виталий Дубогрей
Игорь Ильинский

1924 «Аэлита» – Кравцов, сыщик


Анатолий Кузнецов

1954 «Опасные тропы» – Николай Жолудев

Наталия Белохвостикова

1969 «У озера» – Лена Бармина

Наталья Крачковская

1960 «Русский сувенир» – Наташа

Александра Захарова

1982 «Дом, который построил Свифт» – Эстер Джонсон

Александр Баширов

1986 «Чужая Белая и Рябой» – Чудик

Ингеборга Дапкунайте

1984 «Моя маленькая жена» – Ауксе

Лариса Голубкина

1962 «Гусарская баллада» – Шурочка Азарова

Виктор Сухоруков

1983 «Магия черная и белая» – Кухтин, отец Севы

Михаил Кокшенов

1961 «Девчата» – рабочий

Валерий Носик

1958 «Стучись в любую дверь» – Нос

Лидия Федосеева-Шукшина

1955 «Максим Перепелица» – девушка на проводах в армию

Евгений Лебедев

1952 «Римский-Корсаков» – Кащей Бессмертный в эпизоде из оперы

Иван Рыжов

1940 «Брат героя» – шофер

Евгений Весник

1955 «Урок жизни» – Пётр Замковой

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 12

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Сергей Проханов

1971 «Ох, уж эта Настя!» – вожатый


Леонид Каневский

1965 «Город мастеров» – начальник тайной полиции

Борис Хмельницкий

1966 «Кто вернётся – долюбит» – поэт-солдат

Светлана Светличная

1959 «Колыбельная» – Натка

Глеб Стриженов

1956 «Необыкновенное лето» – Ипат Ипатьев

Андрей Смоляков

1978 «Близкая даль» – Никита Алексеевич Тропарёв, ветеринар

Талгат Нигматулин

1967 «Баллада о комиссаре» – офицер

Пётр Щербаков

1956 «Пе-коптер! (На печь)» – Ион

Михаил Державин

1956 «Они были первыми» – Евгений Горовской

Марк Бернес

1937 «Шахтеры» – Красовский, шпион

Елена Коренева

1970 «Вас вызывает Таймыр» – Дуня Бабурина

Спартак Мишулин

1962 «Яблоко раздора» – колхозный оркестрант-"тарелочник"

Станислав Садальский

1970 «Город первой любви» – Владик Сергеев

Валерий Приёмыхов

1979 «Жена ушла» – Александр Михайлович Клюев, "Чанита"

Константин Райкин

1969 «Завтра, третьего апреля...» – старшеклассник-лоботряс

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 13

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Александр Леньков

1963 «Непридуманная история» – Феликс Фоняков

Олег Анофриев

1955 «За витриной универмага» – Слава Сидоркин, комсорг отдела готового платья, продавец

Виктор Степанов

1984 «Иван Павлов. Поиски истины» – Петр Дмитриевич Павлов

Нина Гребешкова

1950 «Смелые люди» – подруга Нади

Марина Голуб

1980 «Гражданин Лёшка» – соседка Ларисы по общежитию

Наталья Гвоздикова

1969 «У озера» – подруга Жени

Алексей Булдаков

1982 «Сквозь огонь» – Савелий

Игорь Бочкин

1972 «Красно солнышко» – Миша Башарин

Вахтанг Кикабидзе

1968 «Не горюй!» – Бенжамен Глонти, молодой врач

Александр Иншаков

1981 «Ответный ход» – водитель машины-муковоза

Галина Волчек

1957 «Дон Кихот» – Мариторнес, женщина на постоялом дворе

Виктор Косых

1964 «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» – Костя Иночкин

Борис Сичкин

1964 «До свидания, мальчики!» – конферансье

Владимир Балон

1962 «Гусарская баллада» – адъютант Кутузова

Николай Фоменко

1983 «Скорость» – студент Коля

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 2

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Юрий Никулин

1958 "Девушка с гитарой" - пиротехник-неудачник

Михаил Ульянов

1953 "Егор Булычов и другие" (фильм-спектакль) - Яков Лаптев, приказчик, крестник Булычова

Борис Галкин

1967 "Возмездие" - Лукин, младший лейтенант

Леонид Быков

1953 "Судьба Марины" – Сашко

Георгий Вицин

1944-1945 "Иван Грозный" – опричник

1945 "Здравствуй, Москва!" – железнодорожник

Наталья Гундарева

1970 "В Москве проездом..." - продавщица биноклей в ГУМе

Леонид Куравлёв

1958 "Сегодня увольнения не будет" (короткометражный) – Морозов, солдат-сапёр

Анатолий Папанов

1937 "Ленин в Октябре" – эпизод

Олег Меньшиков

1980 "День рождения Терезы" - Хосе

1980 "Жду и надеюсь" – Шурка Домок

Ирина Розанова

1985 "Подружка моя" – Люся, подружка Тани, озвучание - Н.Казначеева

Лариса Удовиченко

1970 "Счастливый Кукушкин" – Людмила, дочь владельца аттракциона по метанию колец, возлюбленная Пашки Кукушкина

Юрий Яковлев

1953 "Великий воин Албании Скандербег" – Воин

Олег Даль

1962 "Мой младший брат" – Алик Крамер

Армен Джигарханян

1959 "Обвал" – молодой рабочий Акоп

Нонна Мордюкова

1948 "Молодая гвардия" – Ульяна Громова

Ирина Купченко

1969 "Дворянское гнездо" – Лиза Калитина

Андрей Соколов

1987 "Она с метлой, он в черной шляпе" – Алексей Орлов, молодой врач

Николай Рыбников

1951 "Сельский врач" – гость на свадьбе

Инна Чурикова

1960 "Тучи над Борском" – Райка

Ирина Алфёрова

1970 "Алексеич" – Марья Александровна, сельская учительница

Светлана Крючкова

1972-1973 "Большая перемена" – Нелли Леднёва

Михаил Ефремов

1976 "Дни хирурга Мишкина" – Саша Мишкин в детстве

Валентин Гафт

1956 "Поэт" – Андрэ

1956 "Убийство на улице Данте" – Марсель Руже

Сергей Маковецкий

1982 "Взять живым" – Александр Пролеткин, разведчик, одессит

Сергей Жигунов

1983 "Признать виновным" – Андрей

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 3

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Надежда Румянцева

1952 «Навстречу жизни» – Маруся Родникова, ученица ремесленного училища

Марина Неёлова

1968 «Старая, старая сказка» – Принцесса и Дочь Трактирщика

Андрей Мягков

1965 «Похождения зубного врача» – Сергей Чесноков, зубной врач

Элина Быстрицкая

1950 «В мирные дни» – Елена Георгиевна Алексеенко, военврач

Николай Ерёменко (мл.)

1969 «У озера» – Алёша

Александр Демьяненко

1958 «Ветер» – Митя, Делегат Первого Всероссийского съезда большевистской молодёжи

Татьяна Пельтцер

1944 «Свадьба» – жена доктора

Иннокентий Смоктуновский

1956 «Убийство на улице Данте» – молодой фашист

1956 «Солдаты» – лейтенант Фарбер

1956 «Как он лгал её мужу» (короткометражный) – Генри

Раиса Рязанова

1968 «Гуля Королёва» – Гуля

Дмитрий Харатьян

1976 «Розыгрыш» – Игорь Грушко

Маргарита Терехова

1965 «Здравствуй, это я» – Таня

Олег Басилашвили

1956 «Невеста» – Андрей Андреевич

Олег Табаков

1956 «Саша вступает в жизнь» – Саша Комелев

Ольга Остроумова

1968 «Доживем до понедельника» – Рита Черкасова

Виталий Соломин

1963 «Улица Ньютона, дом 1» – Боярцев

Анна Каменкова

1959 «Девочка ищет отца» – Лена Микулич

Людмила Чурсина

1961 «Когда деревья были большими» – Зоя

Александр Михайлов

1973 «Это сильнее меня» – Алексей Углов, бригадир

Наталья Варлей

1966 «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» – Нина

1966 «Формула радуги» – медсестра

Нина Усатова

1981 «Куда исчез Фоменко?» – портниха

Галина Польских

1959 «Белые ночи» – на балу

Екатерина Васильева

1965 «Звонят, откройте дверь» – учитель физкультуры

Анна Самохина

1988 «Узник замка Иф» – Мерседес

1988 «Воры в законе» – Рита

Богдан Ступка

1970 «Белая птица с черной отметиной» – Орест Звонарь

Василий Ливанов

1959 «Город на заре» – комсомолец-строитель

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 4

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Юрий Соломин

1960 «Бессонная ночь» – Павел Егорович Кауров

Никита Михалков

1959 «Солнце светит всем»

Алексей Смирнов

1957 «Балтийская слава» – матрос с "Дианы"

Сергей Гармаш

1984 «Отряд» – Иван Урин

Вячеслав Невинный

1957 «Коммунист» – крестьянин

Михаил Боярский

1971 «Держись за облака» – конвоир,ведущий на казнь

Владимир Зельдин

1938 «Семья Оппенгейм» – гость

Алексей Горбунов

1984 «Груз без маркировки» – Женя Стенько

Татьяна Кравченко

1977 «Приезжая» – Симка

Георгий Жжёнов

1932 «Ошибка героя» – Пашка Ветров

Георгий Тараторкин

1967 «Незабываемое» – Иван Чабан

Георгий Бурков

1966 «Зося» – Семёнов

Татьяна Догилева

1971 «Отдать швартовы!» – радистка

Нина Русланова

1967 «Короткие встречи» – Надя

Леонид Филатов

1970 «Город первой любви» – шофёр Борис

Кирилл Лавров

1955 «Звёзды на крыльях» – курсант авиационного училища

1955 «Максим Перепелица» – армейский фотокорреспондент

Владимир Басов

1954 «Школа мужества» – поручик

Дмитрий Певцов

1986 «Конец света с последующим симпозиумом» – Джим

Сергей Никоненко

1961 «Сердце не прощает» – Гриша Топилин

Александр Калягин

1967 «Николай Бауман» – Марат

Георгий Юматов

1947 «Весна» – ассистент гримера

Сергей Юрский

1957 «Улица полна неожиданностей» – прохожий

Михаил Пуговкин

1941 «Дело Артамоновых» – Степаша Барский

Алексей Гуськов

1986 «Плюмбум, или Опасная игра» – школьный учитель

Савелий Крамаров

1959 «Ребята с нашего двора» – Васька Ржавый

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 5

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Леонид Броневой

1964 «Товарищ Арсений» – полковник жандармерии

Вера Алентова

1965 «Дни лётные» – учительница Лидия Федоровна

Ада Роговцева

1956 «Кровавый рассвет» – Гафийка

1956 «Павел Корчагин» – Христина

Евгения Добровольская

1983 «Клетка для канареек» – Олеся

Владимир Гостюхин

1970 «Был месяц май» – Микола Нырков

Николай Крючков

1933 «Окраина» – Семён Петрович Кадкин

Владимир Ильин

1967 «Женя, Женечка и «катюша» – однополчанин Колышкина

Евгения Симонова

1973 «В бой идут одни «старики» – Маша Попова

Михаил Козаков

1956 «Убийство на улице Данте» – Шарль Тибо

Татьяна Доронина

1955 «Первый эшелон» – Зоя

Михаил Кононов

1961 «Наш общий друг» – Виктор Карягин

Александр Балуев

1981 «Следствие ведут Знатоки. Дело N16 . Из жизни фруктов» – работник овощебазы

Леонид Ярмольник

1974 «Ваши права?» – «Ромео»

Елена Сафонова

1974 «Ищу мою судьбу» – Люба Иванова

Станислав Любшин

1958 «Сегодня увольнения не будет» – военный шофёр Садовников

Борис Щербаков

1963 «Мандат» – Глебка Прохоров, сын питерского рабочего, член продотряда

Ролан Быков

1954 «Школа мужества» – реалист

Олег Борисов

1955 «Мать» – рабочий-подпольщик

Борислав Брондуков

1962 «Цветок на камне» – Ковалев

Михаил Жигалов

1972 «Стихи Агнии Барто» (фильм-спектакль)

Ольга Волкова

1958 «Город зажигает огни» – абитуриентка мостостроительного института

Рина Зелёная

1931 «Путёвка в жизнь» – девушка из "малины" Жигана

Людмила Касаткина

1954 «Укротительница тигров» – Леночкa Воронцова

Николай Добрынин

1987 «Прощай, шпана замоскворецкая...» – Гаврош

Владимир Этуш

1953 «Адмирал Ушаков» – Сеид-Али, флотоводец из Алжира

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 6

Автор подборки: Виталий Дубогрей
Анастасия Вертинская

1961 «Алые паруса» – Ассоль (озвучание – Нина Гуляева)

Ия Саввина

1960 «Дама с собачкой» – Анна Сергеевна

Наталья Вавилова

1976 «Розыгрыш» – Тая Петрова

Игорь Костолевский

1970 «Семья как семья» – студент МАИ

Фрунзе Мкртчян

1956 «Из-за чести» – Вардан

Валентина Талызина

1963 «Человек, который сомневается» – Инна, следователь-практикант

Александр Лазарев

1961 «Вольный ветер» – Янко

Анатолий Васильев

1977 «Степь» – Дымов

Владимир Самойлов

1947 «Миклухо-Маклай» – эпизод

Вера Глаголева

1975 «На край света...» – Сима

Татьяна Лютаева

1987 «Гардемарины, вперёд!» – Анастасия Ягужинская

Зиновий Гердт

1962 «Семь нянек» – Шамский

Юрий Назаров

1957 «Рассказы о Ленине» – рабочий на собрании

Александр Фатюшин

1975 «Персональное дело» – Владимир

Андрей Ростоцкий

1975 «Это мы не проходили» – Митя Красиков

Вадим Андреев

1978 «Баламут» – Петя Горохов

Лариса Гузеева

1979 «Место встречи изменить нельзя» – спутница Тараскина на вечере и в ресторане

Клара Лучко

1948 «Молодая гвардия» – тётушка Марина

Пётр Вельяминов

1971 «Тени исчезают в полдень» – Захар Захарыч Большаков

Владимир Меньшов

1970 «Счастливый Кукушкин» – Пашка Кукушкин

Олег Штефанко

1979 «Хлопотун, или Дело мастера боится» – Лионский

Борис Невзоров

1975 «Дорога» – Павел Андреев

Татьяна Самойлова

1955 «Мексиканец» – Мариа

Олег Ефремов

1955 «Первый эшелон» – Алексей Степанович Узоров

Ростислав Плятт

1939 «Подкидыш» – холостяк

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 7

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Лев Дуров

1955 «Доброе утро» – Яша

Виктор Проскурин

1968 «Орлята Чапая» – чапаевец Витька

Евгений Матвеев

1955 «Доброе утро» – Сергей Николаевич Судьбинин, начальник строительства

Ольга Аросева

1948 «Драгоценные зёрна» – Надежда, животновод

Сергей Филиппов

1937 «За Советскую Родину» – шюцкоровец

Александр Галибин

1976 «...И другие официальные лица» – Юра, сын Иванова

Борис Клюев

1968 «По Руси» – член социалистического кружка

Ефим Копелян

1941 «Танкер «Дербент» – рулевой

Наталья Селезнёва

1953 «Алеша Птицын вырабатывает характер» – Сашенька

Владимир Шевельков

1979 «В моей смерти прошу винить Клаву К.» – Серёжа Лавров

Юрий Богатырёв

1970 «Спокойный день в конце войны» – немецкий автоматчик

Алла Демидова

1960 «Первое свидание» – девушка у костра

Инна Макарова

1945 «Это было в Донбассе» – партизанка, подруга Лены

Игорь Скляр

1973 «Юнга Северного флота» – Николай Маслёнок

Александр Тютин

1982 «Однолюбы» – парень с гитарой

Людмила Хитяева

1957 «Екатерина Воронина» – Екатерина Ивановна Воронина

Вадим Спиридонов

1969 «У озера» – Константин Коновалов

Вия Артмане

1956 «За лебединой стаей облаков» – Даце Страуме

Тамара Сёмина

1958 «Два Фёдора» – Наташа

Вениамин Смехов

1968 «Служили два товарища» – барон Краузе

Евгений Моргунов

1944 «Дни и ночи» – солдат

Наталья Фатеева

1956 «Есть такой парень» – Таня Оленина

Юрий Белов

1955 «Сын» – конвойный милиционер

Семён Фарада

1971 «Вперед, гвардейцы!» – пионервожатый

Александр Белявский

1957 «Рассказы о Ленине» – Коля, электротехник

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 8

Автор подборки: Виталий Дубогрей
Александр Ширвиндт

1956 «Она Вас любит» – Вадим Степанович Ухов, эстрадный певец

Донатас Банионис

1959 «Адам хочет быть человеком» – Дауса

Михаил Глузский

1938 «Семья Оппенгейм» – гимназист

Александр Кайдановский

1968 «Первая любовь» – поэт Майданов

Людмила Савельева

1965-1967 «Война и мир» – Наташа Ростова

Римма Маркова

1957 «Рядом с нами» – мамаша в палате

Александра Яковлева

1979 «Экипаж» – Тамара

Владислав Дворжецкий

1970 «Бег» – Роман Валерьянович Хлудов

Любовь Орлова

1934 «Петербургская ночь» – Грушенька

Светлана Немоляева

1945 «Близнецы» – Светочка

Георгий Милляр

1934 «Петербургская ночь» – сплетник

Валентина Теличкина

1967 «Журналист» – Валя Королькова, журналистка-курьер

Алексей Петренко

1967 «День солнца и дождя» – официант в ресторане

Александр Пороховщиков

1968 «Крах» – Муссолини, премьер-министр Италии

Светлана Дружинина

1955 «За витриной универмага» – Соня Божко

Станислав Говорухин

1978 «Маршал революции» – Кутепов

Ивар Калныньш

1972 Илга-Иволга – Юрис, солдат латышского легиона

Ольга Кабо

1984 И повторится всё – Галя Полякова

1984 Шутки в сторону – Елена Ермакова

Михаил Ножкин

1967 На два часа раньше – тренер "моржей"

Евгений Жариков

1961 А если это любовь? – Сергей

Ирина Мирошниченко

1963 Я шагаю по Москве – Катя, сестра Кольки

Елена Проклова

1965 Звонят, откройте дверь – Таня Нечаева

Василий Меркурьев

1937 Возвращение Максима – студент-меньшевик

Валерий Золотухин

1965 Пакет – Петя Трофимов

Сергей Бондарчук

1948 Молодая гвардия – Андрей Валько

Любимые советские актёры. Первые роли в кино. Часть 9

Автор подборки: Виталий Дубогрей

Леонид Харитонов

1954 «Школа мужества» – Борис Гориков

Игорь Кваша

1961 «В трудный час» – Боец Сеня

Михаил Светин

1973 «Ни пуха, ни пера» – Семён Семёнович

Владислав Стржельчик

1942 «Машенька» – белофинский офицер

Владимир Ивашов

1959 «Баллада о солдате» – Алёша Скворцов

Софико Чиаурели

1956 «Наш двор» – Цицино

Сергей Иванов

1971 «Всего три недели»

Виктор Павлов

1961 «Когда деревья были большими» – почтальон

Роман Мадянов

1973 «Совсем пропащий» – Гек Финн

Игорь Старыгин

1968 «Доживем до понедельника» – Костя Батищев

Борис Новиков

1955 «За витриной универмага» – хулиган

Елена Соловей

1967 «В горах моё сердце» – дочь Козака

Эммануил Виторган

1960 «Человек с будущим» – шахтёр

Николай Гринько

1956 «Павел Корчагин» – станционный чекист

Михай Волонтир

1967 «Нужен привратник» – Иван Турбинкэ

"Прослушка" (The Wire) - интересные факты

(c) Максим Бухтеев

Канал HBO широко известен как зрителям, так и профессионалам. И хотя сейчас у него появилось много  сильных конкурентов, он навсегда останется в истории телевидения.
Копировать, это «сделать ксерокс». Искать в интернете – «погуглить». Снять хороший сериал – «сделать как на HBO».

В истории канала, начавшего со спортивных трансляций для трёх сотен подписчиков, было много ярких успехов, но один его проект стоит особняком от остальных.

Речь идёт о  сериале «Прослушка» (The Wire). Полицейских драм много, но таких как «Прослушка» нет и не будет. Это настоящее произведение искусства. Вполне вероятно, что этот сериал войдёт когда-нибудь в сборники классики и будет считаться  культурным достоянием.

Судьба этого   сериала, как и многих других знаковых  вещей,  во многом парадоксальна.
Например, главный актёр, подписывая контракт, был уверен, что шоу продлится лишь один сезон, тогда как в итоге вышло пять. 

Зрители не сразу поняли, с чем они имеют дело, но в итоге на обобщающем критические отзывы сайте Metacritic четвёртый сезон «Прослушки» получил рейтинг 98 из 100, что было самой высокой оценкой среди телесериалов (до момента выхода пятого сезона «Во все тяжкие», который превзошёл этот результат).
А на самом авторитетном сайте IMDB «Прослушка» стоит на пятом месте, пропуская вперёд с минимальным отрывом  лишь «Братья по оружию», «Планета Земля», «Во все тяжкие» и  «Игру престолов». 
В самых разных  изданиях он стабильно входит в десятку лучших. 
По этому сериалу читают лекции в Гарварде и используют как учебное пособие в Университете штата Мэриленд.  Его цитируют и ставят в пример политики и журналисты. Например, Барак Обама упоминает его в числе своих любимых сериалов.
Также «Прослушку» весьма уважает белый рэпер Эминем.

Eminem:  "После того, как я посмотрел "Прослушку" больше не было смысла смотреть телевизор. "Прослушка" просто уничтожила все остальное."

В России эту криминальную сагу знают мало, но  ещё более удивительно, что и на родине она тоже  не снискала громкого массового успеха и не получила заслуженных профессиональных наград.  
В чём тут дело? А дело в том, что уж слишком он необычный. Сами авторы относят его формат и драматургическую структуру ближе в древнегреческом эпосу или классическому роману, чем к современным сериалам.
 
Но  основной чертой сериала является то, что он  связан с реальностью гораздо теснее, чем все остальные.
В современных кино и сериалах  нужна не правда, а лишь правдоподобие.   Хотя, как говорил Альфред  Хичкок:  «Драма — это жизнь, из которой убрали все скучное».

