Делать художественные фильмы о войне трудно.
Доверь мне кто-то такую задачу - не знаю, как бы я справился с ней.
Взялся бы - не буду лукавить, но поджилки бы тряслись. Одно дело - документальное кино, а другое - популярное.
Я много книжек прочитал о войне, и День победы я понимаю, скорее, не как праздник, а как день памяти жертв трагедии.
В этом смысле я на стороне советского лозунга "Никто не забыт и ничто не забыто".
И если представить, что я бы снимал кино, то я не кинулся бы первым делом что-то сам придумывать, а выяснил, что видели те, кому повезло выжить в войне.
Реальность бывает страшнее любой фантазии.
Ветераны не любят рассказывать о войне. Мой дед лишь за пару лет до своей смерти позволил мне вытянуть из себя какие-то истории. Он плакал, рассказывая их, и я пожалел, что просил его что-то вспомнить.
Но есть в сети сайт, где собраны правдивые рассказы ветеранов о войне.
http://iremember.ru/
По материалам сайты была выпущена целая серия книжек. Я их все купил.
И вот сегодня в День победы, я решил сделать рубрику на сайте, где буду выкладывать цитаты из этих воспоминаний.
Каждый такой фрагмент мог бы стать сценой в военной драме, но вряд ли станет когда-либо в ближайшем будущем. Почитайте и вы поймёте почему.
Начал я с воспоминаний танкистов. Почему танкисты?
По рекомендации нашего министра культуры, который очень жалел, что в России не могут снять кино такого же уровня, я посмотрел фильм "Ярость". Это фильм про американских танкистов времён Второй мировой войны.
Фильм мне не очень понравился. Я даже немного расстроился за голливудских авторов. Начало было хорошее, но потом... Однако, в этом фильме есть ответ на вопрос, почему у нас фильмы гораздо хуже.
Их авторы явно изучали какие-то факты и детали, а наши этого никогда не делают.
В общем, если бы я делал фильм о войне, я бы обратился к тем, кто в ней участвовал.
Внизу страницы я сделал подшивку. Изучайте, если будете делать кино про войну.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/alekseev-vladimir-andreevich/
С каждым днем все меньше и меньше становится людей. Да и танков тоже. Причем немцы тоже, они же не дураки: и воевать их учили, и летчики их знают, что лобовая броня у любого танка мощнее, чем задняя или бортовая. Башня, тоже покрепче. Поэтому они, главным образом, стремились заходить сзади. Юнкерсы 87 заходят с кормы и лупят.
Значит, норовит в люк трансмиссионный, а попасть из двух пушек не так уж и трудно по танку. Тем более, ему же никто не мешает. Так он чуть ли на башню колесами не достает. И лупит. А что? Пробил броню и фух - факел. Таким образом танки горели, и очень много.
Мы не так несли потери от противотанковой артиллерии, хотя и это тоже было. Ну немцы, конечно, никакими бутылками не бросали в нас, у них этого совсем не было. Противотанковые гранаты – как у нас солдаты чуть ли не под танк лезли, чтобы бросить противотанковую гранату. Как правило, это очень неэффективно, как говорится.
Это не только психологически, это и физически невозможно. Ведь что такое противотанковая наша граната наша – это 2 килограмма – здоровая такая консервная банка с ручкой. Ее мужик крепкий, самое далекое – мог бросить метров на 18-20. Больше не бросишь. А взрыв у нее какой? Большинство гибло от своего взрыва гранаты. Ее бросить хорошо удобно, когда ты находишься на окопе, а через тебя ползет танк. Как ты там пригнулся где-то, но он еще норовит крутануть, чтобы тебя там задавить. Но если этого не случилось, то удачно – это бросить ему на трансмиссию.
…
И вот он гад один… откуда он взялся? Не было ни самолетов, ничего не было. Вдруг завопил оттуда. А у них же сирены включались. Ууу-аааа. Ёлки, вот он уже, прет прямо на нас. Видит танки стоят. А мы так, разбросаны. Конечно, в рассыпную все – кто куда успел. И я только из-под руки гляжу: а у него две штуки с крыльев сошли. Черненькие точечки, и растут, растут, растут на глазах. Прямо на меня прет одна. Ну думаю все. Я не далеко от своего танка лежу. Бомба которая ближе ко мне, наверное метрах в пятидесяти, или, может быть, сто. Не мерил я. Разорвалась. Земля промерзшая. И такие шмотки поднялись. Осколки надо мной все прошли. Видимо за счет того, что когда это все вывернулось, я оказался вроде как пониже этой воронки. Я из под руки глянул, а здоровые куски мерзлой земли с неба летят. Думаю, в конце концов, есть Бог на свете или нет? Что вы надо мной издеваетесь? Бомбой не попали, теперь землей прибьет. Такая штука по башке врежет – в лепешку сразу. Ну, как говорится, меня опять Бог сберег. Мне кусок упал на левую ногу, на лапу. Потом она сильно раздулась, но все нормально. Прошло. Уже к вечеру мы пошли на Верхнечирской хутор.
…
- О войне какие фильмы вы считаете правдивыми?
- «Они сражались за Родину». Бондарчук действительно близко показал с эмоциями. «На войне как на войне». А сейчас так, не поймешь.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/badanes-mikhail-kusilevich/
После войны, когда я прочел первое издание книги маршала Жукова "Воспоминания и размышления", то был очень удивлен, что Жуков прямо признался и написал о том, что немецкий план "Барбаросса" еще весной 41-го лежал на столе у Сталина и у начальника Генштаба. О чем же они думали?! То, что случилось с Красной Армией летом сорок первого года, является самым тягчайшим преступлением Сталина против своего народа. Знал ведь "любимый вождь народов" даже точный день немецкого вторжения и палец об палец не ударил! Такого преступления простить нельзя! - это мое личное убеждение. Когда книгу Жукова переиздали, то ретивые цензоры так его мемуары подчистили, что, наверное, сами себе диву давались
...
Танк провалился в огромный погреб, в котором размещался штаб немецкого батальона. Штабных немцев он раздавил своей массой, но и сам застрял на четырехметровой глубине. Немцы окружили танк комбата и пытались его сжечь, но не смогли! Ночью механик-водитель и стрелок попытались выползти из танка через нижний люк и вылезти наверх по стенке погреба. Ионин машину не покинул. Немцы были начеку. Когда утром мы отбили танк, то я увидел следующую картину. Убитый механик-водитель был виден по пояс из ямы. Его труп вмерз в землю, и его обледеневшие руки, вскинутые к небу, как бы взывали к небесам о помощи.
...
У нас в 20-м ТП служил один старшина, который уже три раза горел в танках и чудом спасался. Счастливчик. Комполка мне говорит: "Давай его сохраним!". Перевели этого старшину на кухню, невзирая на его протесты. Но от судьбы не убежишь. Перед Курской дугой он трагически погиб. В тылах полка шастал пьяный "особист" из чужой части и сдуру угрожал солдатам пистолетом. Один старшина из наших тыловиков был парень крутого нрава, он этого "гостя-особиста" лично разоружил, вытащил обойму из пистолета и начал этот пистолет "изучать", забыв про патрон в стволе. Случайный выстрел - и все... Пуля попала в нашего старшину-танкиста, стоявшего напротив. Смерть нелепая, трагическая... Судьба такая...
...
- Под Курском я видел в бою немецкую танковую роту на Т-34. На башнях была нарисована свастика. Больше таких случаев я не видел. Слышал информацию от товарищей, воевавших под Воронежем, под Любанью и в самом Сталинграде о подобных "трофейных" немецких танковых частях. Но лично такую картину наблюдал только один раз. Кстати, я слышал, что в конце войны и у нас в Красной армии были батальоны, сформированные из трофейных немецких тяжелых танков.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/barash-anatoliy-mikhaylovich/
А старший лейтенант оказался стажером из тылового училища и племянником командира корпуса. Тут еще подбегает наш интендант и закидывает в танк доппайки для офицерского состава. Я сказал стрелку - радисту, чтобы он оставался при штабе, сел в танке на его место, а старший лейтенант занял мое, командирское. Мы поехали на это минное поле, противотанковые мины в ящиках были видны из под снега. И тут я заметил справа от нас немецкое орудие на пригорке, и только успел крикнуть: "Пушка справа!", как болванка пробила броню. Старшего лейтенанта, сидевшего на моем месте, разорвало на две части, и вся кровь с него, оторванные куски его тела… все это на меня…Болванка разбила противовес орудия, и этот противовес раздробил ногу Павлику. Мне достался в ногу мелкий осколок от брони, который я потом сам смог вытащить из ноги, а Конкину осколок попал в плечо. Но танк еще оставался на ходу и Конкин, одной рукой переключая рычаг скоростей, вел "тридцатьчетверку". Мы выползли с минного поля, и тут увидели как в глубокой воронке завяз наш Т-34, это был экипаж Фукса. Мы еще вытащили их из воронки и только тогда вернулись к штабу бригады. Кстати, Фукс выжил, после войны я встретил его в Ленинграде, он уже работал зубным врачом.
Санитары забрали Конкина и Павлика, потом вытащили из танка все, что осталось от "стажера", а я снегом и водой пытался смыть с себя чужую кровь и куски мяса.
Мне сразу дали нового механика - водителя, украинца по фамилии Кульвиц, это был неприятный нахальный тип, законченный алкоголик и жулик. Пока я смывал с себя кровь возле штаба бригады, Кульвиц погнал танк к ремонтникам, а потом быстро вернулся. Орудие и пулемет танка были безнадежно разбиты, отремонтировать их на скорую руку было невозможно, вооружение надо было менять полностью. Тут "нарисовался" комиссар бригады Черный и первым делом спросил: "А где доппайки?". Посмотрели - а их в танке нет. Да после всего пережитого в этот день разве мог я еще думать о каких-то доппайках, когда на моих глазах людей разрывало на части прямо в башне моего танка, а другие мои товарищами заживо горели в танках на черном от копоти снегу?!.. Я ответил Черному: "Не могу знать, товарищ комиссар!". Ведь только потом я узнал, что эти дополнительные командирские пайки стырил механик-водитель Кульвиц, пока гнал танк к ремонтникам, а потом он потихоньку их жрал и менял на спирт…
Затем комиссар спросил: "Что с танком?" - "Орудие и пулемет раскурочены!", и тут я услышал его приказ: "Вперед! Иди и дави немцев гусеницами!". Я залез в танк, мы уже двинулись с места, и тут до комиссара дошло, что он сейчас ляпнул, и Черный, обуздав свою сволочную комиссарскую сущность, отменил свой приказ… И ведь не людей он пожалел, которых отправлял на гибель в безоружном танке, а скорее всего побоялся ответственности за загубленный по его приказу Т-34, который нуждался в ремонте. Мне эти доппайки потом еще боком вышли. Когда наступление закончилось тем, чем оно закончилось, командир корпуса приказал наградить всех выживших командиров танков, чьи машины прорвались к "железке", орденами Боевого Красного Знамени, а членов экипажей - отметить орденами ступенью ниже.
Но тут вмешался комиссар Черный, заявил, что я должен понести серьезное наказание за "утрату пайков", потребовал отменить мое награждение, и вместо ордена Красного Знамени мне дали медаль "За Отвагу". Васю Конкина наградили орденом Отечественной Войны, а заряжающего Павлика - орденом Красной Звезды…
…
По какой -то непонятной причине немцы не стали открывать по нам огня, а иначе всех нас там сожгли бы к такой-то матери….Когда задача была выполнена, я повернул колонну по направлению к своей передовой. Мой танк был головным, и тут вижу, как к моему танку бежит офицер с пистолетом в руках, орет: "Не сметь!". Это оказался командир артиллерийского полка, который испугался, что его бойцы подумают, что это - то ли наши танки отступают, то ли немецкие
наступают, и побегут в панике. Пришлось выводить танки с "нейтралки" в свой тыл по одному.
…
На подходе к Мелитополю произошел один бой, о котором стоит рассказать.
Бригаде был придан кавалерийский полк, мы подошли к какому-то селу, которое немцы остервенело обороняли. Сначала кавалеристы пошли в атаку в конном строю, но немцы прицельным огнем их быстро "завернули назад". Потом пошли наши танки, и нарвались на немецкие 88-м орудия, три наших танка сожгли за минуту. Тогда комбриг приказал выстроить в линию все танки, автомашины, мотоциклы, все что есть, вплоть до полевых кухонь, кавалеристы тоже выстроились в одну линию. Своего рода психическая атака.
Когда немцы увидели эту "цепь", от края до края, то не выдержали подобной "демонстрации" и без боя бежали из села, бросив орудия и машины. Мне там достался трофей - мотоцикл "цундап" с коляской, который мне, как говорится, - служил верой и правдой, а то раньше приходилось все своими двумя ногами топать из роты в роту под немецким огнем, "трамвай №11", а теперь стал "королем на именинах" - с личным транспортом. Этот "цундап" проходил по любой грязи лучше, чем американский "виллис".
…
Весь отряд ушел вперед, а я, один, с пистолетом в руке, пошел по дороге. Подхожу к мосту через реку, и чувствую чей-то взгляд, явно ощущаю, что кто-то на меня смотрит. Впервые на войне мне стало страшно, именно в эти минуты, Я прошел через мост, а потом меня догнал "студебеккер" с нашими бойцами, в кузове шесть пленных немцев. Спрашиваю: "Немцев в Зуе выловили?" - "Нет, тут совсем рядом взяли, под мостом поймали"… И почему эти немцы меня на мосту не убили, ведь я же шел совсем один?...
…
Я своими глазами видел как пытались взять Сапун - гору фактически сходу, еще в двадцатых числах апреля. Пригнали несколько батальонов штрафников, послали бедолаг в атаку на Сапун -гору, а немцы их полностью истребили за первые десять минут боя, а потом нам сказали, что это не штурм был, а так, просто "разведка боем", но все знали, что эта была самая, что ни на есть, попытка прорваться к Севастополю.
..
И что получилось. Веду колонну танков к Севастополю, на пути татарская деревня. Спрашиваю у одного местного жителя дорогу, как лучше и быстрее проехать, он мне рукой показывает направление. И надо было его взять с собой, посадить в коляску мотоцикла, а я этого не сделал. Поехали дальше, а эта "дорога" постепенно переходит в узкую горную тропу… За моей спиной батальон танков, которым там не развернуться, а за задержку с выводом колонны в указанную точку, на исходные позиции, меня запросто могли отдать под трибунал… Но тогда все обошлось… Захватываем другую татарскую деревню, где танкисты поймали не успевшего сбежать местного полицая и сразу его повесили на столбе, а утром проснулись, а в петле вместо трупа полицая уже висит наш боец… Из Севастополя 202-ую бригаду отвели на отдых в татарское село, нас распределили на постой по домам, и я попал на ночевку в дом к одному старику - татарину, который выглядел славным человеком, обычным сельским тружеником. Старик накормил нас от всей души, показывал фотографию своего сына, который служил еще до войны матросом на Балтийском флоте. Утром просыпаюсь, слышу, как корова мычит, а в доме никого нет. Оказывается, ночью всех татар из села выселили пограничники, а я даже на шум не проснулся…
…
Я стараюсь выразить свое личное мнение беспристрастно, не оглядываясь на свой "печальный опыт общения с комиссарами", с такими типами, как Черный, Костенко и Калугин, но хоть бы раз кто-то из политруков в своих "беседах" с танкистами прямо и открыто сказал: "Мы воюем с сильным, хорошо подготовленным, стойким, опытным и жестоким врагом…", так нет, им такие слова нельзя было произносить, во всех этих политбеседах обязательно присутствовали нотки "шапкозакидательства", мол, немцы все "дебилы и недоноски", да мы их в следующий раз одной левой и так сделаем и этак, под "руководством великого мудрого вождя всех народов"…
…
Г.К. - Какие фронтовые эпизоды Вам тяжелее всего вспоминать?
А.Б. - Есть два эпизода, которые, как не стараюсь, а забыть не получается.
Один раз в наступлении мы прорвались вперед и отрезали от передовой и от немцев примерно 200 человек, мадьяров ( то, что это были мадьяры, а не немцы, мы узнали уже после боя, когда выяснилось, что на этом участке у немцев в обороне стоял венгерский полк).
Мы остановили свои танки перед толпой окруженных, думали, что, находясь в безвыходной ситуации, они поднимут руки вверх. У них был шанс сложить оружие, сдаться в плен и остаться в живых, но мадьяры, имея только стрелковое оружие, разъяренные, выкрикивая какие-то ругательства и потрясая кулаками, кинулись прямо на наши танки, на верную смерть. И мы начали их давить танками, расстреливать из пулеметов… Никто из мадьяр не смог уйти …
Но смотреть на то месиво, на то, что там от них осталось…- было страшно…
И иногда эта предельно кровавая картина встает перед моими глазами…
Но весь ужас, вся трагедия войны для меня воплощена в другом фронтовом эпизоде …
В ноябре сорок второго года роте приказали атаковать какую-то деревню, на исходный рубеж для атаки вела только одна лесная дорога. И когда мы выехали из леса, то перед нами была большая поляна, метров 500 в ширину и в длину, и вся эта поляна, как камнями, как мостовая булыжником, была сплошь устлана трупами наших солдат. Шинели, припорошенные снегом…Слева и справа от нас был сплошной лес, эту поляну никак не обойти... Ротный, старший лейтенант Фомин, находившийся в головном танке, после недолгой паузы отдал приказ: "За мной, точно по моей колее, по одному танку. Вперед!". Мы пошли в атаку по трупам…
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/bodnar-aleksandr-vasilevich/
А у немцев еще не было тех средств, которые поражали бы танк КВ в лоб. Поэтому командир дивизии приказал: "Пустить танк КВ вперед, прикрыть пехоту, чтобы она вышла на лед и атаковала Рузу". Мой командир батальона говорит:
- Сынок, пойдешь на лед.
- Ну вы же знаете, что он весит 48 тонн. А лед еще тоньше 40 сантиметров и не выдержит. - Говорю я.
- Сынок, сделай так, чтобы ты далеко не прошел, и когда станешь тонуть - постарайся успеть выскочить. Приказ надо выполнять, иначе пехота не пойдет. Я водителю, Мирошникову, говорю:
- ты только успей выключить передачу, если пойдем на дно. Когда будут танк вытаскивать, не тянуть его вместе с гусеницей, а перекатывать.
- Ну это мы знаем, лейтенант, это мы знаем.
А остальным членам экипажа говорю:
- Верхний люк не закрывать. - Если будем тонуть, что бы можно было вытолкнуть и выскочить
Так и случилось. Прошли мы метров 7-8 и все. Танк пошел на дно.
http://iremember.ru/memoirs/snayperi/kataeva-bondarenko-mariya-dmitrievna/
В 1942 году пошла в военкомат и заявила: «Я пойду на фронт, на снайпера учиться».
...
Всего за войну я убила 28 немцев. Это подтвержденные в штабе данные.
...
Помню первого убитого врага. Немолодой мужчина, стрелявший из пулемета. Когда нажимала на курок, никаких эмоций не ощущала. После выстрела стала плакать, скорее даже рыдала. Долго плакала, размазывая слезы по грязным щекам. Знаете, чего я так разревелась? Первой мыслью было: где-то дети страдают, папу ждут, а я убила. Нам с собой давали по 40 грамм спирта для смелости. Выпила одним залпом, горло обожгло, и в голове все прошло. Больше никогда не плакала после того, как убила врага. И больше никогда не пила спиртное.