Дэвид Саймон: «Не хочу сказать ничего плохого о чужой работе — но никаких драконов, никаких зомби, никакой чертовой стрельбы. Ничего страшного в насилии, сексе или драконах нет, но иногда было бы неплохо обсуждать то, что действительно нас беспокоит».

Именно из-за обилия пустого вымысла  массовый зритель не представляет себе, с чем на самом  деле сталкивается полиция, хотя и смотрит каждый день огромное количество полицейских драм.

«Прослушка» ломает эти принципы. Например, её самая  неправдоподобная, по мнению многих критиков, сцена,  о которой речь пойдёт ниже, является реконструкцией реального события.

Свою суровую жизненную силу  при рождении сериал получил от своих авторов, которые тесно переплели выдуманный мир с реальностью.

Один из авторов, Дэвид Саймон, работал журналистом в Балтиморе и писал о работе другого – Эда Бернса.

В то время  Бернс был детективом в убойном отделе и отделе наркотиков.
И «прослушка» выступает в сериале в роли синонима «настоящей полицейской работы».
С её помощью  Эд Бернс посадил  наркодельца  Мелвина Уильямса, ставшего прототипом главного злодея сериала - Эйвона Барксдейла.

После отсидки  реальный бандит Мелвин был приглашён в сериал в качестве криминального  консультанта и исполнителя второстепенной роли  Дьякона.

Эд Бернс, как и один из героев сериала, также работал в школе после своего ухода из полиции. В одном интервью он как-то сказал, что единственная  специальная подготовка, пройденная им перед этим - курс молодого бойца на войне во Вьетнаме. Острая нехватка учителей заставляло руководство  смотреть на такую  ситуацию  сквозь пальцы.

Немудрено, что имея такой жизненный опыт, авторы «Прослушки» не только «вынесли сор из избы», но и основательно «наступили на больные мозоли» чиновников Балтимора, которые сначала, как и все чиновники,  здорово обиделись и мешали во время съёмок.
Известно, что полиция Балтимора неоднократно задерживала некоторых членов съёмочной группы под самыми разными предлогами.  
Разразился довольно громкий скандал.

Однако конфликт затих сам по себе, когда стало понятно, что эти проблемы есть во всём мире, а не только в одном американском городе.  

Саймон и мэр Балтимора пожали друг другу руки, а генеральный прокурор Эрик Холдер даже публично просил Саймона снять ещё один сезон сериала.  Тот согласился, но  в ответ попросил изменить государственную  политику в отношении борьбы с наркотиками.  На том пока и остановились.

Дэвид Саймон: В Америке часто делают вид, что все наши проблемы были решены в 1965 году и теперь просто надо ждать, пока все устроится. Но есть много более тяжелой работы, чем просто ждать.
  
Своим возникновением «Прослушка» обязана другому гангстерскому сериалу HBO – «Клан Сопрано», совершившему прорыв на телевидении.
До этого на телевидении никто не осмеливался смотреть на бандитов под таким необычным углом.

 Для закрепления успеха HBO решило дать возможность реализовать свои авторские амбиции Дэвиду Саймону, который к тому времени уже был известен не только как журналист, но и как  литератор и сценарист.

 На основе историй из его документальной книги был создан сериал «Убойный отдел».
Также он был сценаристом в сериале «Полиция Нью-Йорка».
 То есть, это  редкий случай, когда слова об авторе «он пришёл на телевидение с улицы», не оскорбление, а комплимент. 

Всё же, для разминки ему поручили сначала мини-сериал «Угол», где были проработаны некоторые  характеры «Прослушки» и ряд ситуаций.

Кстати, большую роль в появлении сериала играл продюсер  Роберт Колсбери.
Помните полицейского Роя Коула, который умер в третьем сезоне?  Это был он. Так что похороны в полицейском баре были настоящими, так как продюсер умер  от осложнений после операции на сердце.

А в третьем сезоне чуть не умер и сам сериал. 

Руководство канала всерьёз обсуждало его закрытие из-за низких рейтингов.

Что пошло не так?
   
Во-первых, старт «Прослушки» неудачно совпал с выходом у конкурентов другого сериала про продажных полицейских «Щит» (The Shield).

Во-вторых, что гораздо более важно, «Прослушка» - это эксперимент. Любой эксперимент, это рискованное мероприятие. Зрители часто не готовы воспринимать что-то радикально новое. Кроме этого, сама структура и стиль сериала подразумевают весьма неторопливое вхождение в суть сюжета. Привычка к телевизионному фаст-фуду  даёт о себе знать и  не все готовы ждать даже несколько минут.
Например, многих сбивает с толку, что «Прослушка» игнорирует классическое раскрытие преступления. Хотя сериал начинается с двух убийств, но они оба происходят за кадром. Кроме этого, полицейские как бы полностью игнорируют стандартную процедуру – тщательный осмотр места преступления и жертвы, поиск улик и тому подобное.   Авторы нарочито подчёркивают второстепенность того, на что делают упор все остальные детективы.
Классическая киношная полицейская работа появляется лишь в четвёртой серии первого сезона в самой известной сцене -  «fuck scene».

В ней два детектива с похмелья осматривают место убийства, используя лишь слово «fuck». Это можно было бы принять за издёвку, но эта сцена прекрасно укладывается в общую концепцию сериала, где все акценты хоть и смещены, но абсолютно точны и правдивы.

Скажем, есть необычная сцена в суде, где Омар, давая свидетельские показания, рассказывает, что он грабитель, совершенно не боясь последствий.

С юридической точки зрения тут нет ничего странного – по американским законам нельзя посадить человека за его род занятий, а лишь за конкретное преступление.

И таким образом, с одной стороны, в сериале есть всё, что любят в детективах  – тщательные экспертизы, психологические поединки на допросах, загадки и перестрелки.
Но с другой, авторы подчёркивают, что это лишь видимая и далеко не главная часть криминального айсберга.         

Позже популярность сериала стала стремительно расти, но для этого зрителям пришлось разобраться в правилах игры, по которым действуют персонажи.

Дэвид Саймон: «Ссылаясь на реальные, исторические события, фикшн может сильно и звучно говорить о проблемах и вопросах нашего времени. Полностью вымышленная сказка, созданная посреди замысловатых и точных деталей из реального места и времени, может резонировать с читателями самым глубоким образом».

Как я уже писал, множество героев сериала были списаны с реальных людей или являлись их сборными  прототипами.

Например, Баблс (Мямля) – реальный  осведомитель полиции, который имел невнятную дикцию, но потрясающее обаяние, позволявшее ему втираться в доверие к самым отмороженным персонажам.  Арестованный за квартирную кражу, он согласился работать на полицию, сдавая ей преступников по 50 долларов каждого. Немного, но если учесть, что их общее число исчислялось сотнями – это был неплохой бизнес. Кстати,  трюк с продажей  красной шляпы, которую Баблс надевал на потенциальных покупателей, чтобы пометить их для полицейских наблюдателей – его собственное изобретение.

 

Актёр Андре Ройо, играющий Баблса, особенно гордится случаем, когда ему, идущему на съёмки в  образе своего героя, какой-то наркоман отдал свою дозу, посчитав, что Баблс нуждается в ней сильнее, чем он сам. Эту дозу актёр называл «Уличным Оскаром».  

Есть свой прототип у белого политика в чёрном городе -  Томми Каркетти, у наркоторговца-застройщика – Стрингера Белла, молодого отморозка Марло, а также у придурковатого грузчика Зигги и боевика Уи-Бея.

Омар – гангстер с нетрадиционной сексуальной ориентацией, был создан из нескольких реальных людей.
Он хоть и не главный, но один из самых ярких героев сериала.
Например, Омар единственный из героев, кто не матерится, но актёра Майкл Уи́льямс, игравший его, вряд ли можно назвать пай-мальчиком.
Его шрам через всё лицо настоящий.
Майкл получил его от удара бритвой  в драке в баре по случаю своего дня рождения. 
А во время съёмки третьего сезона актёр регулярно употреблял кокаин.

В сериале есть сцена, где Омар, попав в засаду, прыгает с четвёртого этажа.
Один из его прообразов – Донни Эндрюс, в похожей ситуации прыгал с шестого, но продюсеры  не смогли найти подходящее место для съёмки.
Это на два этажа ниже, но многие критики всё равно не поверили, что так было на самом деле.
Автор же уверяет, что тщательно проверил факты, найдя нескольких свидетелей.  
А сам Донни Эндрюс играет одного из двух помощников, которых Бутч посылает на помощь Омару, попавшему  в тюрьму.

Кроме  настоящих  бандитов  Уильямса и Эндрюса, в сериале снимались и другие участники криминальной «Игры».

Это  реальный полицейский Джей Лэндсмен, играющий помощника полицейского,

придумавшего «Хамстердам». 

Исполнительница роли маленькой киллерши из банды Марло  «Снуп»  (Фелиция Пирсон)  отсидела 7 лет за убийство, застрелив в 14 лет другую девушку.

После выхода из тюрьмы её случайно встретил в баре исполнитель роли Омара и предложил снимать в сериале.
 Именно её персонажа («Снуп») Стивен Кинг назвал самым ужасным женским злодеем на телевизионном экране. 

Соня Сон, играющая напарницу главного героя, выросла в трущобах, похожих на то, что изображены в сериале. Она жаловалась на то, что ей тяжело вжиться в роль полицейской, так как полицию она с детства не любила и боялась.


Эд Бернс: Дети  в классе могут быть неуправляемыми, но когда кто-то показывает им, как заряжать пушку, он полностью владеет их вниманием.  Вот так я вижу образование. 

Множество других  реальных полицейских, бандитов и журналистов мелькают в менее значимых ролях.

Авторы применяют и другие методы для того,  чтобы сделать «Прослушку» ещё более живой.
Это и способ съёмки, имитирующий документальный стиль, и  музыка, звучащая лишь там, где она может быть  по естественным причинам.

Но самый эффективный приём – это множество отсылок и цитат из жизни.

Политики неоднократно обвиняли авторов в  том, что они очерняют действительность.
Однако жизнь и без сценаристов достаточно жестока и создателям «Прослушки» пришлось много чего смягчать.

Второй реальный гангстер, давший Омару свои черты, в итоге сдался полиции, устав скрываться. Спустя 17 лет  он вышел на свободу, но так и не нашёл смысла в жизни, покончив с собой.

Настоящий информатор, ставший прообразом Баблса, умер от СПИДа. Этот печальный факт отражён в судьбе друга его персонажа.
 
Когда один из авторов  работал в школе, за первый год из его группы в 120 детей 13 были убиты. 

Авторы не щадят и своих героев.

Напарница главного героя  должна была умереть в первом сезоне и спасло её только чудо. Чудо явилось в облике  продюсера HBO Кэролин Штраус.

По слухам, рано умереть должен был и Омар.

В общем, сериал должен был быть ещё более жёстким и Дэвид Саймон признавался, что сознательно смягчил стиль в ходе разработки сценария. Например, было добавлено больше юмора и уменьшено количество насилия.  Значительная его часть происходит за кадром, а полицейские вообще  ни разу не стреляют из своего  оружия.    
Единственное исключение – Презбалуски, который сначала случайно стреляет в стену, потом использует в трущобах пистолет как кастет, а в итоге убивает по ошибке полицейского.

Но в итоге все  эти факторы сложились вместе, породив уникальный полицейский сериал.
Как и любое произведение искусства, оно не может быть повторено кем-то ещё.
Это единичный продукт.

Например, HBO хотело сделать спин-офф четвёртого сезона про политиков, шестой сезон про латинские банды или полный метр в формате приквела.
Но в итоге эти идеи так и остались на бумаге, а «Прослушка» такой, какая она есть.

А сейчас Дэвид Саймон делает сериал про порноиндустрию. Называется «Двойка» и выйдет в 2017 году.     

Дэвид Саймон: «Знаете, что я люблю? Я люблю поиметь телевидение тем, что не должно быть на телевидении».
        

7 удивительных фактов о фильме «Леон»

Автор: Кирилл Размыслович
http://www.filmz.ru/

14 сентября 1994 года на экраны французских кинотеатров вышел фильм Люка Бессона «Леон». Два месяца спустя картина добралась и до США — но уже в урезанном на двадцать пять минут варианте. Ради душевного спокойствия американской публики, из картины в частности была вырезана линия того, как Матильда помогала Леону в его «работе», а также весь сексуальный подтекст, включая сцену, где она предлагала Леону стать ее любовником.

Как бы то ни было, это не помешало фильму обрести культовый статус и ныне считаться большинством зрителей и критиков лучшей работой Люка Бессона. К 20-летнему юбилею «Леона» мы решили вспомнить некоторые факты из истории создания одной из самых трогательных лент 1990-х.

В это трудно поверить, но лучший фильм Бессона задумывался как филлер (наполнитель). После выхода «Никиты», которая стала прорывным фильмом для Бессонна, открыв для него дорогу на внешние рынки, он, наконец, получил возможность вплотную заняться проектом своей мечты — «Пятым элементом». У Бессона даже состоялась встреча с Брюсом Уиллисом, который заинтересовался идеей фильма. Однако инвесторы всё еще не были уверены в успехе весьма амбициозной картины, которая на тот момент грозила стать (и в итоге стала) самым дорогим не голливудским фильмом в истории. Процесс переговоров затягивался, и чтобы не тратить попусту время, Бессон решил чем-то занять себя, сняв по-быстрому какой-нибудь фильм. Им и стал «Леон». Сценарий был написан всего за тридцать дней, на съемки ушло девяносто дней. А результат помнят до сих пор.

Кто сказал, что только Квентин Тарантино может выстраивать свою персональную киновселенную, где персонажи одних его фильмов являются родственниками персонажей других? Люк Бессон как-то обмолвился, что Виктор, чистильщик, появляющийся в концовке «Никиты», может являться дальним родственником Леона. И сложно не заметить сходства: оба они наемные убийцы, одеваются схожим образом, носят вязаные шапочки и одинаковые темные очки. Правда, Виктор куда более жесток и безжалостен, чем его американский родственник, и в отличие от него не имеет кодекса чести, запрещающего ему убивать женщин.

Жан Рено в роли Виктора

Конечно, слова Бессона можно рассматривать как своеобразное пасхальное яйцо для фанатов. Но факт остается фактом — сюжет «Леона» появился на свет именно после того, как Люк Бессон, осознав какой потенциал у подобного Виктору персонажа, задался целью подробно его исследовать. Эти наработки и составили костяк «Леона».

У многих известных режиссеров есть свои постоянные актеры, которых они раз за разом снимают в своих фильмах. У Мартина Скорсезе был Роберт Де Ниро, а сейчас есть Леонардо ДиКаприо. Курт Расселл сыграл главные роли в пять фильмах Джона Карпентера. Кристофер Нолан продолжает регулярно звать Майкла Кейна во все свои новые проекты. У Люка Бессона таким постоянным актером был Жан Рено. Снявшись в дебютной черно-белой короткометражке Бессона «Предпоследний», Рено затем участвовал во всех без исключения картинах режиссера 80-х – начала 90-х: «Последней битве», «Подземке», «Голубой бездне» и «Никите». «Леон» стал кульминацией их сотрудничества и по сей день остается, вероятно, самой известной ролью актера, а также последним разом, когда они вместе работали на съемочной площадке. После этого их пути немного разошлись: конечно, Рено снимался в нескольких фильмах, которые продюсировал Бессон, но никогда более не играл в фильмах, где тот выступал в качестве режиссера.

Интересно, многие ли люди при просмотре «Леона» задумываются над тем, что роль Матильды стала дебютом Натали Хершлаг, которая еще только привыкала к псевдониму Портман в кинематографе? Конечно, у будущей актрисы имелся определенный театральный опыт, но кинематограф был для нее абсолютно неизведанной территорией.

Также интересно то, что Портман первоначально не прошла кастинг «Леона», поскольку на тот момент ей еще не исполнилось и двенадцати, а персонажу Матильды по сценарию было тринадцать-четырнадцать лет. Тем не менее, Портман, которой уже тогда было не занимать амбиций, пришла на пробы еще раз и отыграла сцену, где Матильда оплакивает своего брата, так поразив Бессона, что он в итоге отдал ей роль.

Разумеется, родители Натали были весьма обеспокоены взрослым содержанием сценария. Например, они настояли на том, чтобы в фильме было не больше пяти сцен с курением Матильды, и чтобы во время них она не затягивалась и не выдыхала сигаретный дым. Бессон согласился с этой просьбой, и если внимательно пересмотреть фильм, то можно увидеть что Портман действительно ни разу не затянулась.

За свою карьеру Гэри Олдман снялся в огромном количестве фильмов, начиная от небольших лент и заканчивая многомиллионными блокбастерами, с легкостью играя как героев, так и отъявленных негодяев, за что справедливо заслужил звание мастера перевоплощения.

Но из всех многочисленных персонажей Олдмана Норман Стэнсфилд является, пожалуй, самым известным. Продажный полицейский, любитель классической музыки и наркоман, имеющий явные проблемы с психикой — при каждом своем появлении на экране он одновременно и забавляет, и пугает, ныне по праву считаясь одним из самых запоминающихся кинозлодеев всех времен. И кому сейчас какое дело, что актер так и не получил ни одной номинации за эту роль.

Гэри Олдман в роли Стэнсфилда (слева)

При работе над образом Олдман импровизировал практически в каждой сцене, что иногда вызывало недовольство у Люка Бессона, но ничуть не помешало ему включить все эти моменты в фильм. Взять хотя бы сцену, где Стэнсфилд признается в любви к Бетховену. Или эпизод, где он обнюхивает отца Матильды, что стало полной неожиданностью для игравшего его актера. Это же касается и одного из самых памятных моментов фильма, где Стэнсфилд кричит «ВСЕХ!».

Первоначально Олдман сделал несколько дублей, где произносил эту реплику нормальным голосом, а затем решил слегка подшутить над режиссером. Он знаком показал звукооператору снять наушники, после чего проорал реплику во всю мощь своих легких. Бессон оценил шутку и использовал на монтаже именно этот дубль.

Изначальный сценарий Леона был еще более мрачным и противоречивым, чем итоговый фильм. Скажем, в нем присутствовала сцена секса между Леоном и Матильдой. Но это еще цветочки по сравнению с тем, как Бессон задумывал закончить фильм. Вот так выглядел финал «Леона» в оригинальном сценарии.

ЗАМЕДЛЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ

Появляется Матильда. На ней большой плащ Леона, в руке пистолет с глушителем. Ее лицо жестко и неподвижно — мы никогда не видели ее такой. У входа в здание стоят два копа, которые пораженно смотрят на нее. Это последнее выражение лица в их жизни.

Она заходит в коридор. В его конце Стэнсфилд смеется вместе со своими коллегами. Матильда идет, пока не видит белую простыню на полу. Она приседает и приподнимает один конец. Кровь Леона повсюду, но выражение его лица милое и расслабленное. Матильда гладит его по щеке.

Кто-то стучит по спине Стэнсфилда. Группа оборачивается и видит маленькую девочку, сидящую возле трупа. Матильда целует Леона и встает. Ее пистолет остается лежать на полу.

Она смотрит на Стэнсфилда, прямо в его глаза и широко улыбается. Стэнсфилд не понимает, что происходит. Матильда достает свою руку из кармана и кидает ему что-то. Стэнсфилд ловит предмет. Это металлическое кольцо. Стэнсфилд всё меньше и меньше понимает, что сейчас происходит.

Матильда распахивает свой плащ: внутри находится связка из дюжины гранат. У одной недостает кольца.

СТЭНСФИЛД ПОНИМАЕТ ВСЁ.

МОЩНЫЙ, ВСЕОБЪЕМЛЮЩИЙ, АБСОЛЮТНЫЙ ВЗРЫВ.

Ударная волна опрокидывает всех стоящих на улице. Всё еще в замедленной съемке тысячи обломков падают на землю. Дождь кажется еще более печальным чем обычно.

Остается лишь порадоваться тому, что позже Бессон решил изменить финал. «Леон» — это, конечно, грустная история, но такая концовка была бы слишком кровожадной, и сместила бы акценты — ведь в первую очередь, это всё же фильм о взаимоотношениях и любви двух главных героев, а не о мести.

У «Леона» мог быть сиквел под названием «Матильда». Люк Бессон давно планировал снять продолжение своей лучшей картины, и, по слухам, даже написал сценарий. Однако за несколько прошедших после выхода ленты лет, многое изменилось. Бессон создал свою собственную компанию EuropaCorp, в то время как права на «Леона» остались за выпустившей его студией Gaumont, которая была не слишком довольна уходом Бессона.

К тому же, после провала «Жанны Д'Арк» Бессон на несколько лет отошел от режиссуры и планировал ограничиться лишь продюсированием и поручить съемки своему протеже Оливье Мегатону. Натали Портман же была готова сниматься при условии, что именно Бессон будет режиссером.

В итоге сумма всех этих факторов не позволила сиквелу состояться. Все наработки Бессона позже легли в основу сюжета «Коломбианы», которую снял всё тот же Мегатон. И, вспоминая этот фильм, пожалуй, остается лишь порадоваться, что «Матильда» так и осталась на уровне идеи. Пусть с тех пор Бессон снова вернулся в режиссуру — но в новом столетии у него не было ни одной истории, способной по степени эмоциональности хоть немного сравниться с «Леоном». И хотя посредственное продолжение не делает оригинал хуже, но все-таки оно всегда оставляет осадок на душе настоящих киноманов. Так что хорошо, что «Леон» запомнится нам таким, каким он был — грустным, трогательным, душевным и единственным в своем роде.

"Белое солнце пустыни" - интересные факты

1. Даже после многочисленных переделок руководство Мосфильма осталось недовольно качеством фильма. Директор Мосфильма так и не подписал акт о его приёмке.

2. В процессе производства руководство обвиняло  В. Мотыля  в творческой непригодности, перерасходе средств и проблемах с дисциплиной на съёмочной площадке.   Фильм, снятый на две трети, хотели закрыть. Его спасло только то, что Министерство финансов отказалось списывать более 300 тыс. истраченных рублей.