...
Третье ранение получила, когда мы стояли в обороне в Восточной Пруссии. Рядом с амбразурой, в которой я как раз вела наблюдение из бинокля, разорвался снаряд, осколок врезался мне в правую щеку. Зубы вылетели, все лицо скосило, в панике думаю: «Никто меня замуж не возьмет, такую косоротую!» В дивизионном санбате все восстановили безо всякого госпиталя. Рот встал на место. Знаете, война – это страсть Господня, там не то, что воевать, там посидеть на пенечке страшно.
...
9 мая 1945-го года, когда узнали о конце войны, была большая радость. В штабе провели митинг, сказали что-то перед строем. Только мы встали на отдых, как видим, что по большаку идут фрицы, сдавшиеся в плен. Целыми дивизиями топали. Кто-то гордо идет, кто-то хромает и неотрывно на землю смотрит. Господи, кому нужна эта война?! Что я почувствовала, когда узнала о Победе? Облегчение, что больше не нужно никого убивать.
...
А как определить, кто из врагов офицер?! Это только в современных фильмах командиры в фуражках и погонах бегают, а на передовой офицера от рядового трудно отличить, потому что все стараются одеваться одинаково, в обычную полевую форму.
...
- А как же, мы же находились при штабе полка, и если ребята идут в разведку, то обязательно подходят к нам, и обнимают за плечи со словами: «Девочки, как жить-то хочется!» А замполит наблюдает со стороны: вдруг разведчик девушку поцелует. Если только подтянет и поцелует, то тут же следует приказ: «А ну, иди сюда, подпиши пожертвования своего оклада на танковую колонну, танки на фронт нужны». Сволочь. Ребята даже в щечку боялись поцеловать. Мы их с добрыми напутствиями отправляем. Но разведка дело опасное, часто случалось так, что идет трое ребят, а возвращается один. По 18-19 лет было мальчишкам…
...
- В какой форме вы воевали?
- Обычная полевая форма: гимнастерка и брюки, в холодную погоду – шинель. В современных фильмах о войне показывают одну брехню, все не так было.
...
- Вши были?
- Нет. Откуда им взяться, если волос не было, мы все были подстрижены под мальчика. На передовой девушек с длинными волосами никогда не было. Еще в училище нас так подстригли.
...
- Как вы относились к немцам?
- Они не виноваты в войне. Им хочется жить, в тылу ведь остались семьи и дети. Но злость в сердце жила. У меня двух братьев убили на советско-финской войне 1939-1940 годов. Поэтому я добровольцем и пошла в армию.
...
- С ППЖ на фронте сталкивались?
- Саму хотели ППЖ сделать. Когда меня только-только сделали командиром отделения, ночью в два часа приходит ординарец. Дежурная кричит: «Катаева, к выходу!» Недоумеваю, что такое случилось, ведь глубокая ночь. Выхожу к ординарцу, спрашиваю, в чем дело, оказалось, что меня к себе вызывает командир полка. Надо идти. Топаем по шоссе с ординарцем. Приходим, в штабной землянке накрыт стол, чего только нет. Я рапортую: «По вашему вызову старший сержант Катаева явилась». Комполка говорит: «Будьте свободны, руку опустите». Сажусь на стул, спрашиваю: «Наверное, утром в наступление пойдем, раз вызвали так срочно?» Командир полка рассмеялся и заметил, что никакого наступления не будет, а я должна жить с ним. Тогда я встала со стула и четко ответила: «По вашему вызову явилась, но старший сержант Катаева не для этого приехала на фронт. У меня одна цель: стрелять и убивать фрицев, иначе для чего на меня государство тратило средства?! Для того учили, чтобы я билась за Родину, а вы хотите, чтобы под вас ложилась. Вам за пятьдесят, а мне восемнадцать. Где это видано, я должна домой вернуться нетронутой». Комполка покрутил у виска пальцем и говорит: «У вас не все дома». Ответила: «Может быть, и не все дома, но когда я вернусь в родное село, меня муж будет на руках носить». Назад возвращалась уже сама, без ординарца. Шальные пули летят, я пригибаюсь, и при этом уверена, что для меня пуля еще не отлита. В расположении девчонки стали расспрашивать, зачем меня вызывали. Рассказала все как на духу. И тогда москвичка Катя, которой было 28 лет, заявила: «Ну и дура». В итоге она вышла замуж за этого комполка. Что ей было лечь под человека. Катя не воевала, а ездила на штабной машине, рядом с ней мы пешком идем. Все время были на ногах. Зато когда я вернулась домой, то вышла замуж за Сергея Бондаренко, и он меня на руках меня носил. Люди в Кстинино судачили, мол, не бери ее в жены, она с фронта пришла в орденах, наверное, под кустом с кем-то лежала. Так Сережа на второй день свадьбы белье с кровью показывал по всему селу.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/borisov-nikolay-nikolaevich/
Идём через деревни и городки и везде одна и та же жуткая картина – пустые дома, ни души, словно вымерло всё… И только выпущенные на свободу коровы и свиньи бродят повсюду в поисках корма. А закрытые во дворах от голода беспрерывно мычат, ржут, хрюкают, это что-то страшное. Я даже посылал кого-то выпустить их.
И вот мы заезжаем в большую деревню, а там у костёла собралось целое стадо из таких брошенных свиней. Ну, поначалу нам, конечно, не до них. Пока разбирались в обстановке, деревня обстреливалась немцами. Но как только заняли оборону, обстрел прекратился. И обходя с ротным огневые позиции, натыкаемся на это стадо. Идем в его направлении и еще на подходе замечаем, что разъяренные свиньи что-то таскают и дерутся с визгом и хрюканьем. Когда же приблизились вплотную, то от увиденной картины даже нам стало не по себе...
Видимо поспешно отступая, немцы похоронили своих погибших в братской могиле, слегка присыпав землей. Но голодные и одичавшие свиньи тут же раскопали свежую могилу и стали пожирать эти трупы… Но чтобы разогнать озверевшее стадо потребовались определенные усилия. Стрельба из автоматов и ракетниц не помогла. Только после взрывов дымовых гранат и шашек свиньи разбежались по всей деревне.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/briukhov-vasiliy-pavlovich/
После Прохоровки нас передали в 1-й танковый корпус под командованием генерала Будкова и перебросили на Центральный фронт, где мы должны были наступать на Орел. Там я сходил в разведку боем, после которой, собственно, и перестал играть в войну. Дело было так. Приехал командир бригады. Построили нас. Он вышел и говорит: "Желающие пойти в разведку боем, шаг вперед". Я, не задумываясь, шагнул. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной, ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.
…
До противника оставалось метров двести, когда немцы засадили болванку прямо в лоб танка. Танк остановился, но не загорелся. После боя я увидел, что болванка пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, ушла под люк механика, вырвав его. Меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробивает башню и убивает заряжающего. Счастье, что я упал, контуженный, а то меня бы… мы вместе погибли бы. Очнувшись, я увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Я так и не знаю, то ли он пытался выбраться, и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и как-то сумел выбраться. В кресле сидит убитый стрелок-радист, на боеукладке лежит заряжающий. Осмотрелся: кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Посмотрел вокруг: оба моих танка горят неподалеку. Я завел танк, забил заднюю передачу, и начал двигаться - опять по мне стали стрелять, и я прекратил движение. Вскоре наша артиллерия открыла огонь, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника. Когда вокруг стало тихо, и я вылез из танка, ко мне подошел заряжающий Леоненко с танка моего взвода - нас из взвода двое живых осталось. Он матом на меня: "Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу - скажи, что я пропал без вести. У меня есть водительские права. Я сейчас уйду в другую часть шофером". - "Хорошо". Когда пришли и начали искать, я так и сказал: "Танк сгорел. Жив он или мертв, я не знаю". Вот после этого боя я по-настоящему стал воевать.
…
Вышли вперед на рекогносцировку. Я сразу сказал: "Товарищ полковник, у вас танки горят". Видно было на снегу перед деревней чадящие черным дымом костры. "У вас танки горят. Что мы сделаем тремя танками? Ведь погибнем ни за что!" - "Молчать, расстреляю! Выполнять приказ!" Повел я взвод в атаку. Пехоту, лежавшую внизу в лощине перед деревней под шквальным огнем, мы прошли, ворвались на окраину деревни и здесь нас один за другим сожгли. Мне сперва в борт засадили, потом в ходовую часть. Танк загорелся, я выскочил, видимо, остальные не успели. Вот и все. Весь экипаж погиб. Меня пехота огнем прикрыла, и я отполз к своим. В живых остался я и механик-водитель с другой машины.
…
Подъехали командир и начальник политотдела бригады подполковник Негруль Георгий Иванович. Командир бригады, подполковник Чунихин Николай Петрович, спокойно сказал, что надо взять эту деревню и замкнуть кольцо окружения, а Георгий Иванович набросился: "Ты такой-сякой! Какой-то зачуханный населенный пункт взять не можешь! Трус!" Родин был волевой, талантливый командир, всегда спокойный, тут взорвался: "Я трус?! Возьму!" Командир бригады его остановил: "Не надо горячиться. Ты осмотрись". Но тот уже закусил удила. Собрал оставшихся офицеров: "Перевозчиков справа, я в центре, Аракчеев слева. Или возьмем, или все умрем. Чащегоров (он мне это эпизод рассказывал), езжай в штаб бригады, доложи, что взяли деревню. Если я погибну, то чтобы на моей могиле ни один политработник никаких речей не произносил". Все, кроме одного танка, погибли.