3. Даже после повторной экспедиции, где режиссёру пришлось полностью переделать концовку и несколько ключевых сцен, картину отказывались принимать. Пришлось внести ещё 27 правок.

4. Картину спас генсек В.и, Брежнев, которому фильм очень понравился. Но картина всё равно получила вторую прокатную категорию – это означало ограниченное количество копий и практически полное отсутствие рекламы.

5. Исполнитель роли Верещагина – Павел Луспекаев, во время работы над фильмом был тяжело болен.  У него были ампутированы пальцы на ногах и он ходил в специальных ортопедических ботинках. Его самоотверженная работа над ролью так поразила режиссёра, что  образ Верещагина был серьёзно переработан и усилен. Отставной таможенник стал одним из основных персонажей фильма, хотя сам актёр не дожил до выхода картины на экран.

6. Для ролей жён Абдуллы было лишь две профессиональные актрисы. Остальных нужно было искать где придётся. Съёмки происходили в Дагестане и Туркмении - местные женщины отказывались сниматься. Поэтому роли жён играли случайные люди, например, продавщица из магазина «Синтетика», журналистка, баскетболистка. Потом, когда съёмки затянулись и массовка стала капризничать – в качестве жён стали выступать солдаты.

7. Лошади, найдённые для съёмок, боялись выстрелов. Кахе Кавсадзе (Абдулле) пришлось стрелять, сидя на ассистенте.

8. Сразу после выхода на экраны СССР картину выдвигали на соискание Государственной премии СССР, но награду в 1970 году получила картина «У озера». В советское время фильм так и не был удостоен каких либо официальных регалий. В конце концов, уже после распада СССР,  по личному указу Б.Ельцина фильм всё же получил Государственную премию России.

9. Сначала на главную роль пригласили актера Георгия Юматова. Зная о его пристрастии к алкоголю, режиссер поставил условие: уйдешь в запой - сниму с фильма. Однако, прямо накануне съемок Юматов «сорвался»: напился и ввязался в драку. Все лицо актера было в синяках, которые не смог бы скрыть ни один гримёр. Ни о какой главной роли после этого не могло быть и речи.  Пришлось срочно менять актёра – на главную роль пригласили Анатолия Кузнецова, срочно вызвав его из Москвы.

10. Многие сцены были вырезаны или изменены, потому что московское начальство сочло их слишком жестокими по отношению к зрителю. Например, сцену когда сходит с ума жена погибшего Верещагина пришлось вырезать, а сцену с закопанным Саидом - переснять.

11. Фильм изначально задумывался как очередной «наш ответ Голливуду» на ниве вестерна - нечто, вроде, «скачи и стреляй».  Режиссёр сознательно отказался от этого стиля, решив, что подражать  американцам на их же поле – нелепо.

12. Сцены в музее были сняты в древнем Мерве - городе, основанном Александром Македонским.

13. Хотя фильм с успехом прошёл в 130 странах мира, не повезло ему, пожалуй, только в Марокко. Как объяснил Анатолию Кузнецову работник советского посольства, у марокканского короля Хасана II было две жены. И ему стало обидно, что у простого русского солдата их девять. Актёр так и не понял, почему король решил, что это жёны главного героя, а не Абдуллы.  Возможно, это был восточный юмор, а «восток – дело тонкое».

"Титаник" - интересные факты

Секреты "Титаника": массовка из 40 человек и бассейн вместо океана

19 декабря 1997 года, в открытое плаванье отправилась кинолента "Титаник". С того дня фильм не сходил с экранов кинотеатров и за несколько месяцев собрал в прокате свыше 1,8 миллиардов долларов, окупив баснословный бюджет.

Самая кассовая картина за всю историю кинематографа стала также рекордсменом по числу полученных наград "Оскар" - 11 статуэток.

В том, что фильм получился таким зрелищным и реалистичным, заслуга всецело принадлежит режиссёру Джеймсу Кэмерону, который не поскупился на свой шедевр. Когда продюсеры узнали о том, что запланированный бюджет фильма серьёзно превышен, режиссер лишился не только своего гонорара в размере 8 миллионов долларов, но и процента от общих сборов.

История "Титаника" началась с того, что на свой день рождения Кэмерон получил в подарок труд своего лучшего друга, рассказывающий о "Титанике". С этого дня режиссер просто заболел идеей снять фильм-катастрофу о корабле-легенде.

265-метровый "Титаник", весивший 60000 тонн, был построен компанией White Star Line за два года. Ещё год ушёл на подготовку корабля к первому путешествию. 15 апреля 1912 года, через пять дней после выхода в Атлантический океан, гигантский лайнер столкнулся с айсбергом, в результате чего были повреждены пять из его шестнадцати "водонепроницаемых" отсеков. Спустя 2 часа и 40 минут расколовшийся на две части "Титаник" пошёл ко дну. Из 2223 пассажиров корабля спаслись лишь 710 человек.

Погружение...

Кэмерон собирал буквально все, что могло добавить фильм о "Титанике" реалистичности: обращался к историкам, ученым...

Режиссер лично отправился на дно к "Титанику" на батискафах "Мир-1" и "Мир-2" (российского научно-исследовательского судна "Академик Мстислав Келдыш").

Ради 12 минут в фильме батискафам пришлось погружаться на дно 12 раз в течение 5 месяцев. Отснятый материал позволил дизайнерам воссоздать интерьер внутри корабля, а студиям создать миниатюрные модели судна.

Всего для создания спецэффектов было задействовано 17 студий. Главная роль в их создании отводилась Digital Domain под руководством Роба Легато. Каждый раз, как только у Легато возникали вопросы в процессе изучения истории Титаника, он обращался к Джеймсу Кэмерону.

"Джим стал наилучшим экспертом по Титанику", - говорит Легато. "Это - одна из особенностей, благодаря которым он является таким отличным режиссёром. Он полностью погружал себя в историю, поэтому не пропускал ни одного клочка бумаги с результатами исследований".

Бассейн для Титаника и пена для айсберга

Для съемки фильма был построен гигантский павильон студии 20th Century Fox. На мексиканском побережье при помощи пяти тонн динамита был создан бассейн с водоизмещением четыре миллиона литров. В этот бассейн и была в последствии отправлена самая большая в истории киномодель - копия "Титаника" длиной 231 м (настоящий лайнер был всего на 34 метра длиннее), что позволило сократить количество спецэффектов почти на тысячу эпизодов.

Для съемок также был создан "айсберг" из пенообразователя, покрытый стекловолокном и воском.

Массовка из 40 человек

Для съемок массовых сцен создатели воспользовались услугами всего сорока актеров, которые были одеты в костюмы, обвешанные датчиками для "захвата движения". В студии с помощью компьютеров была смоделирована "вода", в которую падали пассажиры "тонущего" корабля.

Добро пожаловать на борт

Съёмки этой эпической картины, продлившись около 7 месяцев, закончились 23 марта 1997 года. Все это время декорации на корабле - от ковров до люстр - находились под присмотром компаний, которые когда-то оснащали настоящий "Титаник".

На "борту" находились главные герои съемок - Леонардо Ди Каприо, Кейт Уинслет, Билли Зейн, Кэти Бейтс и Глория Стюарт.

Интересно, что первоначально Джека Доусона в фильме должен был играть Мэтью МакКонахи, но в итоге Кэмерон лично настоял на кандидатуре Ди Каприо.

Говорят, что Кейт Уинслет настолько понравился еще неоконченный сценарий Кэмерона, что она много раз звонила режиссеру с просьбами утвердить ее на роль Розы Де Витт. Хотя изначально режиссер видел в этой роли Гвинет Пелтроу, в итоге он сдался на уговоры Уинслет.

Актриса и не подозревала, сколько сил от нее потребует этот фильм. Ей так часто приходилось опускаться в воду, что во время съемок сцен гибели "Титаника" Уинслет заработала пневмонию.

Режиссер - художник - музыкант

Кэмерон был категорически против того, чтобы в фильме использовались какие-либо песни, даже в заключительных титрах. Однако он изменил свое мнение, когда услышал уже готовую песню "My Heart Will Go On", исполненную певицей Селин Дион. За эту песню композитор Джеймс Хорнер получил "Оскар".

Примечательно, что все лирические композиции, звучащие в "Титанике", написаны в основном режиссером. Также руке режиссера принадлежит рисунок, изображающий Роуз Де Витт.

Ожившая мечта

"Титаник", который был задуман как фильм-катастрофа, в итоге стал одной из лучших в мире историй о любви, покорившей сердца миллионов зрителей.

В первые дни проката люди по всему миру выстраивались в длиннейшие очереди, чтобы увидеть картину. Всего же фильм продержался в прокате рекордный срок с 19 декабря 1997 года по 25 сентября 1998 года.

Материал подготовлен интернет-редакцией www.rian.ru на основе информации открытых источников

www.rian.ru

"Бешеные псы" от Квентина Тарантино - малоизвестные факты

(c) Максим Бухтеев

 1. Некоторые критики обвиняли Квентина Тарантино в плагиате. Однако он никогда и не скрывал, что черпает свои идеи из других фильмов, творчески перерабатывая их и комбинируя.

 Основная идея фильма «Бешеные псы» очень похожа на сцену из фильма «Город в огне» (Lung fu fong wan), Гонконг, 1987 год.

Как  сказал Филипп Томас (редактор-распорядитель журналов “Эмпайр” и британского “Премьер”). — В Квентине хорошо то, что когда кто-то упоминает о “Городе в огне”, он говорит: “Да, это потрясающий фильм. У меня есть постер на стене. Я принимаю это. Если вы думаете, что я повторяю сюжет, пусть так и будет”.

И, если честно, то, конечно, одна пятиминутная сцена – это не то же самое, что целый фильм.

2. Одна из причин успеха фильмов Тарантино в том, что он принёс в пуританский киношный мейнстрим  жёсткие элементы из других жанров.

 Однако, с ними было довольно много хлопот. Например, обилие крови на экране требовало соответствующих декораций, вроде белой обивки машины или вносило иные коррективы в съёмочный процесс.  

 Сэнди Рейнолдс-Васко, (художник-декоратор):

 “Было 105 градусов по Фаренгейту, и он лежал в этой луже неделями. Мы даже думали, что нам придётся взять напрокат манекен, потому что просто не могли представить, как актер сможет лежать дни, и дни, и дни... Но Тим Ротт просто лежал на полу. Нам приходилось делать эту лужу каждый день, потому что мы не могли оставлять ее на этом крысином складе”.

 
 3. Тарантино часто приходится защищаться от обвинений в излишнем насилии на экране.

 Интересно, что, несмотря на то, что главной жертвой насилия в «Бешеных псах» становится полицейский, полицейские никогда не жаловались на фильм.

Возможно, полицейские просто привыкли к своей незавидной киношной доле.

 4. Кино – это долгий, большой и дорогой процесс. Чаще всего, тем, кто хочет снять фильм, приходится тратить на поиск денег больше усилий, чем на всё остальное.   

 Лоуренс Бендер (сопродюсер):

 «У нас был парень из Канады, который предлагал нам полмиллиона в том случае, если его подружка будет играть мистера Блонда. Это была настолько неожиданная идея, что мы решили вернуться и проговорили об этом целый час. Я слышал об этом, о пропихивании подружек в кино, но никогда не думал, что люди на самом деле делают это. Я думал, это просто голливудское клише».

 5. Тарантино всегда отрицал, что в его фильмах есть какой-то иной подтекст, отличный от того, что уже есть на экране.

 Впрочем, он сам любит давать повод поломать голову любителям шарад и загадок. 

 Девид Васко (художник):

 “На складе на стене была записка: “Тони, не трогай этот выключатель” и снаружи на здании: “Тони, не паркуй здесь машину”. Есть один кадр в “Криминальном чтиве”, где Брюс Уиллис бежит в ломбард. Он заставил нас ещё раз написать краской из баллончика: “Тони, не паркуйся здесь”. Никто этого не видел, никто этого не прочел. Но он от этого тащится”.

 6. Одна из самых известных нестыковок в фильме произошла из-за сбоя в работе пиротехники.

По официальной версии, в Джо и Милягу Эдди стреляет Уайт, хотя Крис Пенн признает, что недоумение возникает не на пустом месте:

“Ха, этот вопрос задают чаще всего. Дайте мне сказать прямо: никто не застрелил Милягу Эдди... это была ошибка. Должно было произойти следующее — не знаю, понравится ли это Квентину, но сейчас уже слишком поздно, и потом он никогда не говорил мне “нет”, — предполагалось, что Харви застрелит Лоуренса, потом меня, а потом подорвется на шутихе. Но все дело было в шутихе Харви, ее взрыв был похож на выстрел, она взорвалась, как только он застрелил Лоуренса. Так что он упал, а моя шутиха тоже взорвалась, так что я тоже упал. Таким образом, никто не застрелил Милягу Эдди. Нужно отдать дань таланту и находчивости Квентина. Нас поджимали время и деньги, нам нужно было закончить фильм. То, что мы сделали, было оригинальным поворотом, и Квентин начал думать об этом. Где нам было взять время? А потом он сказал: “Знаете что, все на этой земле будут спрашивать, кто застрелил Милягу Эдди. Это будет самым противоречивым местом фильма. Мы это оставим”. И точно, он был прав”.

 Все цитаты приведены по книге: Доусон. «Тарантино» (1999)

"Бриллиантовая рука" - байки и факты

Леонид Гайдай снимался в роли пьяного мужика, которого забирает милиция, а вот пел за него Вицин. Кроме того, рука режиссёра летала в кошмаре Геши.

В эпизоде, когда Козлодоев бежит по волнорезу, он дает пендаля мальчишке. Мальчишка этот — сын Никулина, ныне директор московского цирка, Максим Никулин. Во время съемок он ненатурально падал в воду, ожидая удар. Испортив с десяток дублей, Гайдай громко объявил, что Козодоев его больше пинать не будет, а просто пробежит мимо, шепнув затем Миронову, чтобы бил как раньше и посильнее. Добрый дядя Андрей дал такого пинка не ожидающему подвоха мальчишке, что тот проплакал полдня.

Знаменитая реплика Лёлика-аквалангиста «ИдЫот!» адресована была оператору, который объявил, что запорол очередной дубль.

На самом деле вместо Стамбула съёмки проходили в Баку, а сцены на «Чёрных камнях» снимали под Туапсе в районе скалы Киселёва. Мечты о загранице так и остались мечтами.

В финальной сцене Никулин действительно получил довольно сильно настоящим крюком крана по шее. Крановщик не рассчитал высоту.

http://lurkmore.ru/

"Клиника" - интересные факты

• Дословно название сериала «Scrubs» в некоторых словарях переводится как «Кусты», но есть и другое определение — это, собственно, название хирургического костюма — рубаха и штаны. Также так называют, вообще, всех молодых врачей — типа отбросы и все такое.
• Нейл Флинн, исполнитель роли Несносного Уборщика, первоначально прослушивался на роль доктора Кокса.
• Джон Макгинли, воплотивший на экране образ доктора Кокса, за кадром проводит много времени со  своим сыном Максом, у которого синдром Дауна, активно участвуя в сборе средств в    помощь больным этой болезнью.
• В разное время «Клинику» посещали такие голливудские звезды, как Мэтью Пэрри, Майкл Фокс, Хизер Грэм, Тара Рид и многие другие.
• Действительное имя героя — Chris Turk (Тёрк). А «Теркелтон» — это прозвище, данное этому герою другим героем — доктором Бобом Келсо.
• Рентгеновский снимок, на котором написано название сериала в заставке висит неправильно, потому сердце на нем справа, а печень слева.
• 
• В одной из серий JD смотрит фильм «Беглец» в котором снимался Нил Флинн, в сериале он исполняет роль уборщика.
• Съемки «больничных» сцен сериала проводились в реальной, но не действующей, больнице Северного Голливуда, (Калифорния, США). В этой же больнице снимались и некоторые другие сцены сериала: бар, квартира Джона Дориана и др.
• Поскольку сериал во многом посвещён работе главных героев и всё основное действие происходит в больнице, для работы над сериалом были привлечены несколько врачей-консультантов. Среди них доктора Джонотан Дорис, Джон Тёрк и Долли Клок, имена которых легли в основу имён персонажей (Джон Дориан, Кристофер Тёрк и Молли Клок соотвественно)
• Название каждой серии начинается со слова «Мой…» (англ. My…). Это связанно с тем, что повествование в сериале ведётся от лица одного из героев, доктора Джона Дориана. Несколько серий имеют иные названия («Его…», «Её…»), поскольку повествование в них ведут другие герои. В серии «Their Story» («Их рассказ») рассказчиками являются сразу несколько второстепенных персонажей.
• Для трансляции сериала в некоторых странах иностранные языки, которыми владеют главные герои, были изменены. Так, для показа в Испании родной язык Карлы был изменён с испанского на итальянский, а в немецкой версии Эллиот владеет датским, а не немецким языком.
• Некоторые из авторов сериала выступили в роли актёров второго плана. Среди них сценарист и продюсер Майк Шварц, исполнивший роль курьера Ллойда; продюсер Рэндл Уинстон, снявшийся в роли охранника Леонарда; сценаристка Габриэль Аллан, сыгравшая медсестру и, собственно, Билл Лоуренс, сыгравший какого-то другого уборщика в последней серии 8-го сезона.
• Сэм Ллойд, исполнитель роли Тэда, на самом деле, как и в сериале, является солистом музыкальной группы «The Blanks», исполняющей акапеллы из заставок телесериалов, мультфильмов и реклам. Также, в сериале играют его товарищи по группе.
• Жену доктора Перри Кокса, Джордан, играет настоящая жена автора сериала Билла Лоуренса — Криста Миллер. Когда Криста забеременела, сценаристы решили сделать беременной и ее героиню. Однако новорожденного сына Кристы и Билла в роли сына Перри и Джордан решили не снимать: вместо него в сериале роль малютки Джека исполняют двое близнецов, Джейкоб и Эндрю.
• Доктор Кокс часто называет Джей Ди девчачьими именами. Это было идеей актера Джона Макгинли (Кокс), который в реальной жизни подшучивает так над своим лучшим другом и соседом актером Джоном Кьюсаком.

http://lurkmore.ru/

Звёздные войны

Сборник фактов о  саге "Звёздные войны"

Создание "Звездных войн". Часть 1

Автор: Н. Маркалова
http://www.mir3d.ru

В этом году исполняется 35 лет старейшей в индустрии визуальных эффектов студии Industrial Light & Magic (ILM), созданной в 1975 году специально для производства спецэффектов для космической саги Джорджа Лукаса. Как много воды утекло с тех пор! Поскольку начало ILM совпало с подготовкой фильма к съемке, мы начинаем большой цикл материалов о Классической саге, а заодно – о начале работы известной студии.

Идея снять фантастический фильм пришла к Джорджу Лукасу еще в годы учебы, когда он работал над своим студенческим проектом "Электронный лабиринт ТНХ 1138: 4ЕВ". Идея постепенно обретала форму, но только после знакомства Лукаса с фильмом Акиры Куросавы "Скрытая крепость" у идеи появился сюжет. В 1971 году, когда Лукас работал над фильмом "Американские граффити", появились первые наброски сценария будущего шедевра. Вся история укладывалась на 12 листах под довольно абсурдным названием: "История Мэйса Уинду, преподобного Джедай-бенду, родственника Исиби Си-Джи Тейпа, ученика великого Джедая". Параллельно Лукас работал над сценарием фильма «Апокалипсис сегодня», который ему так и не удалось снять (кино, как мы знаем, было снято Фрэнсисом Фордом Копполой одновременно с "Новой надеждой").  Позже Лукас прочитал несколько книг по мифологии, в том числе Джозефа Кэмпбелла, и решил, что его сюжет совпадает с теорией, разобранной в "Герое с тысячью лицами", поэтому стоит еще усилить сходство.  За следующие 6 лет история претерпевает значительные изменения. Например, вначале принцесса Лейа Агилайя летела на "Звезду смерти" спасать своего брата Люка Старкиллера, Хан Соло и Оби-Ван Кеноби были одним персонажем, а весь актерский состав планировалось импортировать из Японии.

На одном из этапов Лейя и Люк поменялись местами, Кеноби и Соло оказались абсолютно разными персонажами, причем не только по возрасту и содержанию, но и по национальности: на роль Кеноби Лукас мечтал взять любимого актера Куросавы Тоширо Мифуне, а на роль Хана Соло предполагалось найти чернокожего.

К середине 1974 года вторая версия сценария "Звездных войн" была написана, но студия все никак не могла определиться, сколько же будет стоить производство ленты, потому что никто не знал, как он будет выглядеть. На самом деле "Фокс" надеялись, что Лукасу надоест пробивать стену, он смирится с невозможностью снять фильм и исчезнет с их горизонта. Видимо, они не знали, с кем связывались.

Ральф МакКуорри

Еще в 1973 году через друзей Лукас познакомился с промышленным дизайнером Ральфом МакКуорри, который работал в компании Boeing, а позже рисовал иллюстрации к высадке экипажа «Аполлона» на Луне.

Ральф МакКуорри за работой

Ральф МакКуорри родился 13 июля 1929 года в городке Гэри штат Индиана (США). После окончания школы он учился в колледже Искусств и в 1950 году его приняли на работу в компанию Boeing в Сиэтле, где он оказался самым молодым из пятидесяти дизайнеров. Сразу же после трудоустройства его призвали в армию, и он даже побывал на линии фронта во время корейского конфликта. Там он был ранен в голову и если бы пулю в конце концов не остановила подкладка шлема, то не видать бы нам никаких "Звездных войн". После демобилизации он поступил в Арт центр, где изучал промышленный дизайн и рекламу. В начале 60-х Ральф переехал в Лос-Анджелес, где работал в компании Reel Three.

Художник тогда написал концепт-картины для так и нереализованного кинопроекта Мэттью Роббинсона и Хэла Барвуда "Звездный танец", которые очень понравились Джорджу.  И когда пришло время искать дизайнера, который бы "продал" фильм студии, Джордж направился прямиком к МакКуорри.

Забавно, что дизайнер, изменивший внешний вид кинофантастики, никогда не интересовался этим жанром раньше. "В детстве я читал комикс про Бака Роджерса, но не считал его чем-то серьезным, - вспоминает он. - Я работал в Boeing и "болел" самолетами и космическими кораблями, слегка интересовался фантастической архитектурой, но никогда не думал начать рисовать ее сам. Но мне понравилось рисовать для Хэла и Мэтта настолько, что я подумал: "Вот где мое место!" Так неожиданно я нашел себя". Еще один интересный факт: тогда в 1975-м над "Звездными войнами" трудились парни, чей средний возраст не превышал 30 лет. Но первым работником еще несуществующей тогда компании ILM был  45-летний художник Ральф МакКуорри, ставший исключением в статистике студии.

"Я не думал, что увижу Джорджа снова после той первой встречи, - делится МакКуорри. - Но пару лет спустя он появился – уже со сценарием и предложением по зарплате и спросил, будет ли мне интересно сделать картины подобные тем, что я делал для Мэтта и Хэла. Я ответил согласием».

Тогда Маккуорри должен был написать пять картин, которые помогли бы получить финансирование для ленты - работы Ральфа должны были заменить размахивание руками и объяснения на пальцах во время переговоров. Это был ноябрь 1974. МакКуорри разрабатывал дизайн истребителей, Звезды смерти, костюма Вейдера и облика персонажей.

Поскольку в сценарии все это не описывалось, он делал свои рисунки по объяснениям Лукаса. Кроме того, сценарий все время менялся, поэтому рисовать опираясь только на него смысла не было.  "Я сидел с карандашом в руке и мечтал, - вспоминает Ральф, – выдумывая самые гротескные образы. Джордж приезжал каждую неделю-полторы, и смотрел результат. Потом мы обсуждали, что он хотел увидеть и что поправить в готовых работах, если они ему нравились".

"У меня был список из десяти работ, которые я хотел бы увидеть полностью законченными, - рассказывает Лукас. – Мы начинали с наброска, потом я вносил изменения, он рисовал его снова. И когда я понимал, что мы уже почти нашли, что искали, он делал большой набросок, из которого потом родилась бы полноценная картина. Я вносил последние корректировки, и потом он писал картину. Ральф вкладывал в работы огромное количество деталей, текстур и элементов. Я только рассказывал ему, зачем эти приборы или машины, что они делают, и показывал референсы.  Иногда оно сразу получалось замечательно, иногда мы возвращались и переделывали. Я доверял ему полностью".

Соавторы

МакКуорри считает Джорджа соавтором своих картин, ведь они рисовались по видению последнего. Правда, Лукас был не единственным соавтором. На самом деле, стоит развеять миф о том, что Ральф МакКуорри единолично придумал весь внешний вид фильма – это неправда. Но обо всем по порядку.

Всего МакКуорри сделал 21 концепт-иллюстрацию. Он писал гуашью, акварелью или комбинировал гуашь и акрил. В результате первых встреч с Лукасом появились пять ключевых картин, на которые Ральф потратил по паре дней на каждую. Эта работа продолжалась между январем и мартом.

"Роботы в пустыне"

Первыми на свет появились R2-D2 и C-3PO. "Джордж хотел, чтобы Татуин был пустынной планетой с двумя солнцами, - рассказывает художник. - Я закрыл глаза и подумал: "Пустыня, жара, нет растительности, только скалы и пыль". И вся экономика Татуина сразу родилась в моем воображении. Первой картиной, что я сделал, было изображение R2-D2 и C-3PO в пустыне. – Джордж показал мне роботов из "Молчаливого бега". Это квадратная коробка на двух ногах. Я подумал, они квадратные, а я сделаю своего цилиндром, похожим на мусорное ведро с куполом, а вместо двух ног у него будет три. Сзади я нарисовал орегонское побережье, а вместо моря – песок".  

"Я показал Ральфу робота из "Метрополиса", - вспоминает Лукас. – Я однозначно хотел одного из них человекоподобным, это было описано в сценарии. Это был заведующий по связям с общественностью. А второй – просто обычный "роботоподобный" робот".

Эта картина оказалась очень важной. Когда Джордж нанимал актеров, понравившийся ему Энтони Дэниэльс никак не соглашался на роль робота.Ещё бы - актер с классическим театральным образованием, игравший на сцене Шекспира, совсем не хотел провести несколько месяцев в неповоротливой и неудобной броне на съемках фильма, в котором никто не увидит его лица, да и голоса не услышит (изначально Энтони предполагалось переозвучить из-за слишком британского выговора). Но после того, как Лукас показал ему картину МакКуорри, Дэниэльс не смог отказать. "Робот показался мне таким несчастным и одиноким, - вспоминает он, - что я не мог повернуться и уйти, бросив его на произвол судьбы". Вот так одна картина может перевернуть жизнь человека – с тех пор Энтони Дэниэльс играет только C-3PO, и очень счастлив.

"Дуэль"

Вторым был Дарт Вейдер. "По описаниям Джорджа Дарт Вейдер был большой темной фигурой в плаще, - рассказывает Ральф. – Он должен был носить железную шляпу, как у рыбаков – с длинными спускающимися вниз полями, и маску. В одной из сцен фильма ему предстояло выпрыгнуть из "Звездного разрушителя" и приземлиться на корабль, который они догоняли, прожечь дыру в корпусе и найти жертву. Соответственно, ему предстояло выдержать вакуум и низкие космические температуры, позже костюм превратился в часть персонажа". К слову, имперские штурмовики должны были уметь делать тоже самое, именно для этого они одеты в свои доспехи.

Теперь - о соавторах. В ноябре 1974 года, одновременно с МакКуорри, на проекте появился модельмейкер Колин Кантуэлл, которого Лукас нашел в планетарии Сан-Диего, где тот мастерил что-то для космического шоу. Но Колин не был новичком в этом деле – он работал над фильмами "2010: Космическая одиссея" и "Штамм Андромеды" и держал дома обширную коллекцию моделей. Он параллельно с МакКуорри разрабатывал концепт-модели кораблей, спидера, "Звезды смерти". Когда создавалась очередная модель, МакКуорри вносил ее в свои картины.

"Полет к "Звезде смерти"

Первый придуманный Колином корабль был Y-Wing. Он и попал в очередную картину Ральфа, вдохновленную работами Джона Беркли. На ней впервые появляется и первый вариант "Звезды смерти". Здесь она еще очень маленькая - видны даже иллюминаторы. Дыра в пузе предвосхищала наличие устрашающей пушки. Позже Лукас рассказал Ральфу, что Звезда смерти должна быть такой большой, что у поверхности выглядеть плоской, оставаясь шаром при взгляде издали. МакКуорри вычислил, что для таких задач она должна иметь 148 километров в диаметре, а ее окружность имела бы протяженность 466,7 километра!

"Кантина"

Пятой картиной была сцена в кантине, когда Хан Соло пытается опередить инопланетянина, вытаскивая бластер. «Я представлял это место обычным баром в проходной галерее,  - вспоминает МакКуорри. – Здесь были оборванные рекламные плакаты и мусор. Ничто не указывало на высокие космические технологии. Джорджу понравилось общее ощущение от картины, но он попросил внести в нее больше механических вещей. Например, одной из них был "автоматический полицейский" в виде летающего теннисного мяча. Джордж  сказал, что это поисковые боты, разыскивающие определенного человека. Найдя его, они исполняли смертный приговор".

"Город в облаках"

Нет, это не ошибка, я написала пятой картиной, а четвертой был вид плывущего в облаках имперского города на Олдоране. Думаю, вы все понимаете, почему этот концепт в итоге никогда не попадает в список концепт-арта "Новой надежды".

Эволюция кадра. Позже Ральф написал на этой картине TIE истребители, а для ленты "Империя наносит ответный удар" переработал ее еще раз

В одной из версий сценария Люк был безымянной героиней, а Хан Соло и Бен Кеноби – единым персонажем. И одним единственным доказательством этой идеи служат ранние концепты Ральфа МакКуорри, в которых главный герой фильма явно женского пола, а у Хана Соло появляется световой меч.

Ранние варианты персонажей

"Джордж хотел, чтобы Люк стоял на утесе и смотрел на город, который позже сделают в виде рисованного фона, - рассказывает Ральф. – А "машина" должна была висеть в воздухе, поэтому я нашел интересный ракурс, который показывает зазор между днищем авто и землей. Главный герой здесь – девушка с длинной винтовкой, как хотел Джордж".

"Люк в пустыне"

"Лэндспидер" прошел через несколько дизайнерских вариаций прежде, чем его утвердили. МакКуорри сделал несколько набросков, а Кантуэлл – построил концепт-модель. Впрочем, концепт-модель Колина так и осталась нереализованной.

К марту Колин Кантуэлл закончил также и прототип пиратского корабля, который тоже оказался на полотнах художника. Позже этот корабль превратился в тот, на котором в начале фильме Лейя пытается спастись от Империи.

"Корабль в доке Олдарана"

В итоге модель пиратского корабля заняла довольно много времени. К тому времени, как Колин закончил делать ее концепт в мае 1975 года, ILM уже вовсю работала, и в августе в команду рисовальщиков влился Джо Джонстон, который и доработал многие ранние дизайны.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Вверх

Отметок "нравится": 2664

Средний: Выбор оценкиОтменить оценкуБедненькоНикакСойдётХорошоЛучше не бывает!

Голосов пока нет

Создание "Звездных войн". Часть 2

Автор: Н. Маркалова
http://www.mir3d.ru

ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало читайте: Создание «Звездных войн». Часть 1

Чубакка тоже перекочевал из какого-то фантастического фильма, пройдя через множество изменений и корректировок. И потом еще был сильно доработан Стюартом Фриборном, известным гримером. Но МакКуорри доволен тем, что получилось в итоге.

"В коридорах Олдарана"

На этой картине Чубакка несет раненого, а Хан Соло все еще с бородой. Плюс в этом варианте имперские штурмовики тоже могли пользоваться световыми мечами.

"Пиратский корабль в доке Олдарана"

В итоге модель пиратского корабля заняла довольно много времени. К тому времени, как Колин закончил делать ее концепт в мае 1975 года, ILM уже вовсю работала, и в августе в команду рисовальщиков влился Джо Джонстон, который и доработал многие ранние дизайны.

"На Явине"

Еще две картины, законченные в апреле 1975 года, показывают базу повстанцев на Явине, где экипаж одного из истребителей бежит из ацтекоподобных руин к кораблю, припаркованному на поле рядом.

"На Явине"

Кантуэлл и МакКуорри продолжали совместную разработку кораблей. Примерно в апреле Колин закончил концепт-модель  песчаного краулера джав. МакКуорри переработал его дизайн, вдохновившись фотографиями устройства, который создали в NASA для исследования местности иных планет.

"Джавы"

На картине джавы выясняют, как починить сломавшуюся гусеницу, в которую попал камень. Это должен быть склад на гусеничном ходу для грузоподъемности и проходимости. Внутри должно быть большое пространство для хранения найденного.

Позже Джо Джонстон переработал этот дизайн. «Ральф нарисовал его слишком вытянутым и ровным, - говорит он. – Мне представилось нечто более высокое, неуклюжее, потертое и ржавое».

В ноябре 1975 появилась картина, написанная по наброскам декораций Джона Барри, художника-постановщика картины.

В этой сцене Люк и Лейя оказываются перед пропастью у сложенного моста Lash La Rue. Тогда все еще считалось, что это – интерьер Олдарана.

Восемнадцатая картина также представляла собой олдаранскую сцену. Лукас рассказал, что это – ряд лифтов и что Люк, Хан и Чубакка придут и встанут у входа в один из них. МакКуорри предпочел сделать картину поинтереснее, чем просто нарисовать двери лифтов на плоской стене. Он создал их отдельными цилиндрическими шахтами. Ну и сделал так, чтобы казалось, что это – часть того же самого интерьера станции, что на картине выше.

"Атака на "Звезду смерти"

В этом же месяце появились еще две картины, показывающие повстанческие X-Wing`и в траншее «Звезды смерти». Ранние наброски МакКуорри показывали гладкие стены траншеи и пушки у ее дна. Здесь нужны были динамические боевые сцены и множество лазерных лучей. Эта картина особенно поразила Пола Хастона и других модельмейкеров из ILM.  

"Атака на "Звезду смерти"

В декабре были завершены еще две картины. Сцена в тронном зале была создана после того, как Лукас вернулся из Англии. «Джордж рассказал о наших декорациях Ральфу, - рассказывает Джон Барри. – Мы потратили столько сил на то, чтобы быстро построить такие огромные декорации. Ральф написал ее только по устному описанию и отлично справился».

"Тронный зал" эволюция картины

Вторым изображением была картина с песчаными людьми, которых Ральф набросал еще в августе. «Я подумал, что у них будут темные очки, возможно, в связи с мутацией их вида, у них были проблемы со зрением, - рассказывает МакКуорри. – Маска – это фильтры для дыхания. Потому что они часто попадают в песчаные бури.  Цилиндры на шее содержат либо чистый воздух, либо какой-то химический состав, необходимый для замедления мутации».

"Песчаные люди"

Ближе к концу года МакКуорри приходилось все больше и больше вносить в свои работы утвержденные дизайны ILM. Как только утверждали очередной корабль, он появлялся на картинах художника. Это делали, чтобы показать всем членам команды, как он будет смотреться в декорациях и рядом с другими спецэффектами.  

"В доке Татуина" эволюция картины

Эволюция кадра в доке Мос-Айсли. Ранний набросок и первая версия сцены. Кран на потолке дока посчитали устаревшим, и не включили в фильм. В финальной версии редизайну подверглась и внешность Хана Соло.

К слову, «Тысячелетний сокол» тоже был придуман Джо Джонстоном. О его создании есть известный миф, что «Сокол» «срисован» с откушенного гамбургера. Поскольку у гамбургера нет переда и зада, Джонстон сделал так, чтобы зритель сразу понимал направление движения корабля.

"В доке "Звезды смерти"

После того, как все, происходящее на Олдаране, было перенесено на «Звезду смерти», МакКуорри написал другие картины, показывающие звездное поле вместо облаков за пределами станции, а также изменил ее интерьеры.

"На Явине" дубль два

Поверглась переработке и «стоянка» истребителей на базе повстанцев. Поскольку у Лукаса не было денег снимать открытое пространство иной планеты, корабли расположили в крытом ангаре.

В 13 декабря 1975 года компания 20th Century-Fox «купилась» на работы Ральфа МакКуорри и дала добро на производство фильма.  Когда МакКуори спрашивают, каков был самый большой его личный вклад в «Звездные войны», он с улыбкой отвечает – та коллекция работ, которые Джордж Лукас показывал боссам студии на том решающем совещании, и которые перевесили чашу весов. Именно этим своим вкладом и гордится Ральф. Думается, гордиться есть, чем.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Вверх

Никто ещё не голосовал

Средний: Выбор оценкиОтменить оценкуБедненькоНикакСойдётХорошоЛучше не бывает!

Голосов пока нет

Создание "Звездных войн". Часть 3

Автор: Н. Маркалова
http://www.mir3d.ru

ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало читайте:

Создание «Звездных войн». Часть 1

Создание «Звездных войн». Часть 2

Ральф МакКуорри был не единственным художником на «Звездных войнах»: весной 1975 года в ILM пришел Джо Джонстон, ставший главой арт-отдела. Джо планировал подработать летом на каникулах, в это время он учился в университете, но эта «временная» работа изменила его жизнь навсегда. По окончании лета он остался в ILM и сделал множество дизайнов, которые мы знаем и любим вот уже 30 лет. Один только Боба Фетт чего стоит! Но не будем забегать вперед. Джо сразу влился в работу, плотно сотрудничая как с Ральфом МакКуорри, так и с отделом по изготовлению моделей. Он делал четкие и понятные рисунки, которые после утверждения Лукасом, попадали в к модельмейкерам.

"Тенатив 4". Работа Джо Джонстона

Именно Джо Джонстон нарисовал «Тысячелетний сокол» таким, каким он потом появился в фильме. «Джордж хотел, чтобы корабли повстанцев выглядели  подержанными, побитыми и потертыми, - рассказывает Джонстон. – В отличие от кораблей Империи. Если ему не нравился концепт он просто говорил «рисуй еще»». И Джо рисовал.

Фрагмент TIE-истребителя. Работа Джо Джонстона

Кроме того, Джонстон также делал раскадровки, мэтт-пэйнты и наносил на модели кораблей последние штрихи (об этом будет рассказано в следующих частях истории). Он также принимал участие в создании поверхности «Звезды смерти» и занимался бутафорией. Одним словом – почти всем, что оказывалось на экране. Более того, Джо Джонстон даже играет нескольких персонажей в фильме - в основном это имперские штурмовики и офицеры.

Y-Wing. Работа Джо Джонстона

В декабре 1975 года на работу были приняты художник по костюмам Джон Молло и гример Стюарт Фриборн. Предыдущей работой Фриборна стал фильм «Омен», для которого он сделал собачьи головы. «Иначе актеров покусали бы у нас на площадке», - улыбается он. По счастливой случайности именно на съемку этих сцен и попал Лукас.  «Если Стюарт может делать реалистичных собак для съемки крупным планом, то инопланетные морды тоже сможет», - подумал он.

Кантина. Рисунок Джона Молло

Стюарт Фриборн начал свою кинокарьеру у Александра Корды в 1936 году, а 1947 стал фрилансером. Командой художника  были его жена Кей и сын Грэма. Стюарт Фриборн также делал маски для обезьян к фильму «2001: Космическая одиссея». «Я знал работу Стюарта еще с «Одиссеи», - говорил Лукас. – Это были отличные обезьяны!»

Все обезьяньи маски в «Одиссее» были сделаны по одному прототипу, для «Звездных войн» же требовалось создать целую армию монстров, и у каждого должен быть свой прототип, так что у Фриборна оказался весьма немалый объем работ.

Рисунок Стюарта Фриборна и процесс работы над маской Чубакки

Первый месяц он занимался только Чубаккой, создавая концепт-маски по рисункам Ральфа МакКуорри. Лукас периодически приходил посмотреть, как шла работа. Он хотел видеть Чубакку как нечто среднее между собакой, обезьяной и кошкой, в основном кошкой.

«Было приятно делать доброго монстра, - вспоминает Фриборн. – Но он должен иметь возможность стать страшным при желании. Рисунок МакКуорри лег в основу персонажа, потому что мне показалось, что он должен выглядеть именно так».

Джон Молло был ассистентом художника по костюмам на фильме «Барри Линдон» и увлекался военным обмундированием, что было совершенно необходимо для «Звездных войн». Они с братом даже написали несколько книг на эту тему, так что в лице Молло Лукас нашел идеального кандидата для реализации своей идеи: костюмы должны естественным образом сливаться с декорациями и гармонично смотреться во всей истории.

«Когда я начал работать, еще никто не знал, состоится фильм или нет, - вспоминает Джон. – Поэтому первые несколько дней я читал сценарий и с ужасом думал об объеме работы».  

«Мы наняли модель и прошлись по разным костюмерным студии «Эльстри», собирая вместе то, что нам казалось пригодным для создания костюмов, - рассказывает он. – Например, для Вейдера мы нашли кожаный мотоциклетный костюм, нацистскую каску, противогаз и монашеский плащ из отдела Средних веков. Потом мы сняли все это на Полароид. Когда Джордж приехал, мы поставили для него импровизированный показ мод. Он просто сидел и говорил: «Нет, это мне не нравится. Это подойдет».

Рисовали очень мало, предпочитая сразу искать детали на модели, поскольку стиль уже был найден – в полотнах Ральфа МакКуорри. Вейдера и штурмовиков фактически придумал Ральф, а других персонажей – Джон Молло. И мне кажется не слишком справедливым, что Джон Молло единолично получил «Оскар» за костюмы, хотя в их создании принимал огромное участие и Ральф МакКуорри.

Декорация "Тысячелетнего сокола". Работа Джона Барри

Но главным художником на съемочной площадке «Звездных войн» был Джон Барри, художник-постановщик картины. В его ведении были все декорации, как в Англии, так и в Тунисе. Лукас нашел Джона Барри на площадке фильма «Леди Удача» - еще одного фильма студии 20th Century Fox -  за год до начала съемок. Там же он познакомился с декоратором Роджером Кристианом и оператором Джеффри Ансвортом, который ушел на другой проект из-за задержки съемок.

Дроид. Работа Джона Барри

Барри нарисовал множество вещей, в том числе, дроидов для сцены аукциона и дьюбаков, которые в оригинальной версии фильма так и не появились, хотя их макеты в  натуральную величину создавались в лондонской мастерской.

Монстры из кантины. Работы Рона Кобба

Кроме них свою лепту в создание фильма внес и знаменитый концепт-художник Рон Кобб, более известный нам по работам для «Чужого», «Бездны» и «Вспомнить все».

Интересным было и общее цветовое решение картины. Лукас очень переживал, что первую половину фильма зритель проводит на солнечном Татуине, а вторую – в темных коридорах индустриальных конструкций. Он боялся, что это произведет на зрителя в итоге угнетающее впечатление. Поэтому общие цвета ленты имели не последнее значение для ее символики. Татуин был «живым» местом, где преобладали цвета земли: коричневый, желтый, зеленый…  Он был солнечным и гармоничным. Главный герой, явно положительный, был одет во все светлое, как, впрочем, и его наставник - Бен.  

Принцесса Лейя была также одета в белое, но совсем по иной причине. Она – персонаж более индустриального мира, где все металлическое, ахроматическое (бело-серо-черное, без цветов радуги). Ее одеяние было призвано отражать этот факт.

Что касается дроидов, то R2-D2 были преимущественно белый, и на Татуине смотрелся  «чужим» объектом, более индустриальным, ахроматическим. Тогда как C-3PO специально сделали золотистым. Он был посредником между миром машин и миром людей, живым и техногенным. На Татуине он сливался с окружающей средой, зато ярко выделялся на фоне ахроматических интерьеров космических кораблей, с которыми отлично гармонировал его маленький напарник.

Холодные металлические интерьеры кораблей, соответственно, отображали механические, неживые пространства. Этот эффект дополняли также черно-белые Вейдер и его штурмовики. Штурмовиков сделали белыми, чтобы немного отойти от клише, говорящего, что «плохие парни» должны быть одеты в черное. На это хватало Вейдера.