…
Я вскакиваю на танк, хватаю автомат, и механику кричу: "Давай наперерез!" Он рванул и точно перехватил машину. Я выскакиваю из танка, даю очередь по мотору. Машина остановилась. Офицеры, что в ней сидели, и водитель остолбенели. Я автомат на них наставил и командую: "Вег". Вылезают четыре лоботряса: три офицера и водитель. Я: "Хенде-хох!" Они руки подняли. Один, вдруг бросился бежать по ходу движения машины. Я за ним, решив, что с остальными наши сами справятся, но те даже не шевельнулись. Вдруг он поворачивается и бежит обратно. Ага, думаю, испугался, засранец. Он подбегает к машине, хватает из нее портфель и бежит в другую сторону, к той колонне, что по дороге прошла. Я за ним. На бегу стреляю в него - не попал. Вторая очередь - тоже мимо. Это только в кино быстро попадают, а в жизни - нет. А тем более - на бегу из ППШ. Третья очередь, и автомат заклинило - утыкание патрона. Я начинаю передергивать затвор. Он понял, что что-то случилось, повернулся, видя, что я колупаюсь с автоматом, достает парабеллум и стреляет. Мимо! Теперь уже я от него бегу к машине, а он за мной. Повезло - я еще раз передергиваю затвор, и автомат застрочил. Тогда поворачиваюсь - он еще не остановился и бежит на меня - даю длинную очередь. Немец как будто на стену наскочил и упал. Подошел поближе, для уверенности еще очередь дал. Забрал у него портфель, часы, парабеллум. У меня самого было два пистолета на поясе и за пазухой, но почему-то я не догадался ими воспользоваться, когда автомат заклинило
…
У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет 32-34, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что так они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова - жена и двое детей. Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая. А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти сидят, пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: "Иди в комнату", а механику: "Ты иди, трахни ее, а потом я". Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: "Где она?" А она уже бежит: "Ах ты, сукин сын, упустил". Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля и прямо в сердце. На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: "Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью". Когда ему дали последнее слово, тот-то все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: "Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать". Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: "Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение". Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: "Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение". Тот не выходит. "Я вам приказываю!" Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: "Я тебе приказываю!!" Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: "Простите меня, братцы". И все. Морозов говорит ему: "Встань на колени". Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: "Наклони голову". И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается как пьяный. Полковник кричит: "Контрольный! Контрольный!" Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще. Что мне запомнилось: после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: "Закопать" - Закопали - "Разойдись!" В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/burtsev-aleksandr-sergeevich/
Выпустили нас в августе 1944 года, присвоив звание младший лейтенант, после чего повезли на завод в Нижний Тагил, где распределили по маршевым ротам. Где-то месяц мы позанимались тактической, огневой подготовкой, вождением. Дали нам экипажи, привели на завод, показали бронекорпус: "Вот ваш танк". Мы вместе с рабочими насаживали катки, помогали, как могли. На сборке работали специалисты высокого класса. Были там пацаны-водители по тринадцать-четырнадцать лет. Представляешь, громадный цех, справа и слева идет сборка танков. А по центру со скоростью километров тридцать несется танк, за рычагами которого сидит такой пацан. Да его просто не видно! У танка ширина была примерно три метра, а ширина ворот - три двадцать. Танк проскакивает на этой скорости в ворота, влетает на платформу и застывает, как вкопанный. Класс!
Танк мы себе собрали, укомплектовали и прошли на нем пятидесятикилометровый марш с боевой стрельбой на полигоне. Тут надо пару слов сказать о моем экипаже. Механик-водитель имел десять лет судимости и после краткосрочного обучения танком практически не владел. Наводчиком орудия был бывший директор Саратовского теплоходного ресторана, взрослый мужик в теле, который еле влезал в танк. Заряжающий - 1917 года рождения - был с небольшой умственной недостаточностью. Пятого члена экипажа не было. Вот такой экипаж - все без боевого опыта!
...
Первый танк поехал, наш следом за ним, а дорога раскисла и первый танк оставляет глубокую колею. Механик-водитель, чтобы не увязнуть, берет на полтрака левее. Проехали несколько метров и вдруг взрыв! Танк подорвался на фугасе. Башня вместе с наводчиком и радистом улетела на двадцать метров (я потом ходил, смотрел). Оба живы остались, но ноги им покалечило. Меня взрывной волной закидывает на крышу дома, с которой я скатился во двор. Упал удачно - ничего не сломал. Я ворота распахиваю, выскакиваю на улицу. Танк горит, снаряды и патроны рвутся. Смотрю, впереди, метрах в четырех от танка лежит парторг батальона. Его облило горючим и он весь в огне. Я на него бросился, затушил, оттащил за ворота. В экипаже погибли механик-водитель и заряжающий, которые были в танке. А десант почти весь погиб. Один я легко отделался - только барабанные перепонки лопнули. Неделю я походил в резерве батальона, а когда я немного выздоровел, комбат взял меня к себе на должность начальника штаба, поскольку начальник и помощник начальника штаба были ранены.
...
Как-то мы брали населенный пункт. Стоял он очень неудачно - в лощине между двух холмов. Немцы укрепились на склонах. Первые пять танков пошли по дороге к его восточной окраине. Только подошли к домам - тяп, тяп, тяп - пять танков сгорело. Посылают еще три танка - сгорели. А нам надо пройти эту деревню и идти дальше. Больше танков не посылали - в обход, по горам нашли какую-то дорожку и с тыла вошли в эту деревеньку. Сбили немцев с одного холма, закрепились, с другого склона немцы еще ведут огонь. Танк комбата за домом стоит, а я в соседнем сижу с радистом батальона и о чем-то с ним разговариваю. Вдруг болванка влетает в окно и сшибает ему черепушку. Мозги наружу, глазами хлопает. Я встречался, конечно, со смертью, но тут мне страшно стало. Рацию бросил. Выбегаю на крыльцо и бегу к комбату. Между домами метров, наверное, тридцать было, и это пространство немец простреливал из пулемета. Метров десять пробежал. Он как впереди меня очередь даст. Я остановился. Он только закончил стрелять, я опять побежал - очередь сзади. К комбату подбежал, все рассказал. Как-то мы выкрутились потом.
Самый страшный момент? Был такой… Мой экипаж стал экипажем командира роты. В одном бою мы вяло перестреливались с немецкими танками. Перед нами в траншеях расположилась пехота. Ротный сел на место командира, а мне разрешил прилечь рядом с танком, поспать. Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба идет. Идет, кричит: "Я вас всех перестреляю!" И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: "Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!" - "Ты что это?!" - "Ты что здесь лежишь, иди в бой!" Я онемел. Ведь сейчас нажмет курок, и все! Хорошо, что наводчик, здоровый парень, услышал крик этого капитана, вылез и прямо с башни на него прыгнул. Пистолет у него отобрал. Как по морде врежет! Тот немножко очухался, встал, повернулся и без звука пошел к себе в траншею. Вот здесь было действительно страшно: если бы не наводчик, погиб бы не за понюх табака.
http://iremember.ru/memoirs/snayperi/galishkina-mariya-aleksandrovna/
В конце 1941 года, когда немцы взяли Ростов, к нам пришел командир из погранучилища, тогда в Орджоникидзе было три училища – два пехотных и пограничное войск НКВД, говорит: «В училище формируется воинская часть, мы идем в горы, нужны санинструкторы, санитарки». Я говорю: «Иду». Пришли в горы, зашли в аул, ребята, донские казаки, которые ушли из Ростова, на лошадях, а я на тачанке. Вошли в аул, написано "сельсовет", командир туда. Поздоровались, спрашиваем: «Банда где»? Нам: «Никакой банды нет. Вот мой партийный билет, 24 года я в партии, 24 года я руковожу этим колхозом». Я говорю: «Ты не ври. Я на Кавказе прожила 10 лет, всех знаю, кто любит сало, кто нет». Он засмеялся, но командир ему поверил. Стали уходить и попали в окружение, в осаду. Кругом горы, сопки, сверху в папахе такой говорит: «Командир, напрасно ты девчонку не послушал, мы вас сейчас здесь по одному расстреляем».
...
В эту бригаду нас попало шесть человек. Нам выдали направление, идите, догоняйте бригаду. Догнали бригаду и нас распределили по батальонам, я со своей подружкой, Анечкой, попала в один батальон. Пришли, доложились, командир роты говорит, утром пойдем в атаку. Мы: «Вы-то идите, а мы-то чего? Найдем себе местечко, будем обстреливать». «Ничего, там место найдешь!» И мы с Аней пошли в атаку. Там маленький пятачок, сарай, в нем немцы. А кругом болота, лиман, камыши. У меня ботинки 43-го размера были и я отстала, иду, а навстречу два матроса: «Ой, Маша, всех наших побили. Наша разведка… ее бы саму всю побить!» Оказывается, у немцев в сарае стояла пушка типа нашей 45-мм, а наверху миномет, и по берегу 19 пулеметов. В результате всех покосило, только они вдвоем раненые успели уйти. А Аню немцы в плен взяли, потом изнасиловали и повесили. Похоже, когда взяли в плен немцев, я подошла к одному, говорю, открой рот. Командир говорит, не лезь, а то попадешь под трибунал…
Пришли на КП, встали в оборону, девчонки из другого батальона говорят - мы идем на охоту… А у меня отобрали винтовку, говорят - успокойся, потом пойдешь. В ночь с 3 на 4 февраля я пошла на охоту. Мне один лейтенант говорит: «Маша, давай, я с тобой пойду». На охоту надо обязательно надо вдвоем ходить, один наблюдает, второй стреляет. Пошли. Он был начальник похоронного бюро, говорит: «Ты думаешь, мне приятно хоронить? Надо вытаскивать документы, отправлять похоронные письма». Пришли на передовую, отошли от наших окопов, рассветает, тихонечко дождь моросит. Вдруг один немец выходит, говорит: «Русский солдат, давай»… Я говорю, я тебе сейчас дам. Только он присел, я нажимаю спусковой крючок. Он сразу упал. На его крик еще подошли, я их всех уложила. И пошли скорей оттуда. Ребята-артиллеристы говорят -- уходите, скорее, тут сейчас месиво будет. Прихожу, села и плачу. Командир говорит "Ты чего ревешь?" – "Ничего, мало убила". Я тогда еще письмо получила, что 19 января 1943 года под Краснодаром погиб папа, он автоматчиком был. Потом еще несколько раз сходила на охоту. А потом немцы бежали и бежали…
...