Исключением из правил был Хан Соло. Да, он персонаж техногенного мира, летающий на корабле и живущий в космосе. Но он эклектик, берущий понемногу от всего, поэтому его костюм содержал цвета земли, живые и теплые.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Вверх

Никто ещё не голосовал

Средний: Выбор оценкиОтменить оценкуБедненькоНикакСойдётХорошоЛучше не бывает!

Голосов пока нет

Создание «Звездных войн»: система контроля движения камеры

Автор: Н. Маркалова
http://www.mir3d.ru

В свое время Джордж Лукас сокрушался, что команда в ILM за первый год своего существования не сделала ни одного «эффектного» кадра для «Звездных войн», потратив при этом миллион долларов на разработки. Они конструировали свои камеры, объективы и монтажный стол для формата VistaVision. Но, пожалуй, самым важным изобретением была система контроля движения камеры.

Проблема в том, что Лукас хотел видеть свои бороздящие космос корабли будто снятыми реальным объективом.  Для этого объекты должны были приближаться, пролетать мимо и удаляться от камеры, которая бы разворачивалась на 180 градусов, чтобы взглянуть вслед кораблю. В те времена такие кадры были невозможны – слишком много проблем было с созданием блуждающей маски. Поэтому все «эффектные» сцены снимались статичной камерой.

Задача создания такой системы изначально стояла перед главным супервайзером новой студии Джоном Дайкстрой.

Джон Дайкстра

Джон Чарльз Дайкстра родился 3 июня 1947 года в Лонг-Бич, Калифорния. Сын  инженера-механика с детства увлекался рисованием и фотографией, а в 9 лет уже экспериментировал с собственной камерой. Поступив в Государственный университет Лонг Бич на факультет промышленного дизайна, он быстро понял, что работа по этой специальности будет ему не интересна. Вместо этого он увлекся кино. Творческий ум и изобретательность Джона пришлись как раз в пору в индустрии спецэффектов – в 1971 году Даглас  Трамбулл нанял Дайкстру для работы над фильмом «Штамм «Андромеда»».  

Трамбулл был тем человеком, который сделал потрясающие эффекты для фильма Стэнли Кубрика «2001: Космическая одиссея», на съемках которого был впервые использован прототип системы контроля движения.

Дело в том, что для создания кадров, в которых два корабля пролетали мимо камеры, двигаясь с разной скоростью, нужно было заснять отдельно оба корабля, отдельно звездное поле и отдельно – бортовые огни. Все это должно двигаться мимо камеры под одинаковым углом и с одинаковой скоростью, чтобы потом все эти объекты можно было сложить с помощью оптического принтера, предварительно сделав маски для каждого из них. Все элементы в такой системе снимались покадрово, потому что для того, чтобы показать маленькие корабли большими, нужно было прикрывать диафрагму камеры, обеспечивая таким образом глубину резкости, которая превращает маленькую модель в огромный корабль. Но если вы закрываете диафрагму, вам требуется больше света для съемки моделей или большая выдержка. Выдержка каждого кадра при съемке моделей для фильма «2001: Космическая одиссея», например, составляла несколько секунд. Естественно, в такой ситуации нельзя снять 24 кадра в секунду, поэтому приходится использовать покадровую съемку.

Схема работы системы контроля движения камеры

Но вернемся к системе контроля движения - с ее помощью можно было снять одинаковые изменения ракурсов камеры для звездного поля, планеты, нескольких кораблей, источников света, лазерных выстрелов. Все это снималось отдельно и потом складывалось в единую картину в оптическом принтере. «Когда у нас есть позиция камеры для каждого кадра, мы можем повторять ее движения, сколько потребуется, - рассказывает Дайкстра. – ILM ускорили вторжение электроники в кинопроизводство. Мы взяли архаичные камеры, которые были созданы еще до нашего рождения, и модернизировали их. В 1975 году никто не изобретал камер для кино».

Джон Дайкстра за работой

Это очень сложный процесс, поэтому система должна была оставаться нетронутой, пока не придет обратно готовый композит, ведь если там будут ошибки, нужно будет переснимать нужные элементы. И камера не должна была двигаться, потому что иначе она не могла бы снять все элементы заново. Это сильно тормозило создание эффектов к фильму, нужно было искать какой-то выход. Для «Звездных войн» надо было сделать 350 планов с эффектами, каждый из которых включал до семи различных элементов.

«Нам нужна была система, которую бы можно было разобрать, чтобы продолжить делать кадры, - продолжает Дайкстра. – Нужно было иметь возможность записывать информацию и повторять ее через несколько дней. Раньше, до изобретения нашей системы такие фильмы тоже снимали, но создание панорамных движений камеры, зуммирования и изменения ракурса и корректное наложение масок было настолько сложным, что этого никто не делал. Поэтому в ранних фильмах движения моделей были просто линейными».

Система Дайкстры решила все эти проблемы, поскольку запоминала все движения и повторяла их идентично столько раз, сколько потребуется. Этот механизм был комбинацией тех достижений, что уже были реализованы: особая камера, особый механический риг и специализированный электронный прибор. Все вместе шуточно называлось «Дайкстрафлекс».

«Все части конструкции были так или иначе разработаны ранее, - поясняет Дайкстра. – Даг Трамбулл частично тоже в этом поучаствовал, потому что почти все, кто так или иначе причастны к созданию этой системы, работали под его началом. Это не новый концепт, он витал в воздухе еще с тридцатых годов. Кода мы работали с Дагом, у нас была подобная камера, но она не была настолько продвинутой, у нас была весьма продвинутая электронная система, но тогда она не была настолько действенной. Мы использовали достаточно продвинутый механический риг, но не настолько гибкий. Все эти части разработаны задолго до создания «Дайкстрафлекса».

Работа с Дайкстрафлексом в ILM

«Мы поставили перед собой две бутылки вина, сели с Алом на полу моей гостиной, и начали рисовать систему, – рассказывает Джон Дайкстра. – За какие функции будет отвечать электроника, как будет работать механика и какими особенностями должна обладать камера. Позже в создании системы принимали участие Дон Трамбулл, Ричард Александер, Билл Шорт и Ричард Эдлунд. Так или иначе, они все достойны упоминания».

«Вся система была создана для «Звездных войн», - подхватывает Ричард Эдлунд. – Джордж дал нам клип, в котором были показаны воздушные бои Второй Мировой. Съемки отражали динамику и движение кораблей, которых он хотел достичь. Моей главной заботой была камера. Она должна быть как можно меньше, чтобы мочь приблизиться к объекту съемки как можно ближе. При этом нужно было сохранять глубину резкости. При съемке миниатюр глубина резкости становится проблемой, потому что фокусные расстояния слишком малы. Но весь корабль должен быть абсолютно резким, иначе он кажется миниатюрой. Один такой кадр может уничтожить весь фильм и твою репутацию. Я модифицировал объектив, добавив стопов, и уменьшил головку камеры, чтобы корабли могли летать над ней, а мы могли видеть их днища. Это дало иллюзию того, что камера намного меньше, чем на самом деле, а, соответственно, корабли – больше».

Вся работа по механической части тоже проводилась на том же складе, где тогда базировалась ILM: сварка и пайка, резка металла, приладка моторов и подгонка оборудования. «Железо» в итоге обошлось в 60 тысяч долларов, а создание системы заняло полгода и было завершено к декабрю 1975.

На самом деле попытки соединить два снятых в разных местах и разное время изображений предпринимались и раньше: в 1916 году оператор Томаса Эдисона Джеймс Бротигэм снял замок и белую фигуру призрака с помощью двойной экспозиции, вручную синхронизировав движения камеры, применив лебедку.

Попытки создать синхронизированное движение разных элементов фильма предпринимались крайне редко: следующим изобретателем был работающий в MGM О.Л. Дюпи, который в середине 40х изобрел систему, записывающую движения камеры на звуковую дорожку пленки. Эта система успешно применялась для нескольких картин, включая «Американец в Париже» (1951). Одновременно с ним свою систему, способную повторять движения камеры несколько раз, изобрел и Гордон Дженнингс в Paramount. Его система тоже записывала движения на пленке. Систему Дженнингса использовали, чтобы снять одну из самых зрелищных сцен в фильме «Самсон и Далила» (1949). Дюпи и Дженнингс получили технический «Оскар» в 1951 году.

Следующим изобретателем был Джон Уитни. В 1957 году они купил аналоговый военный компьютер, который в свое время был частью системы противовоздушной обороны, и переоборудовал его для работы с камерой. Но он не использовал ее для создания спецэффектов, его система применялась позже для создания эффекта «звездных врат» для фильма «2001: Космическая одиссея» и была названа системой «слит-скан».  

Даглас Трамбулл создал новую систему, записывающую движения камеры на обычный аудио магнитофон для фильма «Штамм «Андромеда» (1971).

Система "Циклоп" готова к работе - одна из современных вариаций системы контроля движения

Следующим этапом в деле построения продвинутой системы контроля движения был Джон Дайкстра и его работа для «Звездных войн». Созданная им система применяется и сегодня.

Вверх

Никто ещё не голосовал

Средний: Выбор оценкиОтменить оценкуБедненькоНикакСойдётХорошоЛучше не бывает!

Голосов пока нет

История киноадаптации «Обители зла»

(с) Кирилл Размыслович

Серия фильмов про похождения Миллы Йовович в пост-апокалиптическом мире насчитывает уже пять частей, и, судя по всему, это еще не предел. И хоть от сюжета одноименной игры остались, пожалуй, только имена персонажей, но пока франшиза приносит прибыль, это вряд ли сильно волнует голливудских боссов. Впрочем, в конце 90-х развитие будущей серии могло пойти в абсолютно другом направлении: ведь до прихода на режиссерский пост Пола У.С. Андерсона, снимать фильм по своему собственному сценарию должен был Джордж Ромеро — крестный отец всего современного зомби-жанра.

В середине 90-х видеоигры стремительно эволюционировали — по мере роста производительности систем улучшались графика и звук, игровой процесс становился более интерактивным. А самое главное — создатели стали стремиться делать сюжеты игр как можно более кинематографичными, заимствуя у Голливуда многие идеи и приемы. В свою очередь «Фабрика Грез» начала проявлять повышенный интерес к видеоиграм и тщательно изучать возможности их экранизаций. Поэтому неудивительно, что Resident Evil, выпущенная компанией Capcom в 1996 году и мгновенно ставшая бестселлером, стала лакомым кусочком для голливудских продюсеров. «Одна из тех редких игр, за которой почти так же интересно наблюдать, как и играть», «Одна из основных вех жанра» — такими эпитетами наградила эту игру пресса.

У Голливуда уже имелся некоторый опыт адаптации видеоигр, но трудно было назвать его особо удачным. Из всех выпущенных к тому моменту фильмов «по мотивам» коммерчески успешными были лишь экранизации файтингов «Смертельная битва» и «Уличный боец» — и то, за первым последовал кошмарный сиквел, под корень убивший зарождавшуюся франшизу, а отзывы фанатов на второй были настолько негативными, что студия попросту не рискнула выпускать продолжение.

Вселенная Resident Evil с ее колоритными персонажами, богатым бестиарием и всесильной корпорацией Umbrella так и просились на большой экран, но при этом требовала тщательного подхода при ее адаптации. Зимой 1997 года немецкая студия Constantine Film купила у Сapcom права на постановку ленты. Первоначально предполагалось, что сценарий напишет Алан МакЭлрой, однако затем на горизонте возникло новое имя — написать сценарий и снять фильм было предложено Джорджу Ромеро.

Ромеро и Capcom уже имели опыт сотрудничества — в 1998 году режиссер снял несколько пользовавшихся большой популярностью рекламных роликов игры Biohazard-2 (под таким названием Resident Evil-2 выходила в Японии). К тому же, сама игровая серия создавалась под сильным влиянием классической трилогии Ромеро об оживших мертвецах, и потому приглашение мэтра было вполне закономерным.

Как и положено, вначале Ромеро немного поупирался, заявив, что не планирует больше снимать фильмы про зомби, тем более основанные не на его оригинальном материале, но затем передумал. Вместе со своим другом и коллегой Питером Грюнвалдом в октябре 1998 года Ромеро представил продюсерам 87-страничный сценарий. Стоит отметить, что сам Ромеро не играл в экранизируемую им игру — за него это сделал ассистент, а затем сам режиссер посмотрел запись прохождения, чтобы иметь общее представление об игровом процессе и сюжете.

На первой же странице сценария Ромеро мы становимся свидетелями «инцидента» в секретной лаборатории, принадлежащей могущественной корпорации Umbrella. Военные получают запись происшествия, после чего запускают программу быстрого реагирования.

Джилл Валентайн, сотрудница элитного отряда S.T.A.R.S. (Special Tactics and Rescue Service), получает приказ немедленно отправиться с командой «Браво» к особняку в Арклайских лесах, который прикрывает вход в подземную лабораторию, чтобы выяснить, что же там произошло. По прибытии отряд немедленно подвергается нападению собак-зомби и все, кроме Валентайн, погибают.

Военные начинают эвакуацию Ракун-сити под предлогом того, что рядом упал самолет с секретным оружием (что можно рассматривать как отсылку к другому фильму Ромеро — «Сумасшедшие»). Возлюбленный Джилл по имени Крис Рэдфилд, давно подозревающий, что она лжет ему насчет своей настоящей работы, решает выяснить, что происходит на самом деле. Поиски приводят его к особняку.

Через некоторое время туда же прибывает подмога — команда «Альфа» из двенадцати вооруженных до зубов бойцов. Как того требует жанр, подразделение состоит из достаточно колоритных личностей — здоровенного чернокожего парня по имени Барри Бартон, бой-бабы Рози Родригес, медика Ребекки Чамберс, двух приятелей-шутников Айкена и Салливана, компьютерщика Брэда Викерса и еще нескольких человек, которые впрочем быстро падут жертвой местной «фауны». Командир отряда — никогда не снимающий свои фирменные темные очки и крутой до мозга костей полковник Альберт Вескер.

Группа также подвергается нападению и отступает внутрь особняка, где находит спрятавшуюся там Валентайн. Через некоторое время к ним присоединяется и Крис Рэдфилд, который провел детство в этих местах и знает здание как свои пять пальцев. После этого Вескер объявляет своей команде задачу — найти и любой ценой спасти доктора Джона Маркуса, который руководил здешними исследованиями и разработал оживляющий мертвецов Т-вирус. Развлекательная часть комплекса в городе люберцы состоит из шестизального кинотеатра, оснащенного самым современным оборудованием.

Через некоторое время команда находит доктора, который уже превратился в зомби. Поскольку основная цель миссии не может быть выполнена, солдаты начинают требовать возвращения на поверхность, но Вескер настаивает на продолжении спуска вниз, мотивируя это поиском лекарства от вируса. Свои слова он подкрепляет детонатором от ядерной бомбы, отслеживающим его собственное сердцебиение. Если он будет отсоединен, или Вескер погибнет, то бомба взорвется через пятнадцать минут. Команде не остается ничего другого, как последовать за своим командиром вниз, сквозь бездну этажей, населенных самыми чудовищными монстрами.

Как и в игре, каждая последующая локация представляет собой своего рода уровень, где героям приходится сражаться с очередным противником. Заполненные мертвецами лаборатории сменяются помещением с кислотными ловушками. Затем следует большой аквариум с зараженными акулами, потом оранжерея с огромным хищным растением и гигантской змеей, после — стальной коридор с кучей ящероподобных монстров-охотников. И в качестве венца программы нижний уровень с ужасающим творением генной инженерии — Тирантом.

В конце выясняется, что никакого лекарства не существует, и все это время Вескер действовал исключительно в своих личных интересах, решив подзаработать на продаже биотехнологий. Джилл запускает систему самоуничтожения, и выжившие устраивают сумасшедшую пятнадцатиминутную пробежку по всем уровням, отбиваясь от зомби и зараженных птиц, а по пятам за ними следует Тирант.

На последних страницах Валентайн, Рэдфилд, Ребекка Чамберс и спасенная из лаборатории доктор Ада Вонг улетают на вертолете. Взрыв ядерной бомбы уничтожает комплекс и большую часть Ракун-сити, но, как показывают последние кадры, не все зомби погибли от взрыва, а это значит, что инфекция будет распространяться и дальше.

У Ромеро получился сценарий хорошего, заряженного адреналином боевика. Действие не останавливается ни на секунду, одна зрелищная экшн-сцена сразу сменяется другой, рейтинг R отрабатывается по полной — во все стороны летят оторванные конечности, кровь и кишки, а количество простреленных голов даст фору абсолютному большинству жанровых конкурентов.

К тому же скрипт весьма лояльно относится к первоисточнику, используя в качестве действующих лиц полюбившихся геймерам всего мира персонажей, а также почти всех «фирменных» монстров и знакомые локации.

Конечно, у работы Ромеро были и недочеты. Во-первых, ее малый объем не позволял как следует раскрыть многих персонажей. Во-вторых, из-за обилия экшн-сцен оказался практически потерян весь саспенс, которым славилась игра. В-третьих, сцена гибели Вескера, который к тому моменту являлся одним из самых популярных злодеев игрового мира, получилась достаточно невыразительной. И наконец, диалоги нуждались в тщательной проработке — оригинальная версия Resident Evil при всех ее достоинствах в свое время умудрилась получить сомнительный титул «игры с одними из худших диалогов всех времен», и сценарий в этом компоненте не сильно превзошел прародителя.

Но всё это можно было легко исправить в ходе последующей редактуры. Главное, что у студийных чиновников на руках появился сценарий, по которому можно было снять как минимум неплохой фильм, который вряд ли бы оставил фанатов равнодушными.

В конце 1998 года Ромеро был официально назначен на пост режиссера, в прессу начали просачиваться новости о возможном кастинге (в частности на роль Ребекки Чамберс планировали взять Сару Мишель Геллар), сам Ромеро начал вести переговоры с компанией Стэна Уинстона насчет создания спецэффектов к будущему фильму… А затем, в мае 1999 года, он был официально уволен.

Главная роль в итоге досталась Милле Йовович

Точные причины произошедшего между Ромеро и продюсерами конфликта неизвестны. Популярный слух гласил, что представители Capcom просто побоялись того, что если сюжет фильма будет слишком похож на сюжет игры, то люди перестанут в нее играть. Продюсер Capcom Йошики Окамото мотивировал увольнение Ромеро тем, что он просто написал плохой сценарий. Сам же Ромеро в одном из интервью отметил, что представители Constantine Film с самого начала не прониклись духом игры и не разделяли подход Ромеро к экранизации, требуя более серьезного и чуть ли не военного фильма.

Еще одна вероятная причина — недостаток финансирования. Сценарий Ромеро был достаточно масштабен, и для его воплощения требовался бы бюджет минимум в 45-50 миллионов долларов. В марте 1999 года на экраны вышел с треском провалившийся в прокате «Командир эскадрильи» — очередная неудачная адаптация популярной игры. Вполне возможно, что продюсеры не желали рисковать слишком большими вложениями, предпочтя сделать фильм попроще и подешевле.

Как бы то ни было, но после увольнения Ромеро начались поиски нового режиссера и сценариста, которые продлились почти год. Назывались кандидатуры Стивена Норрингтона и Джейми Блэнкса, пока, наконец, выбор не пал на Пола Андерсона, уже успевшего отличиться коммерчески успешным переносом на большой экран «Смертельной битвы». Впрочем, с тех пор карьера Андерсона пошла на спад — два его последних высокобюджетных научно-фантастических проекта («Солдат» и «Сквозь горизонт») полностью провалились в прокате, и экранизация Resident Evil стала последним шансом Пола закрепиться в Голливуде.

В 2000 году он представил свой 120-страничный сценарий (озаглавленный характерным эпиграфом «If the suspence doesn`t kill you, something else will»), который представлял собой оригинальную историю, взявшую от игры лишь базовую идею про нехорошую корпорацию Umbrella и оживших мертвецов, и щедро нашпигованную отсылками к кэмероновским «Чужим» и «Алисе в стране чудес».

В одном надо отдать Андерсону должное — по крайней мере, в начальной части скрипта ему удалось вернуть потерянный Ромеро саспенс. По всем же остальным параметрам его работа оказалась хуже — новые персонажи были раскрыты не намного лучше, чем у Ромеро, экшн значительно проигрывал в своей изобретательности, а бестиарий оказался крайне скуден.

Сюжетно сценарий Андерсона был достаточно близок к вышедшему в итоге фильму, но все же в некоторых эпизодах присутствовали сильные различия. Например, изначально действие было более масштабным. Но чтобы вписаться в заявленный 33-миллионный бюджет от части сцен впоследствии пришлось отказаться — например, от эпизодов поездки на небольших машинах по наводненным зомби подземельям или от создания более масштабных декораций лаборатории.

Концовка первоначального сценария отличалась от той, что в итоге была снята. В скрипте инфекция за два месяца распространилась по всему миру. Мэтт и Эллис смогли спастись из Ракун-сити и на последней странице на бронированном фургоне въезжали в Манхэттен, после чего на экране должна была появиться надпись: «Мэтт и Эллис вернутся в фильме Обитель зла: Апокалипсис».

Также в начальном сценарии Андерсона присутствовало большое количество черного юмора, из-за чего действие временами напоминало скорее комедию, нежели экшн-хоррор. В наиболее хрестоматийной сцене Эллис, Мэтт и почти превратившийся в зомби спецназовец добирались до поверхности и встречали врачей Umbrella в костюмах биозащиты. С фразой «к черту правила, я не могу позволить ему умереть!» один из докторов снимал с себя скафандр, чтобы сделать искусственное дыхание только что «умершему» бойцу, что приводило к весьма предсказуемым последствиями.

Как бы то ни было, но продюсеры одобрили сценарий Андерсона, и он получил зеленый свет. В марте 2001 года начались съемки на территории Германии, и через год фильм вышел на экраны. При бюджете в 33 миллиона долларов первая «Обитель зла» собрала 102 миллиона долларов в мировом прокате, и, таким образом, новая франшиза была рождена.

В последующие годы на экраны вышел еще целый ряд экранизаций компьютерных игр, но коммерчески успешными из них стали лишь единицы, а любовью у критиков не пользовалась, кажется, ни одна. На этом фоне «Обитель зла» c ее пятью фильмами является примером поразительного долголетия и финансовой успешности.

Что касается самого Джорджа Ромеро, то он все-таки вернулся к зомби-жанру, выпустив в 2005 году «Землю мертвых». Впрочем, несмотря на неплохие для своего бюджета сборы, она не принесла ему такой же славы, как фильмы из его оригинальной зомби-трилогии.

В любом случае, история не знает сослагательного наклонения. После выхода первой части, пути назад уже не было, и история франшизы двигалась дальше по проложенной Андерсоном дороге. И пусть фанаты игры не пришли в восторг от такой трактовки любимой игры, а последующие серии привели их в еще большее негодование, зато студия обрела стабильную аудиторию, готовую и дальше поддерживать деньгами похождения Элис. А пока люди платят, чтобы увидеть, как Милла Йовович сражается с зомби, студия и дальше будет предлагать им аналогичное зрелище, независимо от того, что по этому поводу думают фанаты игры или кинокритики. Ничего личного, просто таковы законы бизнеса.

Обзор нереализованных сценариев «Чужого 3»

Автор: Кирилл Размыслович
http://www.filmz.ru/

Любому фильму всегда предшествует сценарий. Случаи, когда от начала и до конца скрипт пишет один человек, в Голливуде весьма редки — обычно на какой-то стадии всегда подключаются другие авторы, которые корректируют диалоги, добавляют какие-то сцены, или вообще переделывают работу с нуля. Известные голливудские долгострои, чей пре-продакшн растягивался на десятилетия (вроде «Я — легенда» и «Восстание планеты обезьян») славились тем, что за время подготовки к съемкам меняли по несколько авторов, предлагавших абсолютно разные сценарии.

И тем не менее, история создания «Чужого 3» занимает особое место в летописи Голливуда. Один из самых ожидаемых проектов начала 90-х: пять лет подготовки, 13 миллионов долларов потраченные на декорации, что не использовались в фильме и гонорары сценаристам, чьи работы были отвергнуты студией, как минимум восемь разных авторов (и это только те, что были официально наняты), три режиссера, несколько десятков написанных сценариев, превышение бюджета, скандалы на съемках — и в итоге шквал нелицеприятной критики после выхода фильма, большое количество разочарованных фанатов, и сборы меньше ожидаемых (фильм окупился лишь за счет международного проката). Словосочетание «производственный ад» как нельзя лучше характеризует историю создания триквела культовых творений Ридли Скотта и Джеймса Кэмерона.

Вряд ли, когда в начале 1987 года чиновники студии «20 Век Фокс» предложили компании Brandywine Production сделку на создание сразу двух сиквелов «Чужих», продюсеры Дэвид Гайлер, Уолтер Хилл и покойный ныне Гордон Кэрролл предполагали что все будет настолько сложно. Казалось, что теперь у них на руках есть своя собственная долгоиграющая космическая франшиза, способная на равных конкурировать со «Стартреком». Что сложного может быть в постановке продолжений?

И тем не менее, практически сразу же начались неприятности. Сигурни Уивер изначально не горела большим желанием сниматься в продолжениях и была согласна лишь на небольшое камео. На пост режиссера Гайлер и Хилл попробовали подписать Ридли Скотта — но из-за чрезмерной занятости (у него в разработке находилось сразу три проекта) ему пришлось отказаться.

Но, пожалуй, самой главной проблемой, которая преследовала создателей на протяжении всего подготовительного периода стало то, что они не знали, чего же именно хотят. Их идеи начинались с «чужих», высаживающихся на Землю и мутирующих в супермонстров, уничтожающих Нью-Йорк, и заканчивались Рипли и выросшей Ньют, которые охотятся на новый вид «чужого» в мегаполисе в стиле «Бегущего по лезвию».

Первая кровь

В конце концов, Уолтер Хилл и Дэвид Гайлер остановились на идее двух фильмов. В первом — корпорация «Уэйланд-Ютани» должна была противостоять враждебному объединению планет, использующих «чужих» как биологическое оружие. Главная роль отводилась Майклу Бину (капрал Хикс), который должен был собрать новую команду морпехов и повести их в бой против монстров. Во втором — Сигурни Уивер должна была вернуться к роли Рипли, возглавив силы людей в «эпической битве» против инопланетных орд.

Первым автором, привлеченным к проекту, стал, считающийся ныне отцом кибер-панка, Уильям Гибсон. Осенью 1987 года он стал писать сценарий на основе идеи Гайлера и Хилла. Основной проблемой Гибсона стала нехватка времени — зимой 1988 года должна была начаться забастовка сценаристов, и поэтому любой ценой надо было успеть написать скрипт до этого срока. К декабрю 1987 года он закончил первую версию сценария объемом в 140 страниц.

Из сценария Уильяма Гибсона мы узнаем, что в мире существует два могущественных центра силы: компания «Уэйланд-Ютани» и подчиненное ей правительство, и Союз прогрессивных народов (Union of Progressive People), своеобразный космический правопреемник СССР и организации Варшавского договора.

В начале фильма «Сулако» сбивается с курса и ненадолго входит в космическое пространство, контролируемое Союзом. Ему на перехват высылают группу быстрого реагирования. Прибывшие на «Сулако» коммандос обнаруживают выживших в капсулах криогенного сна. Также они натыкаются на яйцо «чужого», которое в буквальном смысле выросло во внутренностях Бишопа. Далее следует атака «фэйсхаггеров». Нескольким коммандос удается спастись, и прихватить с собой Бишопа, с целью выкачать из него всю имеющуюся информацию о «чужих».

Спустя несколько дней. «Сулако» прибывает на станцию «Anchorpoint», контролируемую Компанией. На корабль отправляют спасательную группу. Группа атакована «чужими», возникает перестрелка и пожар в отсеке криогенного сна. «Чужих» удается уничтожить, а также спасти членов экипажа «Сулако». С Хиксом и Ньют все в порядке, но Рипли из-за неправильной деактивации капсулы криогенного сна впадает в кому (спустя какое-то время ее, все еще пребывающую в коме, переправят на Землю).

Оказывается, что со времен событий, случившихся в «Чужих», прошло четыре года. Компания и Союз предпринимают решения клонировать «чужих», но при этом существенно изменить их ДНК. Эксперименты будут проводиться на станциях «Anchorpoint» и «Rodina» (да, так и читать). В скором времени починенного Бишопа переправят с «Родины» на «Anchorpoint», а Ньют на одном из транспортных кораблей улетит на Землю.

Первые сорок страниц сценария рассказывают нам о главных лицах на этих двух станциях и повествуют об экспериментах над «чужими». Ученым удалось вывести новый вид монстра, который идеален для человеческого тела. Теперь «чужой» вызревает не за несколько часов, а всего лишь за пару минут. Изменился и процесс «рождения» — теперь ДНК чужого внедряется в ДНК человека и постепенно меняет его, после чего инфицированный в буквальном смысле сдирает с себя кожу и плоть, а на его месте появляется новорожденный монстр.

Несложно догадаться, что спустя несколько дней эксперименты выйдут из-под контроля. Половина людей, работающих на «Anchorpoint», погибнет за несколько минут. На станции «Родина» дела обстоят еще хуже… Но русские, недолго думая, взорвут свою станцию с помощью ракеты с атомной боеголовкой.

Хикс и Бишоп тоже решают взорвать «Anchorpoint». Хикс и около десяти выживших людей отправляются к спасательным шлюпкам, а Бишоп будет пробираться к комнате управления реактором. Понятное дело, на пути группы Хикса окажется куча разнообразных «чужих», а Бишоп будет небезуспешно удирать от Королевы.

В конце концов, Бишоп запустить программу по самоуничтожению станции, Хиксу удастся добраться до спасательных шлюпок. Станция «Anchorpoint» благополучно взлетит на воздух. Спастись удастся только Хиксу, Бишопу и еще двум людям. Фильм заканчивается диалогом между Бишопом и Хиксом, в котором Бишоп говорит, что нужно уничтожить источник распространения «чужих», и остановить компанию в попытках завладеть особью «чужого»…

Из всех сценариев к третьему «Чужому», работа Гибсона была самой масштабной: она значительно расширяла вселенную первых двух частей, в ней было много крайне масштабных экшн-сцен, и она весьма лояльно отнеслась к кэмероновским персонажам. В чем-то сценарий Гибсона похож на сценарий Кэмерона — первые сорок страниц не спеша вводят нас в курс дела, а последующие восемьдесят дают ураганный экшн. В сценарии насчитывается восемь (против двух в фильме Кэмерона) сцен, где солдаты сражаются с «чужими», причем бои происходят как внутри самой станции, так и в космосе.

Но, тем не менее, у работы Гибсона имелись и недостатки, которые стали ахиллесовой пятой практически для всех без исключения последующих сценариев — не самая внятная завязка, не лучшим образом прописанные линии отношений между персонажами, которые не могли идти ни в какое сравнение с работой Кэмерона, и на удивление слабо проработанные технологии будущего (от автора культового «Нейроманта» можно было ждать большей изощренности в этом вопросе).

Как бы то ни было, но сейчас многие фанаты придерживаются мнения, что из всех написанных сценариев к третьему «Чужому» работа Гибсона была лучшей: она не идеальна, но, по крайней мере, по духу ближе всего к тому, что большинство хотело увидеть. Но все это было потом…

А тогда, в декабре 1987 года, Гибсон отправил свой сценарий студии. Сигурни Уивер понравились аллюзии на тему Холодной войны, а вот Гайлер и Хилл забраковали сценарий, что достаточно странно, ибо Гибсон выдал именно то, о чем его попросили. Еще одной проблемой стал весьма большой масштаб действия — студия была просто не готова к таким вложениям.

И потому в январе 1988 году Гибсон экстренно переписал сценарий. Сохранив общую сюжетную линию с двумя конкурирующими блоками и холодной войной в космосе, и Хиксом с Бишопом в качестве главных героев, второй сценарий Гибсона сильно потерял в масштабе и «похудел» на тридцать страниц: cтанция «Anchorpoint» из большой военной базы с сотнями морпехов и ученых превратилась в недостроенную из-за урезания финансирования исследовательскую станцию корпорации «Уэйланд-Ютани» с экипажем из восьми ученых без какого-либо оружия.

Соответственно, если в первой версии сценария полно масштабных сцен, где морпехи сражаются с «чужими», то во второй — единственный военный — это Хикс, а из оружия у него футуристический трофейный автомат АК-104 с пятью патронами. Количество «чужих» также радикально сократилось: с нескольких сотен до всего двух — одного «классического» и одного «гибридного», между которыми в конце происходит схватка. Также урезания сильно сказались на темпе повествования — экшна стало в разы меньше, и настоящее действие начинается лишь в районе последней трети скрипта. И пускай в этой версии некоторые элементы вроде завязки и персонажей проработаны лучше, чем в предыдущей, но в целом история стала заметно скучнее.

Вторая версия тоже не устроила продюсеров, а времени на дальнейшее переписывание у Гибсона не было — началась анонсированная забастовка сценаристов, из-за которой все работы были приостановлены на полгода. На время простоя Гайлер с Хиллом вплотную занялись поисками режиссера. Вскоре их выбор пал на молодого и еще только начинающего свою голливудскую карьеру финна Ренни Харлина. По окончании забастовки, Гайлер предложил Гибсону поработать с Харлином над сценарием, но у последнего уже были неотложные обязательства перед студией Carolco на адаптацию «Джонни Мнемоника», и потому ему пришлось выбыть из проекта. Так, «Чужой 3» потерял первого сценариста.

Вторая попытка

Молодой режиссер бурлил идеями — начиная от показа родного мира «чужих» и заканчивая фильмом, где «чужие» попали бы на Землю. Но студия быстро привела финна в чувство, указав, что не будет финансировать «новые миры».

Тогда Харлин предложил продюсерам нанять Эрика Рэда (сценариста «Попутчика») для дальнейшей работы над имеющимся скриптом. Продюсеры согласились, но в результате все только усугубилось — Рэд должен был переписать сценарий Гибсона, но проблема заключалась в том, что ни Гайлер, ни Хилл не могли внятно объяснить ему, что они хотят изменить. В результате, Рэд совершил ход конем и за пять недель написал абсолютно новый сценарий, который представил в феврале 1989 года.

После событий «Чужих» проходит несколько лет. «Сулако» прибывает к космической станции под названием «Северная звезда». В видении Рэда она представляет собой весьма необычную конструкцию, где с одного конца расположен прозрачный купол, под которым находится небольшой городок, в котором колонисты занимаются сельским хозяйством, а с другой стороны — военную базу протяженностью в пятьдесят уровней.

На борт «Сулако» высаживается команда спасателей во главе с капитаном спецназа Сэмом Смитом. Попав внутрь, вместо выживших они находят лишь раскуроченные криокапсулы с яйцом «чужого» там, где раньше лежала Рипли. Тут же на солдат бросается пятиметровый «чужой», который убивает всех, кроме Сэма. При этом Сэм теряет руку и ногу (позже их заменят на кибернетические протезы).

Спустя две недели наш герой приходит в себя — из-за шока Сэм потерял память о произошедших на борту «Сулако» событиях, а его отец, генерал по имени Джон Смит (у Рэда кстати очень богатая фантазия на имена) явно что-то скрывает. В течение последующих 30 страниц Сэм играет в детектива, пытаясь разгадать тайну произошедшего, что, признаться, весьма скучно — ведь нам, зрителям, и так прекрасно известно, что произошло на самом деле.

Выясняется, что очередные, очевидно не вполне вменяемые ученые разводят «чужих», используя отобранных у фермеров животных. Военные планируют приручить «чужих», сделать из них суперсолдат и скинуть на Москву. Естественно, что вскоре монстры вырываются и начинают всех убивать. Более того, в понимании Рэда, «чужие» по какой-то непонятной причине вдруг становятся похожими на монстров из «Нечто» — их клетки могут ассимилировать как живую, так и неживую материю, и теперь они заражают всё и вся, начиная от людей, и заканчивая металлическими предметами, простым прикосновением.

Чужие выбираются на верхние уровни станции, где уцелевшие солдаты и фермеры баррикадируются в фермерском городке и отбивают первую атаку пришельцев. Однако затем сама конструкция «Северной звезды» подвергается заражению инопланетным вирусом, и в результате станция превращается в гигантского гротескного чужого диаметром в несколько километров. Сэму с семьей удается улететь на корабле, после чего взорвать циклопическое сооружение ядерными зарядами.

Сценарий Рэда откровенно плох. Вообще, из всех имеющихся скриптов к третьему «Чужому» он, вероятно, худший. Завязка не выдерживает никакой критики, персонажи и диалоги на редкость убоги, от финального твиста хочется смеяться, а такие детали, как вооруженные винтовками М-16 морпехи в далеком космическом будущем, просто убивают. Единственное, в чем Рэд традиционно хорош — это описание всяких сцен расчленения и мутаций, которых в этом сценарии больше, чем во всех остальных вместе взятых. Но для хорошего скрипта этого, мягко говоря, недостаточно.

Не понравился сценарий и никому из причастных к проекту лиц — Уивер назвала его ужасающим, после чего заявила, что не хочет больше иметь дела с триквелом, а Ренни Харлин вообще разорвал контракт со студией и занялся съемками другого фильма. Так «Чужой 3» потерял второго сценариста и первого режиссера.

Очередная неудача

Снова оставшись ни с чем, Гайлер и Хилл отказались от идеи съемок двух последовательных фильмов и решили вернуться к сценарию Гибсона. Ими был нанят Дэвид Туи (у которого на тот момент в активе была только работа над вторыми «Зубастиками»), чтобы он отполировал диалоги и развил персонажей. Туи начал работу и в основном придерживался костяка сценария Гибсона, хотя некоторые сцены и писались им с нуля. Но тут грянул гром — Берлинская стена пала, социалистический блок рухнул, история противостояния жадной корпорации «Уэйланд-Ютани» и социалистов в космосе внезапно потеряла свою актуальность. Многомесячную работу Туи пришлось выкинуть в мусорку, после чего он начал заново, написав абсолютно другой скрипт.

События в сценарии Дэвида Туи происходят на гигантской околоземной станции-тюрьме «Moloch Island», принадлежащей компании «Уэйланд-Ютани». Фильм начинается с того, что на данную станцию доставляют пять новых заключенных, один из которых — Скотт Стайлс. Данная станция служит для переработки руды в сталь, с последующей отправкой стали на Землю. В скором времени, на станции начинают происходить странные события: несколько заключенных убиты с особой жестокостью.

Тюрьма, в итоге, так и осталась местом действия третьего фильма

Стайлс знакомится с Пэкардом, который работает доктором на данной станции. Она также подозревает, что на станции что-то не так, но не хочет знать больше, так как боится потерять работу. Тем более, на одном из уровней станции функционирует секретная лаборатория, доступ к которой имеют всего лишь несколько человек.

Стайлс принимает решение сбежать со станции, и вместе с ним попытку побега предпринимают еще четыре человека. В бескрайних лабиринтах станции они столкнутся с «чужим», который не спеша разделается со всеми, кроме Стайлса. Стайлса спасет специальный отряд, отправленный на поимку «чужого», благодаря чему зрители увидели бы (если бы фильм, конечно, сняли) самую ураганную экшн-сцену фильма.  Стайлс вновь заключен под стражу, и, скорее всего, станет следующим «живым» тестом для проверки боевых качеств «чужого».

Тем временем, Пэкард проникает в секретную лабораторию и обнаруживает, что три года назад Компании удалось заполучить особь «чужого», и сейчас ее сотрудники занимаются генетическими экспериментами над ними, с целью вывести наиболее эффективный вид для использования в военных целях. Мы также узнаем, что какое-то время назад «Сулако» вернулся на Землю, и к настоящему времени Рипли мертва. Причина ее смерти не уточняется. Пэкард обнаруживает новый, наиболее «продвинутый» вид «чужого», а также целую комнату, в которой находятся предыдущие результаты опытов — т.е., много разных «чужих».

Пэкард и Стайлс предпринимают попытку сбежать со станции, но охранники пытаются их остановить. В перестрелке происходит повреждение корпуса, за ним следует несколько взрывов на станции, что приводит к почти полной разгерметизации станции и гибели большинства людей. Из-за сбоя в системе безопасности «чужие» вырываются на свободу. У Пэкарда, Стайлса и еще нескольких оставшихся в живых есть только одно решение — добраться до спасательной шлюпки. На это им отпущено семнадцать минут (на такое время хватит воздуха на станции), и для достижения цели им придется пройти через лабораторию по выведению «чужих»…

Сценарий Туи хорош в первую очередь тем, что это единственная работа, которая написана полностью «с нуля», без всяких попыток привязаться к окончанию предыдущей части. Фильм Кэмерона закрыл практически все лазейки для прямого продолжения с Рипли, и Туи мыслил в правильном направлении, решив изменить локацию и подход. Да, ему не хватило смелости и фантазии раскрыть тему космических жокеев и происхождения корабля на LV-426, но с другой стороны он не придумывал высосанные из пальца способы, как продолжить франшизу сразу после окончания фильма Кэмерона.

Также сценарий Туи отличается крайним динамизмом. Во второй половине сценария действие не останавливается ни на секунду. Последние шестнадцать страниц — вообще, сплошной адреналиновый экшн. Конечно, в работе Туи нет каких-то выдающихся персонажей, диалогов или сюжетных поворотов, но из нее мог бы получиться достаточно крепкий блокбастер, в случае успеха которого можно было снимать четвертую часть либо с новыми героями, либо с персонажами из предыдущих частей.

Свежий взгляд

Президент студии «20 Век Фокс» Джо Рот получил сценарий Туи, прочитал, назвал его хорошим… и сразу же отклонил. Причина была проста — Сигурни Уивер в очередной раз передумала (чему немало помогли обещанный пятимиллионный гонорар, проценты от сборов и предложенный пост со-продюсера), теперь уже согласившись сниматься в третьей части, а Туи никто не известил об этом.

Неунывающий Туи начал в очередной раз переписываться сценарий с Рипли в главной роли, и когда он уже почти закончил... то получил известие, что студия больше не нуждается в его услугах.

Дело было в том, что за это время Гайлер с Хиллом нашли очередного кандидата на пост режиссера — малоизвестного новозеландца Винсента Уорда. Уорд предложил радикально новую идею для сценария — переместить действие на деревянный планетоид, где бы обитала религиозная община монахов-отшельников, противников всякой технологии. Уорд не был сценаристом, он лишь дал общую концепцию. Чтобы превратить ее в полновесный сценарий, был нанят Джон Фазано, который в кратчайшие сроки написал абсолютно новый скрипт.

Сам же Туи получил чек и следующим образом прокомментировал свое увольнение: «Голливуд хорошо платит авторам, но в качестве компенсации обращается с ними, как с дерьмом». Cправедливости ради стоит отметить, что он не оставил идею столкнуть на экране уголовника и космических монстров и через десять лет воплотил ее в жизнь (впрочем, это уже другая история).

События в сценарии Фазано/Уорда должны были происходить в гигантском монастыре, расположенном на деревянном планетоиде «Арсеон» диаметром в пять миль, принадлежащем Компании. Планетоид сконструирован по средневековым представлениям об устройстве вселенной — на нижних уровнях (которые именуются «ад») находится тюрьма, в центре станции расположено искусственное море, а на верхних уровнях (прозванных «рай») находится библиотека, монастырь и сельскохозяйственные угодья.

Концепт монастыря

В монастыре проживает 350 монахов, которые верят, что они живут в пост-апокалипсическом средневековье. Монахи не признают никаких современных технологий, и уклад их жизни ничем не отличается от средневековья.

«Чужие» каким-то образом проникли на «Сулако» и убили Хикса и Бишопа. Рипли с Ньют эвакуируются на спасательной шлюпке. После экстренной посадки на «Арсеоне», монахи находят в шаттле лишь одну Рипли. Когда Рипли приходит в себя и узнает, что тело Ньют так и не нашли, а ее криокамера была забрызгана кровью, то понимает, что «чужой» проник на борт, и пытается предупредить монахов о грозящей опасности, но ей не верят, считая сумасшедшей.

Вскоре, одна из овец подвергается заражению, и на свет появляется гибрид овцы и «чужого». Монахи обвиняют Рипли в том, что именно она виновата во вторжении «чужих» на их землю и заточают ее в тюрьме. Лишь только один человек, Джон, понимает, что Рипли — единственный путь к их спасению, и объединяет с ней свои усилия.