17 июня мы попали в Карпаты, там небольшая речка была, а у нас боец был, узбек, если он жив, дай ему бог здоровья, очень высокий, вот такие плечи, ПТР через плечо носил, он меня в охапку схватил и перетащил.
Перед этим девушки из санузла позвонили, говорят: «Маш, мы тебе привезли бинты, вату, немножко сульфидина». Я говорю: «Нет, я спускаться не буду. Мало ли чего может случиться». Вдруг внизу шумиха, я смотрю, вроде в нашей форме, но что-то непонятное. Я вниз посмотрела, говорю: «Командир, посмотри, там что-то не то». Он позвонил по телефону вниз, а там только кричат: «Банда, измена, предатели». Наш телефонист говорит: «Уходите!» Наверху узбек с ПТРом остался и еще один казах, а мы спустились вниз к мосту, у нас там станковый пулемет был, и в это время взрыв, и ребята, весь расчет, погибли. Начали переходить через речку, а она быстрая, горная, меня закружило, шинель вокруг меня закрутилась, и стреляют. Мы потом более трехсот дырок насчитали в шинели, но в меня ни одна пуля не попала. Нас было человек 12, идем. Спрашиваем: «Кто?» «Бендеры переоделись в нашу форму».
Нас от части отрезали и мы пошли – поднимались наверх, спускались вниз. Идем, идем, идем, а с нами был телефонист с полевой рацией, он сообщил, что мы пробираемся через Нижние Карпаты. Сказали, чтобы мы держались, пришлют подмогу. В это время кто-то из наших ребят прислонился к березе, а она вся гнилая, столько лет-то стояла, улетела, а из-под нее вылетел камень и попал в голову нашему телефонисту, и он готов, и рация готова. Мы остались без связи.
...
После Венгрии идем по Дунаю, Австрия, бой идет, а мы сидим, ждем раненых. Я решила: не буду ждать, может, кого-то поймаю. Пошла по шоссе, навстречу раненные идут, куда тебя несет, там такая мясорубка, не лезь. Вот тут раненых подбирай и в повозку. Несколько человек несли раненых, мы их на повозку погрузили, а в это время немцы начали обстреливать шоссе. Один из снарядов разрывается впереди нас, метрах в 50, нашу коляску повалило вместе с лошадью. Меня выбросило, накрыло крупом лошади, всем дерьмом и кишками, нога, и рука подвернуты, все в кровище, в говнище. Ребята идут, говорят, ой, смотрите-ка, девчонка наша. Откопали. Дышит! Заворачивают в плащ-палатку, отнесли в деревушку. Принесли, развернули. Врач посмотрел, а мне после ранения под Шепетовкой хирург в ногу трубочку вставил, чтобы ногу не ампутировать, говорит, будешь ходить - зарастет, и тут ее задело. Нога висит, рука висит… Хирург посмотрел, ну, сейчас тебя на операционный стол и отбацаю. «Я тебе отбацаю!» «А чего?» «Сделаешь, как было». И вдруг вижу, идет хирург, который меня под Шепетовкой лечил, смотрит: «Маша!» «Вашу работу испортили». «Не дам ампутировать ногу. Немедленно обработайте, и вставьте шпульку. Это все в гипс замуровать. Потом будешь ходить, с палочкой бегать». Мы посмеялись.
...
Я говорю: «Ребята, давайте посмотрим могилу Иоганна Штрауса». Пришли, там чуть-чуть плита сдвинута, видимо, как бомбили, и мы слышим кто-то кричит. Ребята бегут: «Вы что здесь колупаетесь?» «Гоняем фашистов». «Каких фашистов! Война окончилась!»
Мы вниз спускаемся, а там американцы новенькие студебекеры жгут. Я говорю: «Ребята, у нас в России ничего нет, давайте попросим в подарок». «Ну, иди». Пошла. Прихожу. Выходит представитель с переводчиком. Я говорю: «Подарите, вы все равно жжете, а в России нет». «Пожалуйста».
...
- Как с личной гигиеной на фронте?
- Это зависит от самой женщины. Если я аккуратная и чистоплотная, говорю, ребята, штыки вверх… Сразу в круговую, если на отдыхе, набрасывали шинели, заходила туда, что надо сделала. А когда были в окопах, там у командира роты, взвода, блиндаж, прихожу, говорю: «Ну-ка, катись отсюда»… Один раз было так, пошли в бой, а у меня месячные, я овчинную варежку подложила, потому что больше ничего не было…
Трудно было, конечно, тяжело. Но все равно – только деревню или городишко заняли, грею сразу воду, подмылась, вымылась, постирала… Одна у нас была, Нина, ходила в ватных брюках, запах невыносимый, никак не могли заставить ее вымыться, такая вот была грязнуля…
..
- Специальное женское обмундирование было?
- Было. Когда мы были в школе, в начале войны специального женского обмундирования не было специального, ходили в обмотках, брюках, гимнастерках… Но в конце 1943 года приходит интендант и кричит: «Девчонки, я на вас обмундирование получил». Рубашки, юбки, сапоги, но трусиков не было, были кальсоны, даже лифчики были. А то раньше отрезали от кальсон и сами себе шили лифчики.
- В юбках ходили?
- Мало. Больше в брюках.
...
- А как население к вам относилось?
- Неплохо. Но были случаи, когда чуть не отравили.
Когда были в окружение, пришел батюшка, я говорю, не против, что вы католик, а я православная, бог у нас один. «Истинная верующая, знает, что Бог у нас один, вероисповедания разные, а Бог один». Он нас исповедовал. Ушел. Смотрю, двое по земле катаются. Что случилось? Один переел каши, ему стало плохо. Я поднимаюсь, беру чайник с теплой водой, наливаю ему в рот. Промыла желудок, все, прошло. Второй, ему подали отварные яблоки, делали компот, он успел только один глоток сделать, разведчик как даст по этой кружке.
Священник зашел, увидел: «Да простит меня бог, сейчас пойду, сам убью. Хотя не имею права, и бог не велит убивать». Две прислужницы подсыпали мышьяк. Одного в тяжелом состоянии отправили в госпиталь.
А мне как-то принесли стакан сметаны: «Ешьте». «Я съем только после того, как кто-то попробует». Она берет ложечку, ест, только тогда я поела. Отравлений было полно.
- Как вы считаете, женщинам на фронте место есть или не должна была там быть?
- Должна. Там, где появляется женщина, мужчины стараются быть опрятными, культурными. У женщин сил больше, чем у мужчин. Нужны женщины на войне.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/degen-ion-lazarevich/
Пошли вчетвером: Лагутин, Гутеев, радистка Люба, не помню ее фамилии, и я. В тыл мы прошли относительно легко.
А на следующую ночь назад к своему переднему краю было невозможно пробиться. Вся долина, примыкающая к Тереку, была забита немецкой техникой. Чтобы проскользнуть у самой кромки воды, надо было "снять" двух часовых. Подползли к ним вместе с Лагутиным и одновременно кинулись на немцев. Мне впервые пришлось убивать ножом и по неопытности я всадил свой кинжал сверху вниз над ключицей часового. Фонтан липкой крови брызнул мне в лицо. Меня стошнило, и я вырвал... Лагутин бросил своего уже бездыханного немца и закрыл мне рот своей огромной лапой. Но было поздно, немцы услышали, что кто-то блюет, и окликнули нас: Мы уже шли по реке, когда по нам открыли огонь и стали освещать передовую ракетами. Пуля попала в ногу, а уже на подходе к нашей траншее мне достались осколки по всему телу. Раненый Лагутин вынес меня и убитую радистку. А тело Гутеева вынести не удалось... Степан спас мне жизнь в ту ночь.
…
Четыре разведчика вынесли на дорогу двух раненых товарищей. Пытаются остановить хоть какой-нибудь транспорт, идущий в направлении тыла, чтобы побыстрей отправить истекающих кровью товарищей в госпиталь. Все машины проносятся мимо. Силой оружия останавливают грузовик ЗиС-5. Рядом с водителем сидит тыловой полковник. В кузове ППЖ, чемоданы, узлы, ящики, и кадка с фикусом! Спасает "дорогой товарищ начальник" свою шкуру. Торопится в тыл с круглыми от страха глазами. На просьбу захватить раненых, полковник разразился матом и "праведным начальственным гневом": мол, как вообще его посмели остановить - сплошное "пошли вон!" и "вашу мать!". За кобуру на заднице начал хвататься. Полковника сразу пристрелили, а ППЖ сама сбежала в сторону гор.
…
Разгневанный особист спросил командира экипажа: "Почему все сгорели, а твой экипаж полностью выжил?!". Лейтенант спокойно ответил: "А вы сами разок в атаку сходите, тогда поймете". Капитан достал ТТ из кобуры. Это и было его ошибкой. Мы, свидетели происходящего, набросились на него и здорово "обработали" этого капитана. Избитого унесли. Не скажу, чтобы мы сильно переживали в ожидании неминуемого наказания. Мы и так чувствовали себя смертниками, и нам было глубоко плевать, где нас убьют - в танковой атаке в родной бригаде или в стрелковом строю штрафного батальона. Произошло нечто невероятное. Никто не сказал нам ни слова. Капитана мы больше не видели.