По ходу фильма выясняется, что монахи — вовсе никакие не монахи, а политические заключенные, сосланные на данный планетоид сорок лет назад. По утверждению монахов, Земля перестала существовать. Нам не сообщают, сколько времени Рипли провела в криогенном сне, и утверждение монахов может оказаться правдой.

Гибрид «чужого» и лошади

В готовом фильме зрители увидели бы несколько гибридов «чужих» с различными животными, главный же «чужой» (который сравнивается с королем) обладал способностью менять свою окраску, мимикрируя и маскируясь под цвет помещения. Даже на бумаге описанные существа предстают в крайне нелицеприятном облике. Как бы это всё выглядело вживую, можно судить по нескольким наброскам, оставшимся от работы Уорда.

В концовке Рипли узнает, что заражена зародышем «чужого», после чего происходит финальная схватка с монстром. Рипли и Джону удается его убить, сбросив в печь для выплавки стекла. Используя знания из старинной книги, Джон извлекает зародыш, но тот переползает в его горло, и тогда Джон прыгает в огненную бездну, жертвуя собой. В конце спасается только Рипли и старенький пес Джона (а внимательный зритель, как указано в сценарии, кричит — «Пес заражен!»).

Лучший эпитет, который можно применить к скрипту Фазано/Уорда — странный. Выбранная локация крайне необычна, если не сказать абсурдна. Две трети скрипта Рипли является пассивным героем и, по сути, никак не влияет на сюжет — она сидит взаперти, видит странные видения (в которых, к примеру, «чужой» фактически насилует ее) и ведет полуфилософские беседы с андроидом Антонием, который еще более необычный персонаж — ибо он уже 20 лет видит сны о том, как «чужие» нападают на него (и в конце фильма этот сон сбудется). Нам не объясняют, ни откуда «чужие» взялись на «Сулако», ни каким образом они заражают своих жертв («лицехватов» в скрипте не было), ни природу всех этих видений.

Концовка с извлечением эмбриона еще более сюрреалистична — известно, что Уивер уже тогда потребовала от Уорда переписать ее и сделать так, чтобы не Джон, а ее персонаж погиб. С персонажами тоже не все гладко — когда единственное живое существо, которому хочется сопереживать — это собака (потому что все остальные герои настолько невыразительны), это первый признак того, что в сценарии нужно что-то срочно менять.

Кроме того, в глаза бросается незнание Уордом и Фазано матчасти — например, в их сценарии Рипли говорит, что на Земле у нее осталась дочь, которой сейчас 70 лет и которая превратилась в обозленную на нее старуху. Но это противоречит сцене из фильма Кэмерона, где ей сообщают, что ее дочь умерла пару лет назад. Конечно, можно возразить, что эта сцена присутствовала лишь в расширенной версии фильма — но специальное издание режиссерской версии «Чужих» на лазерном диске вышло еще в 1987 году и было к тому моменту уже хорошо известно.

Конечно, в работе Фазано/Уорда оставался весьма интересный социокультурный и религиозный подтекст, но в остальном она нуждалась в основательной переделке. Основной проблемой оставалось место действия — деревянный планетоид в космосе с средневековыми монахам никак не вписывался в реалистичную вселенную «Чужих». Но Гайлер с Хиллом своим «умелым» руководством и так уже сорвали все возможные сроки, и студия не стала бы терпеть еще одну задержку. Потому продюсеры дали зеленый свет строительству декораций, рассчитывая, что за оставшееся до начала съемок время успеют подлечить скрипт.

Таким образом, к середине 1990 года сложилась парадоксальная ситуации, когда Винсент Уорд по решению Гайлера и Хилла был назначен режиссером фильма из-за своих необычных идей, но когда на основании этих идей был написан сценарий, то Гайлер и Хилл осознали, что они никак не вписываются во вселенную «чужих». Что еще хуже — Гайлер и Хилл понятия не имели, как изменить скрипт, чтобы сохранить видение Уорда, но при этом придать действию хоть немного логики.

Поэтому они выпросили у Джо Рота еще полмиллиона долларов и наняли Ларри Фергюсона, надеясь, что он исправит сценарий. Как и в случае с Эриком Рэдом, они не могли объяснить ему, что именно нужно переделать. Неудивительно, что итоговый результат оказался таким же — Фергюсон заигрался, начал активно переписывать диалоги и персонажей и только все усугубил (в одном из интервью, Уивер пожаловалась, что в этой версии сценария Рипли была больше похожа на разозленного физрука). В итоге Гайлер выписал Фергюсону чек и указал на дверь.

До начала предварительных съемок оставалось четыре недели, уже были готовы декорации монастыря, а у фильма до сих пор не было окончательного сценария. Гайлер с Хиллом в экстренном порядке запросили еще 600 000 долларов и начали лично переписывать скрипт. Скрипя зубами, Уорд согласился на внесенные ими изменения. Но через пару дней он узнал, что его собственный ассистент каждый вечер «докладывал» продюсерам о всех его шагах, а руководство студии, втайне от него, занималось перестановками в съемочной группе — и потому покинул проект, не пожелав иметь с Гайлером и Хиллом больше ничего общего.

По злой иронии судьбы, именно уникальное видение Уорда и его необычные идеи, благодаря которым его приметили продюсеры, в итоге и послужили причиной его падения. Так, «Чужой 3» лишился второго режиссера и очередного сценария.

На четвертый раз — удача?

На вновь вакантное место постановщика вскоре был взят молодой дебютант Дэвид Финчер, чье мрачное видение понравилось продюсерам. Помогать Финчеру переделывать сценарий был подряжен Рэкс Пикетт — первоначально, он должен был отполировать лишь вторую половину скрипта, который «родили» Гайлер с Хиллом — но время катастрофически поджимало, и ему в итоге пришлось переписывать практически весь сценарий, собирая его по кусочкам из предыдущих версий.

После мучительных раздумий было принято решение окончательно отказаться от деревянного планетоида и «чужих-мутантов» и вернуться к тематике скрипта Туи, заменив монастырь тюрьмой, а монахов из сценария Уорда — на зеков. Часть декораций монастыря удалось перепрофилировать под тюремные, другая часть (стоимостью в 7 миллионов) так и осталась неиспользованной. В спешке никого уже не волновали вопросы о том, как яйцо «чужого» попала на «Сулако» и другие логические нестыковки — нужно было лишь написать хоть что-то вменяемое, чтобы снять фильм к давно объявленной дате премьеры.

Неразбериху, царившую на съемках, лучше всего иллюстрирует следующий факт: когда вышел первый тизер к «Чужому 3» (сделанный в духе классического ролика к фильму Скотта), он предварялся следующим тэглайном: «В 1979 году вы узнали, что в космосе никто не услышит твой крик. В 1992 году вы узнаете, что на Земле ваш крик услышат все», — что, естественно, было ложью, ибо на тот момент все в съемочной группе прекрасно знали, что действие не будет разворачиваться на Земле.

В течение четырех последующих недель Пикетт работал над сценарием и, в конце концов, сумел привести его к более-менее удобоваримому виду. Однако вместо благодарности, Гайлер с Хиллом уволили и его, видно решив, что дальше смогут и сами управиться, и в итоге Пикетт даже не получил упоминания в титрах.

С титрами, кстати, тоже возник вопрос — ведь по правилам Гильдии сценаристов требовалось указать авторов сценария и идеи, и в итоге после долгих разбирательств было решено вписать в них Дэвида Гайлера, Уолтера Хилла и Ларри Фергюсона в качестве сценаристов и отдельно Винсента Уорда, как «автора сюжета».

Вместо эпилога

Потом начались изнуряющие съемки, и создатели столкнулась с еще большим количеством проблем — постоянные склоки, перерасход бюджета и пересъемки, ссора Финчера с продюсерами, после чего молодой режиссер ушел со съемок и с тех пор отказывается признавать «Чужой 3» своим фильмом (он как-то пошутил в интервью, что «продавец обуви» — это самый вежливый эпитет, которым его наградил Дэвид Гайлер). Был скандал с Майклом Бином, который пригрозил подать в суд на продюсеров за то, что они использовали его изображение без разрешения.

Была и судебная тяжба с легендарным Гансом Руди Гигером, придумавшим каноничный облик «чужого». Финчер очень хотел привлечь швейцарца к работе над триквелом, и тот с радостью согласился, нарисовал и выслал по факсу несколько эскизов нового монстра, и даже сделал за свой счет полномасштабную двухметровую модель «чужого», предложив ее студии фактически задаром (по стоимости использованных материалов). Однако далее этого дело не пошло — без объяснения причин студия и Финчер отказались от услуг Гигера, разорвав с ним все коммуникации, и даже не включили его имя в титры, из-за чего швейцарцу пришлось подать в суд на создателей фильма.

Ганс Руди Гигер на фоне своей модели «чужого»

Получившийся в итоге фильм, кажется, не оставил довольным никого из тех, кто работал над ним — ни одного из назначенных режиссеров, ни продюсеров, ни студию, мечтавшую получить прибыльную франшизу, а в результате чуть ее не угробившую, ни многих других людей, так или иначе причастных к съемкам.

Даже сейчас «Чужой 3» остается больной темой для причастных к нему лиц. Когда в 2003 году было выпущено коллекционное издание квадрологии «Чужих» на DVD, разгорелся очередной скандал — студия «20 Век Фокс» вырезала около тридцати минут из документального фильма «Wreckage and Rape: The Making of «Alien 3» Чарльза де Лозирака, который пытался беспристрастно рассказать правдивую историю создания фильма и конфликтов, разгоревшихся на его съемках. Лишь в 2010 году полная версия этого фильма вышла на BD-издании саги.

Какой же сценарий, из всех написанных, в конечном счете был лучшим? На этот вопрос невозможно однозначно ответить: скрипт Гибсона был масштабен и обладал таким ценным качеством, как возможность достаточно гибкого редактирования, скрипт Туи был динамичен и самодостаточен. Скрипт Уорда действительно удивлял своими неординарными решениями. Но все они были подвержены весьма схожим болячкам — слабо проработанные персонажи, нелогичные завязки, нестыковки с предыдущими частями, и потому нуждались в дальнейшей тщательной доработке.

По сути, история выдающейся сценарной работы в саге о «Чужих» закончилась на второй части, и это неудивительно — ведь невозможно написать отличный сценарий за пару месяцев. Кэмерон потратил свыше трех лет, прорабатывая сценарий «Чужих». Примерно столько же ушло на доведение до ума сценария Дэна О'Бэннона.

А в случае с «Чужим 3» сложилась парадоксальная ситуация — имея пять лет на написание сценария, почти ни у кого из задействованных авторов не было достаточного количества времени на доведение до ума своей работы. Продюсеры жаждали быстрого результата и меняли авторов как перчатки, после чего процесс начинался заново. Свою лепту внесло и то, что Гайлер с Хиллом и сами не могли сформулировать, что именно они хотят снять.

Итоговый эрзац-вариант сценария, писавшийся практически прямо по ходу съемок, был разумным компромиссом, призванным спасти разваливающийся на глазах проект. Трудно в чем-то винить Пикетта, Финчера и всех остальных людей, работавших над ним — будь на их месте самые лучшие сценаристы на планете, вряд ли бы это что-то сильно изменило в тех обстоятельствах.

Конечно, хотелось бы завершить данный рассказ историей о том, как Голливуд сделал из этой истории соответствующие выводы, но это будет неправдой: порочная практика, когда дата премьеры объявляется еще до того, как у фильма появляется сценарий, сохранилась и практикуется и по сей день. Иногда в таких случаях киношникам удается сделать действительно стоящее кино (например «Железного человека», сценарий которого, фактически, тоже писался прямо по ходу съемок), но, к сожалению, гораздо чаще все бывает наоборот.

Каким виделось будущее «Матрицы» 20 лет назад

Автор: Кирилл Размыслович
http://www.filmz.ru/

В этом году исполнилось пятнадцать лет с момента выхода на экраны первой «Матрицы». В Сети всплыл один документ, датированный 4 февраля 1994 года, который двадцать лет назад вполне мог решить судьбу всего проекта. Речь идет о пятистраничном письме, написанным тогдашним директором по развитию компанию Silver Pictures Уиллом Стэгером непосредственно Джоэлу Сильверу, в котором он рассказывал про сценарий братьев Вачовски и давал свои рекомендации.

Источники, которыми при работе над фильмом вдохновлялись братья Вачовски, ни для кого не являются секретом и ныне весьма подробно разобраны как критиками, так и многочисленными фанатами. Широко известна также и история про то, как почти все, кому довелось читать первый сценарий «Матрицы», не понимали, о чем в нем идет речь. И как, несмотря на это, Лоренцо ди Бонавентура и Джоэл Сильвер поверили в Вачовски, не просто купив сценарий, но и дав им возможность снять неонуар «Связь», чтобы продемонстрировать свой режиссерский талант, после чего братья смогли заняться постановкой «Матрицы».

Братья Вачовски на съемках «Связи»

Но когда речь заходит о том, что именно представляла собой первая версия сценария «Матрицы», мы вступаем на территорию неизведанного: Вачовски известны своей скрытностью и за все эти годы не слишком делились такими подробностями. Самая же ранняя версия, которую можно найти во всемирной паутине, датирована 1996 годом — и, несмотря на некоторые отличия и отсутствие пары классических сцен, сюжетно мало чем отличается от итогового фильма.

Тем интереснее то самое письмо Уилла Стэгера, которое выглядит куда честнее, чем все хвалебные интервью, раздаваемые создателями спустя много лет после выхода фильма.

Итак, письмо состоит из двух частей, в первой из которых Стэгер рассказывает непосредственно про сюжет сценария. И хотя это всего лишь описание, и Стэгер уделяет почти всё внимание первому акту, тем не менее он представляет собой значительный интерес, так как из него можно почерпнуть несколько неизвестных ранее подробностей по поводу первоначального сюжета «Матрицы».

Совсем не тинейджер

Например, из письма можно узнать, что сценарий Вачовски открывался со сцены телефонного разговора между неким Эдди и его подружкой Кристи. Агенты перехватывали звонок, после чего следовала головокружительная сцена погони по крышам. Эдди почти удается добраться до телефонной будки, но агенты ловят его, вкалывают сыворотку правды, после чего тот выдает им имя Нео. Затем агент Смит снимает трубку телефона и говорит Морфеусу, что скоро поймает его.

Еще одно интересное отличие заключается в том, что в начальной версии Нео был тинейджером. После первой встречи с Морфеусом (во время которой он принимал таблетку), его прямо во время занятий арестовывали агенты, а затем пытали, требуя сдать Морфеуса. Нео отказывался говорить и приходил в сознание в больнице. Далее появлялся Морфеус, который сообщал Нео, что тот успешно прошел испытание, после чего герой просыпался уже в реальном мире.

Что касается машин, то они в сценарии именовались «киберморпехами». Судя по комментариям, они были изначально созданы для защиты людей (они сравниваются с Робокопами), но затем подняли восстание и поработили человечество.

Вторая половина сценария описана крайне схематично, однако стоит отметить, что в ней ничто не указывает на предательство Сайфера и гибель Нео с его последующим воскрешением. Так что, вполне возможно, что ничего из этого в начальной версии сценария попросту не было, или же Стэгер просто не счел это достаточно важным для пересказа. Зато есть упоминание о том, что в финале Матрица уничтожалась электромагнитными ракетами. И эта информация выглядит любопытно, особенно если вспомнить о том, что Вачовски всегда подчеркивали, что уже изначально задумывали снимать трилогию.

Следующая часть письма, пожалуй, даже интереснее первой, ибо там Стэгер выкладывает свои соображения по поводу сценария Вачовски. И стоит отметить, что они не слишком оптимистичные. Похвалы, собственно говоря, удостаиваются лишь первые тридцать пять страниц сценария, которые названы «блистательными». Мнение насчет остального куда менее радужное. По мнению Стэгера, основные недостатки работы Вачовски это:

— Очень странные и смущающие визуальные образы в стиле «Дюны», на которые уйдет много денег и которые абсолютно некинематографичны.

— То, что рукопись Вачовски по стилю больше похожа на философскую научно-фантастическую повесть, а не на сценарий.

— Проблемы с персонажами и сюжетом. Судя по комментариям, Стэгер абсолютно потерялся в них, окончательно упустив к финалу нить повествования.

— Недостаточное количество объяснений по поводу того, как устроен мир «Матрицы», в результате чего Стэгер терзался вопросами по поводу того, как Морфеус намеревается победить, почему агенты охотятся на людей и что происходит в реальном мире с телами тех, кто отправляется в Матрицу.

Завершается этот разбор следующей рекомендацией:

«Чтобы сделать из этого мэйнстримовый фильм, потребуется полная переработка материала после 35-й страницы. Сам сюжет, вероятно, придется свести к рип-оффу «Терминатора» — по крайней мере, тогда завязка, мир и персонажи смогут заработать как надо.

Поэтому очень сложно давать рекомендации по поводу этого сценария. Если его можно приобрести по небольшой цене, то, возможно, мы бы смогли развить его, но для этого потребуется полностью его переписать, и при этом в сюжете все равно имеются проблемы, из-за которых фильм в итоге может полностью провалиться в прокате. Если говорить о самом сценарии, то он сойдет: первые 35 страниц очень хороши, по крайней мере для того, чтобы мы могли поразмышлять над целесообразностью развития данного проекта».

Вот таким образом «Матрица» и ее перспективы оценивались двадцать лет назад. Конечно, без самого текста того самого первого сценария нельзя сделать всеобъемлющие выводы, но даже по этим выдержкам понятно, насколько он был скорректирован в ходе следующих переписываний. И остается лишь еще больше удивляться тому, каким образом, имея такие рекомендации, «Матрице» всё же удалось дойти до большого экрана и при этом не превратиться в рип-офф «Терминатора».

И напоследок, можно задаться следующим вопросом: а сколько еще интересных проектов вот так вот сгинули в неизвестности по причине того, что выносящий вердикт человек не понял, о чем в них собственно идет речь?

Каким мог быть «Вспомнить все» Дэвида Кроненберга? Обзор нереализованного сценария

Автор: Кирилл Размыслович
http://www.filmz.ru/

Что объединяет такие на первый взгляд не слишком похожие фильмы, как «Лучший стрелок», «Возвращение Джедая» и «Вспомнить все»? Дело в том, что в свое время Дэвид Кроненберг имел возможность возглавить постановку каждой из этих лент. Но если канадский режиссер сразу же отказался от предложения занять пост режиссера «Возвращения Джедая» и «Лучшего стрелка», то в случае с «Вспомнить все» он дал положительный ответ. И, сложись в середине 80-х всё немного по-иному, мы бы могли получить совсем другой фильм.

Всё началось в далеком 1974 году, когда мало кому тогда известный Рональд Шусетт выкупил за 1000 долларов права на киноадаптацию рассказа Филипа К. Дика «We Can Remember It for You Wholesale». Вскоре Шусетт обратился к своему другу Дэну О'Бэннону с просьбой помочь ему в написании сценария фильма, рабочим названием для которого было выбрано «Вспомнить все» (Total Recall).

О`Бэннон взялся за работу и достаточно быстро написал 30 страниц, но затем остановился. Причина была проста: 23-страничный рассказ Дика просто физически был слишком небольшим, чтобы его сюжета хватило для полновесного скрипта. Посовещавшись, друзья решили, что рассказ Дика послужит основой лишь для первого акта сценария — а во втором акте главный герой отправится на Марс, где и будет происходить основная часть действия.

Но вскоре после этого в жизни О`Бэннона наступили тяжелые времена: он лишился всех своих сбережений и дома, и работа над проектом была отложена на несколько лет. Всё изменилось пятью годами позже, когда по одному из сценариев друзей была снята, если верить Жан-Пьеру Жене, популярная комедия про семерых астронавтов, которые искали потерявшегося на космическом корабле кота, для чего один из них одел костюм пришельца.

После этого успеха Шусетт заключил сделку со студией «Дисней» и начал работать сразу над несколькими проектами, в числе которых был и «Вспомнить все». Через некоторое время руководство студии потеряло интерес к материалу Дика, но, к счастью для Шусетта, проект попал в поле зрения Дино Де Лаурентиса, который очень любил заниматься адаптациями популярных литературных произведений и как раз искал перспективный материал для своей недавно созданной компании De Laurentiis Entertainment Group.

Несмотря на то, что сценарий не был полностью готов (О`Бэннон и Шусетт до сих пор не имели понятия о том, как лучше закончить фильм), Де Лаурентис крайне заинтересовался им и сразу же занялся поиском режиссера и исполнителя главной роли. Некоторое время рассматривались кандидатуры Джеффа Бриджеса и Кристофера Рива, но в итоге на партию протагониста был взят Ричард Дрейфус.

Что же касается режиссера, то на эту должность претендовали Ричард Раш, Льюис Тиг и Брюс Бирсфорд. Но затем появился новый кандидат — канадский режиссер Дэвид Кроненберг, который уже работал вместе с Де Лаурентисом над «Мертвой зоной». Кроненберг, ранее не знакомый с творчеством Дика, заинтересовался концепцией человека, собирающего свою личность по кусочкам утерянных воспоминаний, и вскоре приступил к созданию своего собственного сценария.

Интенсивность его работы может иллюстрировать следующий факт: за год своего участия в проекте Кроненберг совместно с Рональдом Шусеттом успел написать двенадцать разных вариантов сценария, в чем им немало помогло наличие компьютера, значительно ускорившего всю работу.

Внутри Сфинкса

Действие 153-страничного сценария начиналось на красной планете, в районе так называемого «марсианского Сфинкса» — комплекса древних руин, оставленных исчезнувшей миллионы лет назад инопланетной цивилизацией.

Пока идут начальные титры, мы наблюдаем за человеком в скафандре, который устраивает диверсию внутри Сфинкса, затем проходит через расположенный под ним лабиринт из подземных катакомб и выбирается на поверхность. В этот момент звучит сигнал будильника, и мы просыпаемся вместе с главным героем.

Встречайте, Уолтер Куэйл — ничем не примечательный работник центра по обработки информации. Уолтер давно грезит о полете на Марс, но все его мечты разбиваются об отсутствие денег и надоедливую жену по имени Кирстен, которая регулярно пилит мужа напоминаниями о том, какая у него не престижная и низкооплачиваемая работа.