…
Подбил немецкий "артштурм" в тот самый миг, когда "артштурм" выпустил болванку по нашему танку. Не знаю, были ли еще на войне подобные случаи. К счастью, наш танк не загорелся. Я был ранен в голову и в лицо, кровь заливала мне глаза. И тут услышал слабый голос Захарьи: "Командир, ноги оторвало". С усилием взглянул вниз. Захарья каким-то образом удержался на своем сидении. Из большой дыры в окровавленной телогрейке вывалились кишки. Ног не было. Не знаю, был ли он еще жив, когда, преодолевая невыносимую боль в лице, я пытался вытащить его из люка. Но по нам полоснула длинная автоматная очередь. Семь пуль впились в мои руки, и я выпустил безжизненное тело своего друга, спасшего меня от остальных пуль очереди...
…
Я пытался отползти, но руки не слушались меня. Из трех пулевых отверстий на правом рукаве гимнастерке и четырех на левом сочилась кровь. Вокруг танка стали рваться мины. И тут я почувствовал удар по ногам и нестерпимую боль в правом колене. Ну все, подумал, точно ноги оторвало. С трудом повернул голову и увидел, что ноги волочатся за мной. Не отсекло. Только перебило. Беспомощный и беззащитный я лежал между трупами десантников у левой гусеницы танка. Из немецкой траншеи, в сорока метрах от меня, отчетливо доносилась немецкая речь... Я представил, что ожидает меня, когда я попаду в немецкие руки. Типичная внешность, на груди ордена и гвардейский значок, в кармане партбилет. Решил застрелиться. Надо было как-то повернуться на бок, чтобы просунуть правую руку под живот и вытащить пистолет из расстегнутой кобуры... Потом окоченевшими от холода, одеревеневшими пальцами снять пистолет с предохранителя. Каждое движение отдавалось невыносимой болью в голове и лице, хрустом отломков костей в перебитых руках и ногах...
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/zheleznov-nikolay-yakovlevich/
Один раз пошли на разведку местности. Прошли мы нормально. Дошли мы до пехоты, в окопах ротный командир нас встретил, лейтенант, предоставил нам свой блиндаж. Мы выползли, посмотрели, распределили сектора обстрела и вернулись. А когда возвращались, нас еще этот лейтенант предупредил: "Вы не ходите через опушку, она простреливается немцами". А у нас комбат был: "Да ладно, ничего, пойдем". И вот они сделали всего-навсего три выстрела - семь человек убито, из них четыре командира взвода и три командира танка. В том числе и я был контужен. У меня всегда был "Парабеллум". Это замечательное оружие, с нашим пистолетом ТТ его сравнить нельзя, значительно превосходит по своим данным. Вот этот "Парабеллум", по существу, меня спас. Разорвался снаряд недалеко: где-то в метрах 3-4, и осколком мне ударило по нему, по этому пистолету, пистолет искорежило, а меня отбросило. Меня тоже считали убитым. Ну и когда меня завернули в палатку-то, я пошевелился. "Да он, - говорят, - живой". А у меня из ушей, из носа, из-за рта кровь шла. У меня была сильнейшая контузия, но в медсанвзводе меня откачали. Я дней через 15 стал слышать и нормально разговаривать. А ведь могли бы похоронить, если бы я не пошевелился. Или этот товарищ, который держал меня за ноги, вроде того, что хотели нести, опускать, промолчал бы об этом, не сказал бы, то меня бы закопали и все, и на этом закончился разговор. Человек убит, ну что с ним делать, ждать пока он разложится. Нет, нельзя этого делать.
...
Мы вошли по центральной дороге, и он давай лупить по нам. Один танк горит, второй танк горит, третий танк... Били с близкого расстояния. У них прицел превосходил наш тем, что перекрестие освещалось. Так что он видел, хотя бы смутно, куда бьет. Я вплотную к домам прижался. Впереди перекресток. Тут я увидел, что за перекрестком загорелся дом, и на фоне этого дома стоит немецкий танк "Тигр". Расстояние 120 м, не больше. Я наводчику на голову нажал, и сел на его место. Посмотрел в прицел - не вижу, куда стрелять, промажу. Открыл затвор, посмотрел, правильно ли я навел, подвел. Я ударил ему прямо в борт - брызги, пламя. Только сел я на свое место, снял перчатку, хотел переключить на внутреннее переговорное устройство, и в это время немец оглушил меня, люк был открыт, а стрелял он с расстояния 50-70 м. Он меня вычислил по выстрелу. Прямо в лоб нам бил. Очнулся я на боеукладке, на днище танка, видимо, инстинкт сработал во мне - весь танк горит, дышать не чем. Увидел разбитую голову механика-водителя. Болванка прошла через него и между моих ног, но, видимо, задела валенок и левую ногу вывернуло. Я все время открывал левый глаз, смотрю - лежит заряжающий. Ему оторвало руку. Командир орудия был убит - в него пошли все осколки, он, по существу, защитил меня своим телом. Представь себе, что я до войны занимался штангой, у меня руки были очень сильные. Мне, например, ничего не стоило взять, поднять и бросить человека такого же веса, как я. Я воспользовался этим, и руки меня сразу вынесли наружу, но вылезти я никак не могу - не сгибается нога левая. Она была выбита и ранение в колено. Я повис. Ноги и задница в танке и уже горят. Гляжу как через пелену: как ни говори, а был ожег глаз. Я увидел, что идут два человека, я говорю: "Ребята, помогите вылезти". - "Железнов!". - "Я!". Подбегают ко мне за руки схватили и вынесли меня, валенки остались там в танке. Только отбежали, и танк взорвался. Я горю. У нас были ножи такие черные, я разрезал ремень, как рванул, пуговицы полетели, сбросил с себя шинель. А так как я был в ватных брюках, вата-то горела. Я сел на снег. Задница вся обгоревшая. Я попрыгал, чтобы загасить. Чтобы вата не тлела, не жгла. Я пришел в себя, смотрю: левая нога вывернута пяткой вперед.
...
- Подрыв на мине - экипаж тоже гибнет?
- Да. Нижний лист брони составляет всего-навсего 20 миллиметров. А там 3 килограмма. Или тротил, или аматол был. Это очень мощное вещество, которое обладает очень мощными способностями. И бесспорно, выбивает днище, пробивает днище, от одного только разрыва этого человек погибает. Мгновенно разрываются легкие, потому что попадает в уши. Это мгновенная смерть.
- А вот, допустим, какое соотношение - подбитый танк : погибший экипаж?
- Если попали в танк, и он сгорел, то остается один, максимум два человека. Это редкость - три человека остается. Ну, один-то точно остается. Хотя, например, в Каменец-Подольской операции, помните, я вам рассказывал, в предместье Каменец-Подольска Должок, там была зенитная батарея. Она сожгла два танка. И экипажи полностью сгорели. Около одного танка четыре человека сгоревших. От взрослого человека остается такой вот человечек - как ребенок. Головка такая вот становится. И цвет лица такой красновато-синевато-коричневый. Тело… Я видел... Хоронили…
...
- По ленд-лизу были танки "Валентайн". Вот из тех трех танков, что под Каменец-Подольском нас выручили, один даже дошел до Праги!
Американская тушенка была. Мне особенно нравилось сало-шпиг копченое, с пергаментной прокладочкой. Дольки по 5 штучек, длиной 10 см, шириной 1 см. Одна штучка - это бутерброд. Очень вкусно!
После войны королева Англии распорядилась всем воевавшим офицерам выдать шерстяную ткань защитного цвета. Очень хороший материал, ему сносу не было. Я лет 15 носил гимнастерку и брюки. Потом они уже цвет стали терять от стирки и все были целы, нигде не было ни одной дырки.
...
Да… а вот когда я обгорел, когда меня отвозили в медсанвзвод, Аня Сельцева, старший лейтенант, даже заплакала: "Коля, как же ты обгорел?". А у меня даже на лице кожа висела. Я: "Ты мне воды дай попить, я пить хочу". Она мне не воды, она мне спирту налила и говорит: "Пей!". Может быть, это в какой-то степени помогло. Правда, я на нее выругался: "Что ж ты мне дала вместо воды спирт?" - "Это хорошо. Тебе поможет, будет притупление боли". Ну, вот вы палец обожжете - больно? А тут 35 процентов поверхности кожи сгорело. Как вы считаете? Больно?
- Медики говорят, что в то время ожег 40 процентов поверхности тела лечению не поддавался…
- На мне испытывали пенициллин. Они его сами выращивали и мне кололи.
- А ногу вправили?
- Нога в гипсе. И главное, я ничего не вижу: у меня все распухло и отекло. Веки срослись, но их потом разрезали... Не надо рассказывать. А то еще, чего доброго, заплачу… Мне вот принесли телеграмму к Дню Победы от Ивана Любивца, который спас мне жизнь со своим ординарцем. Я даже заплакал. Нервы не выдержали. Поэтому я о себе не буду. И даже сейчас у меня голова закружилась.
...
- При поддержке пехоты Вы какую скорость держали?
- Вы знаете что, атака вообще проходила на больших скоростях. Ты, как заяц, на этом танке. Как заяц! Виляешь так, чтобы в тебя не попали. И не дай бог попадет пехотинец, и ты его раздавишь! Своего раздавить! Это ЧП! Нет, конечно, танки отрывались от пехоты.
- То есть, как в кино показывают: танки, а за ними пехота…
- Что ты! Это картина, картина! А в жизни только вот так! Тогда ты останешься жив. Он садится десантом на танк и вот вся связь с командиром взвода, который сидит у тебя на танке. Ты взводный и он взводный.
...
- Вы стреляли с коротких остановок?
- Видишь ли, это, бесспорно, так. Почему? Потому, что получался более прицельный, более точный выстрел. А то ведь едешь и земля-небо, земля-небо. Вот, например, так. Если ты видишь, где-то на расстоянии 800-1000 метров стоит "Тигр" и начинает тебя "крестить": пока водит стволом горизонтально, то ты еще можешь сидеть в танке, как только начал водить вертикально - лучше выпрыгивать! Сгоришь! Со мной такого не было, а вот с ребятами было. Выпрыгивали.
...
Когда мы шли перед Скалой, помните, я рассказывал, отступала немецкая колонна, и мы видели эту колонну, она проходила каких-то 500-600 метров, и они нас видели, но они по нам не стреляли, и мы по ним не стреляли. Потому что каждый стремился захватить рубеж, чтобы упредить противника. А вот там: ты иди ко мне, а я по тебе буду стрелять.
http://iremember.ru/memoirs/samokhodchiki/zhurenko-boris-karpovich/
Запомнилось еще вот что, например. Вот перед войной, где-то за полгода, в Каунас с Германии прибыло где-то 200-250 большегрузных машин: больших таких фургонов. У нас таких не было. Крытых брезентовыми навесами. Оказывается, была якобы договоренность с нашим правительством о том, что часть жителей Берлина, и не только Берлина, но и Германии, литовского происхождения, пожелавших возвратиться на свою родину — в Литву, привезут сюда, в Литву, а отсюда заберут желающих возвратиться на свою родину немцев, которые там проживают. В частности, я был на квартире у немца с женою, они изъявили желание возвратиться, и уехали. Оказывается, просто диву даешься таким вещам: что это же не посвященному человеку даже можно заподозрить, что под видом литовцев немцы перебросили в наш район в Каунас несколько десятков, несколько сотен подготовленных диверсантов, шпионов, вредителей. И просто удивительно, что работников КГБ это не насторожило. Дальновидность политиков, вот, в частности, Сталина могла бы сразу заподозрить, что что-то неладно происходит. И все это шито-крыто прошло, якобы все в порядке прошло нормальных отношений между двумя странами.
...
- Я вам скажу об этом все, что знаю. Вот насчет предательства Власова. Я до сих пор в литературе нигде в воспоминаниях полководцев и Жукова, и Василевского не нашел, кто же являлся разработчиком этой операции. Ведь планом была поставлена задача перед 2-й Ударной армией такая: пройти по тылам немцев и соединиться с войсками Ленинградского фронта. Это серьезнейшая операция! Я не могу понять, как командующие об этом могут ничего не говорить. И Жуков в своих воспоминаниях молчит, и Василевский. Никто! Никто толком не скажет: кто же являлся идеологом и организатором этой операции.
...
http://iremember.ru/memoirs/snayperi/kalugina-klavdiya-efremovna/
Снег шел, наверное, несколько дней. Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была - Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации - Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: "Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?" Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет? И вот, следующий день. Там бруствер был и амбразурка для солдат, а для пулемета - стол. И вот немец "чистил" эту пулеметную точку. Я выстрелила. Он упал, и его стащили туда за ноги. Это был первый немец. Потом и наши и они чистили ночью снег. Он быстро растаял, потом тепло стало.
...
Мы стояли днем, а солдаты стояли ночью, днем спали. И вот мы с Марусей поставили винтовки в амбразуру и наблюдали за немецкой обороной. И вот я наблюдала в свою очередь (потому что устают глаза), и вот Маруся говорит: "Давай, я теперь встану". И она встала, а солнечный день был, и, видно, она шевельнула линзу. Только встала - выстрел, и она упала. Ой, как я заплакала! 200 метров немец был от нас. Я кричала на всю траншею, солдаты выбежали: "Тише, тише, сейчас откроют минометный огонь!" Ну, где там тише. Это первая моя подруга. Мы до вечера сидели, а я все плакала.
...
Мы стояли в обороне все лето: кругом все фронты наступали, а у нас такая крепкая оборона. И, как-то (я не помню число, но не август: не то - июнь, не то - июль) нас рано услали на передовую. Была артподготовка - "Катюши". Когда "Катюша" стреляет, аж гимнастерка сзади колышется на спине. И пошли солдаты. Разведчики разминировали все проходы. Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши, не евши. Говорю: "Брось чемодан", ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! "Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом". Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.
...
Около меня был начальник штаба нашего полка Алексей Титаев. У него была фуражка с ярким околышком. В него сразу стрельнули. Он посинел, завалился. Нас после боя попросили вытащить раненых. Я подползла к одному раненому, а у него - ранение в живот. Стала поднимать, а у него кишки, как на квасе, сразу вылезло все. Я не знаю, как с этими кишками поступать. Говорю: "Я сейчас санитара позову". И уползла к другому раненому, потому что я с ним ничего не могу сделать. А жара была! Он уже чернеет. Уже потом на встрече Зина Гаврилова рассказывала: "Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю - я руку не вытащу. А он, наверное, скажет: одна уползла и вторая теперь меня тоже не возьмет. И он умер, я потом ползла со следующим, - а он тоже умер". Переправились мы на ту сторону. Наш командир полка Ердюков бьет одного здоровенного немца, молодого парня. Мы говорим: "Вы чего его бьете? А он говорит: "Это - мой сосед, это - власовец". Он его убил. Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило - многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом - кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.
...
Один раз немцы пошли в атаку на нашу траншею и забрали девчат в плен, и там поубивали. Убили Клаву Монахову. Один солдат только спасся, там была такая земляночка заброшенная, скорей ямочка в земле просто, накрытая плащ-палаткой, занесенной снегом, он туда спрятался. Немцы продержались сутки, так он так и лежал там сутки.
...
-У моей Маруси Чихвинцевой были предчувствия. Не хотелось ей на оборону идти. "Не хочется мне, я не могу сегодня идти". Но она не пошла к командиру отпрашиваться. И ее убили. Я теперь живу за нее.
http://iremember.ru/memoirs/samokhodchiki/kornev-grigoriy-sergeevich/
Командир дивизии Турьев поддерживал, подкреплял нас – «Все равно не дадим замкнуть линию, прорвемся. Ребята, на станции чудом остался цел вагон с боеприпасами. Паровозу подойти не дают. Нужно, что-то делать!» И каким-то чудом, я не знаю, мы привезли его… вытащили буквально на руках. Толкали и тянули этот вагон по железной дороге несколько километров! А сами еле ходили, нас мотало от голода.
...
Потом освобождали лагерь смерти Майданек. Там еще у нас приключился один инцидент. Помню, мы после боя за Люблин остановились недалеко от дороги. И какой-то приблудный немецкий танк пристроился прямо в нашу колонну. Да видать экипаж спохватился, что не туда попали, начали бить всех подряд. Стояла машина командира полка, они положили в нее снаряд. Хорошо еще командир полка уже ушел в штаб, или еще куда-то там. Вот шоферу повезло меньше, от него мокрого места не осталось. А выехали-то уже за Люблин, там дорога поворачивала. Лесок еще неподалеку. И они видимо надумали «урыть» в этот лес, развернулись, протаранили крытую машину, затем боднули танк. Но тут, наконец, наши танкисты проснулись, начали его гвоздить. Подбили все же. Оказалось, в этом танке ехал комендант Майданека. Допрашивали его потом…
И вот значит, пошли мы на экскурсию в этот Майданек. Бараков там, не знаю сколько. И главное для чего им вся эта обувь была нужна? Целые склады. Ужасно просто! А этот экскурсовод хренов, видать был там прислугой или охранником, рассказывал нам и показывал. Печи стоят, а у печей такой закуток. В нем стоял немец с дубиной. И пленный, который уже не мог работать, значит, проходил мимо него. Тот его по голове – раз, а двое подхватывают и в печь. Потом показывает нам здоровые бочки, в которые сгребали пепел и отправляли на поля.
...
Нас не видят, мы успели за кустики пристроиться. Так значит, я сразу на заряжающего кричу: «Давай бронебойный!» А наводчику: «Смотри, не подведи! Стреляй в низ танка». Они (танки) сначала лбом ко мне стояли, потом немножко развернулись. Пушки-то направлены на меня. Метров 250 до них. И вот снаряд за снарядом, смотрю – один задымил. Во второй, видно, успел экипаж заскочить – около нашей машины снаряд… ох, ты бы послушал, как он визжит, когда пролетает мимо. И-и-и-х. И воздушная волна идет от него. А как же…
...
Как-то я выскочил из машины и потом надумал обратно. Сзади у самоходки дверка. Я ее открутил, чтобы мне прыгнуть туда… А немец не спит, все видит. Запустил в дверцу очередь из пулемета. Так мне по заднице как даст этой дверкой! Я носом вперед…
...
А то еще другой раз немцы такую смехоту устроят: рупор повесят где-нибудь на дереве и начнут насмехаться над нами – «Как русские сахар едят? Вслепую! Это кому? Ивану. А эта? Петру. А эта? Сталину». А действительно, на самом деле так делили. Один, значит, грудки наложит, а другой загадывает: «Кому?» – «Ивану», «Кому?» – «Петру». Издеваются сволочи. Надоест, по этой «говорилке» снарядик влупишь. Вроде притихнут. Потом починят, в другом месте повесят, и какую-нибудь такую херовину целый день мелют.
...
Вот был, случай… тоже старший лейтенант, забыл, как его фамилия. Получили они прямое попадание. Машину в куски! Его из самоходки взрывом выбросило. И он в горящем комбинезоне кометой улетел в канаву с талой водой. У него еще хватило сил потушить пламя, хотя и раненый был. Вот он орет, просит помощи, а что ты сделаешь? Не выдержали, двоих послали туда с плащ-палаткой. Немцы их подбили. Пришлось дожидаться вечера. Так он и орал целый день. Вот же мука была, его слушать. И не сунешься. Впереди лес, а перед ним чистое пространство.