Политическая ситуация тоже не способствует туризму, ибо Земля и Марс находятся в состоянии холодной войны которая рискует перерасти в горячую. В настоящее время Землей управляет не отличающееся излишней демократичностью объединенное правительство, созданное на базе ООН. Права и свободы граждан подавляются, а одно только упоминание всемогущей земной спецслужбы EIO способно ввести любого обывателя в состояние, близкое к паническому.

Марс является источником ценного минерала под названием турбиний, лишившись которого земная экономика потерпит крах. Марсианские колонисты давно хотят избавиться от диктата родной планеты и объявить о независимости, но пока их сдерживает колоссальное техническое превосходство землян, разместивших в космосе орбитальные платформы с ядерным оружием.

По дороге на работу, Куэйл видит рекламу компании «Реколл», занимающейся имплантацией воспоминаний, и решается осуществить свою мечту хотя бы понарошку. Представитель «Реколла» по имени Макклейн подробно рассказывает Куэйлу о процедуре, на все лады расхваливая технологию, а в конце предлагает ему в качестве бонуса воспоминания о пребывании на Марсе в качестве секретного агента. Наш герой раздумывает и… отказывается от последней опции, так как слишком консервативен и осторожен — и потому не хочет иметь дел с EIO даже в фантазиях.

Процедура начинается, и сразу же выясняется, что Куэйл на самом деле бывал на Марсе, где выполнял особо важное задание по проекту «Парадокс», после которого ему стерли память. Макклейн вместе со своими находящимися в шоке подчиненными решает отправить Куэйла домой, а сам удаляют все файлы о своем клиенте, не рискнув при этом снова лезть ему в голову и стирать воспоминания о самом факте визита в «Реколл». Впрочем, это его не спасает, так как через некоторое время появляются агенты EIO и «зачищают» всех свидетелей.

Вскоре и Куэйл сталкивается с двумя агентами, которые угрожают ему оружием и пытаются отвезти в какое-то секретное место — но герой вырывается и убивает обоих. Дома же его пытается застрелить жена, которая оказывается подставной. Выясняется, что их брак длился всего шесть недель, а до стирания памяти Куэйл был одним из самых опытных и опасных агентов EIO.

Квартира Куэйла

Герой пытается скрыться от идущих по пятам злодеев и снимает номер в отеле, где с ним на связь выходит таинственный человек, который в начале сценария следил за героем. Он рассказывает Куэйлу, что десять недель назад он нанял его, чтобы тот присматривал за ним на Земле и в случае опасности передал некий чемоданчик.

Открыв чемоданчик, Куэйл находит в нем деньги, пару шпионских приспособлений и пленку. Прослушав первое сообщение от самого себя, Куэйл узнаёт, что у него в голове находится жучок. После извлечения устройства через сделанный под ухом разрез, Куэйл слушает оставшуюся часть сообщения. В прошлой жизни Куэйла звали Дагласом Хаузером, и он получил настолько важное задание, что догадался, что по возвращении домой его память, вероятнее всего, сотрут. Поэтому Хаузер предпринял меры, оставив для самого себя след из подсказок, которые ведут на Марс.

Куэйл гримируется под карлика (в сценарии есть ремарка о том, что отец Куэйла был акробатом, и сын перенял многие трюки отца, в частности умение ходить на коленях), успешно проходит контроль в космопорту и отправляется на Марс, читая по дороге книжки Яна Флеминга про Джеймса Бонда.

Попав на красную планету, Куэйл отправляется в отель, где раньше останавливался, и находит записку с указанием адреса археолога Мелины, которой он может верить. Куэйл берет такси и отправляется в путь. Марсианское такси называется «рикциклом» и представляет собой гибрид велорикши и судна на воздушной подушке. Управляет им жизнерадостный японец Бенни, который, доставив Куэйла до пункта назначения, доверительно сообщает ему, что за скромную плату может оказать содействие в любом вопросе, начиная от поиска местных достопримечательностей, и заканчивая избавлением от трупов.

Фасад марсианского города

Встретив Мелину, Куэйл рассказывает ей про всё, что с ним произошло. Она всё еще влюблена в героя и потому верит его невероятной истории, соглашаясь помочь. Они проводят ночь вместе, а на утро к ним вламывается мутант с протезом-ножом вместо руки. Куэйлу удается убить незваного гостя, после чего он вспоминает слова Бенни. Таксист соглашается помочь, и герои скидывают тело киллера в марсианскую канализацию, где обитают некие мутанты (в сценарии они названы «Ganzi Bull» и описаны, как смесь аллигатора и осьминога), любящие полакомиться трупами, которые регулярно отправляют туда не очень законопослушные местные жители.

Куэйл возвращается в свой отель и там встречает человека, представившегося доктором Эджмайером. Он сообщает, что Куэйл всё еще находится в «Реколле», и происходящее являются частью фантазии, из которой ему нужно выбраться, проглотив таблетку. В качестве доказательства он приглашает в номер Мелину, которая, по его словам, тоже является доктором «Реколла», и в чью задачу входит вывести Куэйла из мира иллюзий.

Ganzi Bull: смесь аллигатора и осьминога

Поразмышляв пару секунд, Куэйл убивает Эджмайера и оказывается совершенно прав, ибо он являлся агентом EIO, а на Мелине всё это время висела бомба, которая активировалась с помощью миниатюрного детонатора, зажатого в руке Эджмайера.

Новые агенты EIO преследуют героев, и они прячутся в марсианских подземельях, где нашли прибежище многие жители, предпочитающие держаться подальше от властей. Пытаясь разобраться в том, что происходит, Куэйл встречается с Квато — богатым азиатским торговцем информацией, который оборудовал под марсианской поверхностью целый дворец. Квато продает Куэйлу пленку с записью экспериментов, проводимых марсианскими военными в районе Сфинкса. Оказывается, где-то внутри его катакомб спрятана древняя инопланетная машина, которая может создавать непробиваемое ничем защитное поле вокруг всей планеты. Если марсианам удастся ее активировать, то тогда они смогут объявить о своей независимости. Проблема лишь в том, что для запуска машины нужен оператор-мутант — но все, кто уже пытался это сделать, практически мгновенно погибали.

Пока Куэйл раздумывает над своими дальнейшими действиями, его снова пытаются убить — в этот раз слуга Квато, который оказывается шпионом землян. По случайности, отравленный напиток выпивает сам Квато, после чего нашим героям снова приходится спасаться бегством. В это же время высокопоставленные правительственные чины на Земле понимают, что не могут больше рисковать и решаются на крайние меры.

Избавление от трупов на Марсе

Дело в том, что мать Куэйла была мутантом, и сын унаследовал от нее некоторые способности, вроде возможности видеть в будущее на целые три секунды вперед. Пока Куэйл еще не знает о своем даре, но когда вспомнит, то сможет попробовать активировать машину пришельцев. Потому земные власти выдвигает ультиматум марсианскому правительству: если в течение двенадцати часов Куэйл не будет выдан, то земляне скинут на марсианские города три 50-мегатонные бомбы.

Спасаясь от агентов EIO и марсианских властей, беглецы направляются в приход мутантской церкви Христа (на ее распятии он изображен двухголовым), чтобы попросить помощи у давнего друга Мелины — мутанта по имени Кассандро. На его спине находится вторая голова, известная как Оракул, способная проникать в сознание других людей и читать их мысли.

После стычки с еще одним земным шпионом, который искусно загримировался под Кассандро, герои, наконец, встречаются с ним. Оракул заглядывает в сознание Куэйла (в раскадровках к этой сцене Оракул должен был «трансформироваться» в некую смесь Сфинкса и светящейся вагины), и тот вспоминает, как проник внутрь Сфинкса и выкрал один из ключевых компонентом машины, без которого она не сможет работать. Остается совсем немного времени до истечения ультиматума землян, и герои решают отправиться к Сфинксу, чтобы восстановить машину, используя в качестве транспорта необычный аппарат, позволяющий им незаметно путешествовать под поверхностью Марса (в сценарии он называется «песчаной субмариной»).

Концепт Оракула

Попав внутрь Сфинкса, Куэйл находит коробку, где должен находиться спрятанный компонент. Бенни, который тоже оказывается двойным агентом, пытается украсть ее, но Куэйл, который, наконец, вспомнил про свои способности, останавливает предателя.

Открыв коробку, Куэйл находит в ней только пленку с еще одним посланием, которое рассказывает, где найти недостающий компонент. К сожалению, концовка записи стерлась, а ракеты уже запущены, и считанные минуты отделяют Марс от ядерной катастрофы. Мелина, прочитав инопланетные иероглифы, рассказывающие о том, что только Избранный может активировать механизм, убеждает Куэйла в том, что он и есть тот самый недостающий компонент.

Куэйл садится в машину, и она создает защитное поле вокруг Марса. Все ядерные ракеты уничтожены, жители Марса ликуют, Мелина говорит, что Куэйл — это обещанный легендой марсианский Мессия, они целуются, и, как гласит последняя строчка сценария, авторы очень надеются на то, что зрители в зале будут аплодировать на этой сцене.

Работа Кроненберга и Шуссета является наглядным примером того, как «Вспомнить все» мог бы оказаться совсем другим по духу и стилю фильмом. Сценарий предполагал пропитанный паранойей триллер с элементами приключений и кучей отсылок к различным произведениям, начиная от шпионских детективов и заканчивая «Касабланкой». В этой версии намного меньше экшна. Практически каждый, кто встречается Куэйлу, не тот, за кого себя выдает. При этом Кроненберг не поскупился на многочисленные подробности, позволяющие лучше представить мир будущего, включая архитектурные стили, моду и даже прически. Например, секретарша из офиса «Реколла» описывалась как женщина с обритой наполовину головой и обнаженными грудями, покрашенными в синий цвет (впрочем, цвет был опционален).

Большой интерес вызывает облик Марса, который во многом является альтернативным тому варианту, что мы увидели в итоговом фильме. Поселения под марсианскими куполами представлены в сценарии в виде восточных городов, состоящих из смеси арабской архитектуры и футуризма. По их улицам ходят арабы с верблюдами (верблюжьи караваны, кстати, путешествуют и по поверхности терраформируемого Марса), всё залито неоновыми огнями рекламы, а глубоко под поверхностью скрыт живущий по своим законам подземный мир. Концепт-арты художника Рона Миллера, работавшего над фильмом вместе с Кроненбергом, позволяют составить некоторое представление о том, как мог выглядеть такой Марс, останься канадский режиссер у руля проекта.

Внутри марсианского «Хилтона»

Отдельное чувство ностальгии вызывает то, как в середине 80-х авторы воображали себе различные технологии будущего. К примеру, пресса представлена в виде пластиковой карточки, которую можно вставить в проектор и затем читать на экране газетные статьи.

Вместе с тем удивляет целомудренность некоторых аспектов сценария Кроненберга. В нем вообще нет ругани, многие эпизоды насилия остаются за кадром, а в сценах, где герои голые, прописано, что камера не показывает их наготы. Судя по всему, это было заслугой продюсеров, которые на тот момент хотели снять как можно более легкий и массовый фильм, а не получить еще одного «Бегущего по лезвию».

Стоит отметить, что это лишь один из вариантов сценария. В финале другого скрипта выяснялось, что настоящий Куэйл был уничтожен машиной, и герой фильма лишь его синтетическая копия, созданная исключительно для того, чтобы управлять устройством. А в начале еще одной версии Куэйл узнавал о том, что в прошлой жизни он был диктатором Земли по имени Мондрелл. В конце же выяснялось, что на самом деле Мондрелла никогда не существовало: Куэйл был лишь мелким чиновником, игравшим роль диктатора, фактически пешкой в руках хитрого администратора Марса по имени Кохаген, который решил захватить всю власть в Солнечной системе. После финальной схватки в роботизированном туристическом автобусе Куэйл убивал Кохагена, после чего занимал его пост.

Можно, пожалуй, еще долго сравнивать изначальный подход авторов с получившимся в итоге фильмом, но стоит отметить, что у сценария Кроненберга не было двух важных компонентов, которые есть в фильме Пауля Верхувена. Речь идет о злодеях и концепции двойной реальности.

Злодеи в этом сценарии крайне обезличены. Да, они могут быть где угодно и маскироваться под кого угодно, но после их появления, герои либо разбираются с ними, либо скрываются от них. Жена Куэйла оставалась на Земле, аналога Рихтера в этой работе не было, плохие же власти представлены в виде нескольких безымянных чиновников, которые принимают решения, играя в бильярд или во время сеанса массажа, не покидая при этом пределов Земли. Верхувен же подарил нам двух крайне колоритных злодеев, которые на равных боролись с героем, и чья гибель подарила зрителям пару классических цитат. К слову сказать, Лен Уайзмен в своем ремейке во многом наступил на те же грабли, решив отдать своей супруге все злодейские функции и убрав персонажа Рихтера.

Внутри марсианского города

Что касается концепции двойной реальности, то фильм Верхувена мастерски ее использует. Если у Кроненберга каждый персонаж не тот, за кого себя выдает, но при этом всё происходит на самом деле, то у Верхувена сама реальность происходящего находится под вопросом. Всё показанное на экране реально от начала и до самого конца? Или же всё это плод фантазии героя, и белый свет, что мы видим в конце, означает, что ему уже начали делать лоботомию? В фильме оставлен ряд подсказок, которые позволяют трактовать события фильма как с той, так и с другой позиции, и очень странно, что авторы начальных сценариев совсем не пытались более подробно обыграть данную идею, ведь для этого имелись все возможности.

Впрочем, вполне вероятно, что этому помешали всё более усиливающиеся разногласия Кроненберга с тандемом Шусетта и Де Лаурентиса, которые в итоге и привели к уходу канадца из проекта. Во-первых, Кроненберг видел в роли Куэйла исключительно Уильяма Херта, что создавало конфликтную ситуацию, так как на эту роль уже был утвержден Ричард Дрейфус. Дрейфус, кстати, активно участвовал в проекте и постоянно вносил предложения по поводу того, чтобы сделать Куэйла как можно менее похожим на героя боевиков, и как можно более похожим на обычного парня.

Во-вторых, создатели никак не могли определиться с тем, как следует закончить фильм — Шусетт и Де Лаурентис хотели легкий финал с прицелом на сиквелы, О`Бэннон и Кроненберг настаивали на более мрачной и экзистенциональной концовке. И в-третьих, далеко не все идеи Кроненберга приходились по душе продюсерам — например, предлагаемая им концепция того, что земные агенты прятали оружие внутри своих тел.

В конце концов, между Рональдом Шусеттом и Кроненбергом состоялся разговор, в ходе которого Шусетт объяснил Кроненбергу, что его идеи слишком похожи на творчество Дика, в то время как ему нужно что-то в духе «Индианы Джонса» на Марсе. Позже Кроненберг заметил, что если бы подобный обмен мнениями состоялся в тот момент, когда его только пригласили, он бы сэкономил себе год времени.

В итоге Кроненберг объявил Де Лаурентису о том, что фильм для него мертв, и занялся съемками «Мухи». А потом из проекта выбыл и Ричард Дрейфус, и некоторое время спустя продюсеры нашли ему замену в лице стремительно набиравшего популярность Патрика Суэйзи. После очередной переделки сценария и подписания контракта с новым режиссером Брюсом Бирсфордом, Дино Де Лаурентис наконец анонсировал начало съемок в Австралии на 1987 год. А затем его производственная компании обанкротилась.

Кадр из фильма

Проект был немедленно заморожен и Де Лаурентис, который окончательно разуверился в том, что фильм когда-нибудь будет снят, начал искать кого-нибудь, кому можно было бы продать материал. Тут в игру и вступил Арнольд Шварценеггер.

Дело в том, что железный Арни уже давно присматривался к «Вспомнить все», но пока права на фильм находились в руках Дино Де Лаурентиса, он ничего не мог предпринять, ибо итальянский продюсер наотрез отказывался даже рассмотреть кандидатуру Шварценеггера и не разрешал ему участвовать в пробах на главную роль.

Узнав про финансовые проблемы итальянского продюсера, Шварценеггер смог уговорить владельца стремительно развивающейся в то время компании Carolco Марио Кассара выкупить права на рассказ за относительно скромные, с учетом уже вложенных ресурсов, три миллиона долларов и под гарантию своего участия в фильме.

Справедливости ради стоит отметить, что Шварценеггер подписался на фильм далеко не на общественных началах. В обмен на свое согласие сыграть главную роль, он получал огромный по тем временам десятимиллионный гонорар + 15% от всех кассовых сборов и право вето на кандидатуры режиссера, продюсера, актеров и любые изменения в сценарии.

В любой другом случае такая концентрация полномочий в руках главной звезды фильма, вероятно, не привела бы создателей ни к чему хорошему. Но стоит помнить, что к тому момент пре-продакшн «Вспомнить все» длился уже тринадцатый год. Фильм поменял пару режиссеров, производственную компанию, несколько исполнителей главной роли, за эти годы было написано свыше сорока (!) различных вариантов сценария — но при этом не было снято ни единого кадра. В сложившейся ситуации только такой подход смог, наконец, сдвинуть проект с мертвой точки.

Получив такие царские полномочия, Шварценеггер, который тогда умел выбирать проекты намного лучше, чем сейчас, принял самое важное и самое правильное решение из тех, что были возможны в той ситуации. Он лично позвонил и предложил пост режиссера Паулю Верхувену, с которым очень давно хотел поработать. В свое время Шварценеггер рассматривался на роль Алекса Мерфи в «Роботе-полицейском» — но еще на стадии эскизов стало понятно, что австрийский дуб в костюме Робокопа будет похож на человечка из рекламы Michelin, а не на киборга, и потому дальше разговоров дело тогда не пошло.

После некоторых раздумий Верхувен принял предложение Шварценеггера. По иронии судьбы, это был уже второй раз, когда он стал снимать фильм, от которого ранее отказался Дэвид Кроненберг — первым был всё тот же «Робот-полицейский». Гэри Голдман занялся адаптацией имевшихся наработок под Верхувена и Шварценеггера. Как ни странно, но из итогового сценария исчезли практически все религиозные мотивы, которые ранний Верхувен так любил использовать в своих фильмах. Зато туда добавились все остальные фирменные фишки голландца в виде зашкаливающего количества насилия, черного юмора и сексуального подтекста.

Концепт пространства под поверхностью Марса

На смену предлагавшимся изначально восточным мотивам в оформлении городов пришел стиль необрутализма, который лучше вписывался в новую тональность картины. Верхувен активно использовал архитектурные особенности некоторых зданий Мехико (где проходили съемки), и показал архитектуру тоталитарного будущего в виде сочетания мощных, буквально нависающих над человеком строений, массивных бетонных стен и больше похожих на бункеры внутренних помещения. Кроме того, имя героя было изменено с Куэйла на Куэйда. В 1988 году вице-президентом США стал Дэн Куэйл, и создатели решили избежать ненужных политических ассоциаций. Но всё же стоит заметить, что, несмотря на все изменения, кое-что из наработок Кроненберга попало в итоговый фильм — например, идея марсианских мутантов.

В конце концов, у Пауля Верхувена вышло именно то кино, которое он хотел снять — кровавый и веселый аттракцион, буквально нанизанный на тему фальшивой реальности. Даже изначальный рейтинг Х не помешал фильму стать хитом и занять пятое место в списке самых кассовых лент 1990 года. Как отмечал сам режиссер, при первом просмотре большинство зрителей воспринимало фильм как очередной боевик со Шварценеггером, и лишь при последующих просмотрах замечали большое количество подсказок, расставленных на протяжении всего сюжета, которые позволяют воспринимать фильм с совсем другой точки зрения.

Правда сам Кроненберг и некоторые другие изначально участвовавшие в проекте авторы не разделили мнение голландца. Дэн О`Бэннон счел концовку фильма слабой, а Кроненберг просто назвал весь фильм плохим, в пух и прах раскритиковав режиссуру Верхувена, спецэффекты и Шварценеггера, которые, по его словам, убили всю концепцию и превратили прекрасную идею в бездумный боевик.

Снятая в 1986 году «Муха» стала для канадца последним действительно большим проектом, после чего он работал и до сих пор продолжает работать в основном с небольшими фильмами, не рискуя лишний раз связываться с голливудской студийной системой. Интересно, что в конце 1990-х у него был шанс своеобразным образом снова пересечься с творчеством Пауля Верхувена, когда его попросили снять сиквел «Основного инстинкта». Но режиссер благоразумно отказался от этого предложения.

Негатив, испытываемый Кроненбергом по отношению к проекту, на который он потратил столько сил, понятен. Но с позиции нынешнего времени остается, наверное, только радоваться тому, что, в конечном счете, всё сложилось именно так. Версия Кроненберга интересна как своего рода альтернативный взгляд на известный фильм, и, вероятно, будь лента такой, как он задумывал, у нее бы имелись свои преданные поклонники.

Но дело в том, что ленты с обычными героями, ищущими свое прошлое и обретающими потерянную личность, мы с тех пор видели неоднократно. Тот же Кроненберг в своем дальнейшем творчестве несколько раз использовал мотивы, схожие с концепцией «Вспомнить все». А фильм Верхувена являет собой яркий продукт начала 90-х, про который принято говорить «олдскул» и «так больше не снимают». Достаточно просто посмотреть его, а затем пересмотреть недавний ремейк, чтобы понять, как с тех пор изменились блокбастеры, и каковы шансы на то, что нам суждено снова увидеть нечто подобное, да еще и с таким размахом, на большом экране.

В конце концов, большое кино со спецэффектами не является по определению плохим или низкосортным продуктом. Вторичным его делают ограничения, накладываемые на автора студиями, которые в большинстве случаев предпочтут не тратить деньги на рискованный проект, а вложатся во что-нибудь проверенное. К сожалению, Кроненбергу не удалось преодолеть сопротивление продюсеров и продавить свое видение фильма. Верхувену же, наоборот, повезло работать без каких-то ограничений. Всё, что для этого было нужно — это наличие мечтавшей поработать с ним звезды, которая имела в киноиндустрии достаточный вес, чтобы обеспечить режиссеру полную творческую свободу. Жаль, конечно, что далеко не всем постановщикам выпадают такие возможности.