...
- Вот тебе такая хохма. По взятому немецкому городу идет колонна техники. Конники шебуршатся. Некоторые дома горят. Вдруг со второго этажа по самоходке бахнули «фаустом». Струя искр бьет по брусчатке и рикошетом уходит вверх. Наша кавалерия тут же спешивается, заскакивает в подъезд… Через некоторое время из окна второго этажа вылетает и шлепается на мостовую старуха-немка. Конники возвращаются и делятся впечатлениями. В общем, вроде бы мать какого-то офицера решила нам отомстить, да не попала. А что ты думаешь, они будут разбираться, кто стрелял? С этого окна был выстрел? С этого! Ну и все…
...
Тогда только остановились после боя в одном месте, и кто-то из командиров, не знаю, включил приемник. У нас ведь в каждой машине был приемник. Сидим, слушаем Москву. А я послал заряжающего водички принести. Взял он два котелка и пошел. Там через болотину надо было переходить. И обратно несет воду… а немцы тоже Москву послушали и с обиды из 8-ствольного миномета как захерачили по этому болоту. Мой заряжающий бежать! Приполз весь бледный, да в грязи. Я говорю: «Ну, так ты что родной напугался-то? Как будто первый раз».
Высадил его. Потом после боя обратно подобрали. Даже не заметили его отсутствия, сам заряжал. Все-таки в самоходке было тесновато: механик впереди, да в этой кабине мы трое. Ну, как говорится, в тесноте да не в обиде. Товарищество всегда на фронте было не как сейчас. Не делили друг друга на национальности. Все вместе воевали. Татары, узбеки, казахи, украинцы…
Вот евреев, по-моему, не было. Помню, только в училище был один еврей. Тоже с нашего выпуска. И что-то он расклеился по окончанию учебы… Чуть не плакал, просил, чтобы его в училище оставили. Его можно понять. На фронте в первую очередь убивают евреев. Он знал…
А за трусость, кстати, у нас в 234-й Ярославской одного расстреляли.
Холод, голод, вокруг смерть. Некоторые не выдерживали. В общем, он струсил и убежал с поля боя. Тут же суд. Всех выстроили, выкопали могилу и застрелили с окопа (?).
А сколько народу за войну перебежало! Власовцы эти. Они, помню, тихо вырезали наше передовое охранение. Хорошо один удрал, прибежал к нам. Мы вовремя открыли огонь и смогли их уничтожить. Слышим, оттуда несется трехэтажный мат! Гражданская война, получается.
Под конец войны, когда подходили к Берлину… я не знаю, там дороги обсажены фруктовыми деревьями. Так на каждой яблоне по несколько человек висит. И дощечка: «За измену Родине».
Но они не виноваты, фактически. Сами что ли они в окружение-то залезли? Ведь привел их кто-то туда! И мы могли также попасть. Да что говорить – попали! Еле вылезли из окружения. Вот и Власов так же попал. У них не оружия нет, ни боеприпасов, ни еды. Ты посмотри. Что за идиоты? Обязательно надо было расхвастаться, что идет Ярославская коммунистическая дивизия. Немцы сразу же начали нас отличать от других. Если ты в сером ватнике, в плен тебя не возьмут.
...
Никого за связи с немками в полку не прижали. Вот среди пехоты – да. Они первые идут в бой, и там бывало, насильничают. Потом смотришь – всех выстроили, а какая-нибудь немка ходит, опознает. Потом пальцем тычет, и здравствуй штрафбат. А что такое штрафбат, сам понимаешь.
...
Под Потсдамом мы стояли прямо около жилого дома. Брезентовые палатки поставили в палисаднике. А у хозяйки там было закопано всякое женское добро. Ребята обнаружили, давай менять колечки-сережки. Она скорей бегом к командиру батареи. Тот пришел: «Отдать сейчас же. Вернуть все до копейки».
Так что пришлось отдать все этой дамочке. Ей семью надо кормить. Дочка, муж с войны пришел… Но факт тот, что наш командир батареи уже целиком и полностью с его женой сотрудничал… в постели. И муж не мешал. Как родные (смеется).
...
А то еще перед боем, в этот момент настроение сам понимаешь, бежит и кричит: «Выкидывайте знамена». Какие нахер знамена? Как будто в старинные времена, верно? Ты выбросишь флаг, и первый же снаряд твой. Хорошо снаряд разорвался неподалеку, так он в тыл бегом. Политрук хренов. И про знамена забыл…
http://iremember.ru/memoirs/snayperi/kotlyarova-antonina-aleksandrovna/
Все же мой муж Николай добился, чтобы его взяли в армию. Воевал на танках автоматчиком. Он приезжал с фронта в Москву, я его спрашивала: "Ну как, Коля, не страшно?" А он говорил: "Нет. Я за башенку спрячусь, доедем до немцев, мы спрыгнем с танка, постреляем, наша пехота подойдет и мы дальше едем". Я по глупости думала, что это и не страшно. А когда сама попала на фронт, посмотрела и думаю: "Как же это такой высокий человек (он под два метра был ростом) мог за башенку спрятаться? Это же мишень и все!" В общем, я хотела тоже попасть на фронт, но ничего не вышло.
...
Когда первого фрица я убила, вернулась, ко мне пришел журналист, хотел взять интервью. Чего уж говорила - я не знаю, но я ни в этот день, ни на следующий ни есть, ни пить не могла. Я знала, что он фашист, что они напали на нашу страну, они убивали, жгли, вешали наших, но все-таки это человек. Такое состояние что… Второго когда убила, тоже было ужасное состояние. Почему? Потому, что я же в оптический прицел его видела: молодой офицер. Он смотрел, вроде, на меня, и я вдруг его убила. Но это же человек! В общем, состояние ужасное. А потом уже чувства как-то притупились. Убивала - вроде так и положено.
...
- А.Д. Вот вы говорите, что винтовку нельзя было подвинуть?
- Ни в коем случае!
- А.Д. А как же она лежала? Просто уперта в плечо?
- Уперта в плечо и у тебя обязательно палец на спуске. Потому что в любое время можешь нажать. Сектор обстрела 800 метров. И вот смотришь, смотришь - вдруг появится цель. Когда цель попадает в перекрестье, тогда я стреляю. То есть цель сама "подходит" под выстрел. Ну и, конечно, пристреляно это место.
Был случай, мы очищали лес. Конец войны, солдат мало, конечно. Снайперов послали опять с автоматами, но винтовки всегда при нас. С одной стороны мы, а с другой - наши разведчики. И вот мы шли друг на друга и забирали в плен, кто там попадался. Я тут отпустила мальчика. Такой он был заморыш, а у меня брат маленький, тоже такой примерно. Я пожалела его - не убила, и не взяла в плен, хотя конечно не должна была этого делать. Не знаю, может, потом его кто и убил или взял в плен, но я его не тронула.
Еще был случай, когда мы освобождали Дойч-Кроны, есть город такой. Этот город находился в лесу. Мы его, вроде, освободили. Взяли много пленных. Идем дальше. Вдруг нас догоняют и говорят: "Город опять занят немцами". Мы их разогнали, а они из леса опять вошли в этот город. Пришлось второй раз его брать. Но мы тут уже никого не щадили - до того разозлились. Мы тут много поубивали, очень. Война есть война. Было такое дело.
...
- А.Д. А посылки посылали?
- Нет. Какие посылки? Трофеи? Мы же солдаты. Нет. Позже, в Германии зайдешь в дом - надо белье поменять, открываешь шкаф, берешь там комбинацию, брюки-то это наше, а нижнее белье меняешь. Портянки мы уже не носили, а надевали по 5 - 6 чулок шелковых, фильдеперсовых, - и в сапоги. Идешь дальше. И на этом я погорела. Под конец войны. Поменяла… У нас же вещмешков не было, мы их давно бросили в хозвзводе. Противогазы тоже бросили. У нас только патроны, гранаты, винтовка. И вот уже перед концом войны зашла я в дом, там в шкафу чистое, перевязанное ленточками белье, я же не буду проверять, какое оно?! Поменяла все белье, а оказалось, оно штопаное! Так и приехала в штопаной комбинации в Москву.
- А.Д. Вообще, как мылись-стирались на фронте?
- Сложно. Как-то в одно селенье зашли, там парная баня была. Мы туда зашли, а оттуда ели вышли - угорели, не знали, как ею пользоваться. В общем, сложно.
- А.Д. А вши были?
- Нет. У меня не было. У солдат были. Стригли коротко. А в школе нас постригли всех как мальчишек. Я помню, мы один раз шли из столовой, а Маруся шла последней. Она болела, и у нее длинные волосы. А девочка стоит и говорит: "Мама, мама, вот смотри, дяденьки идут, одна тетенька только!" А мы в брюках и все подстриженные…
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/kryat-viktor-mikhaylovich/
Я сел за рычаги и поехал. А все было снегом присыпано, мороз 40 градусов и тут буль! А я-то ничего не понимаю, давлю на газ. Ехал, конечно, на первой передаче, и танк носом провалил лед, и опустился. А я еще не соображаю, давлю на газ, до сих пор помню, как кромка льда идет под гору. Хлынула вода и я потерял сознание. А мой командир танка… Я только тогда понял, нам всегда говорили на политзанятиях суворовский девиз: «Сам погибай, а товарища выручай!» А для танкистов это вообще обязательно, потому что экипаж – это семья. Так Прокопчук разделся, его обмазали солидолом, чтобы в ледяной воде чего-нибудь не случилось, и он полез за мной, глубина то была небольшая. Нырнул он туда, освободил мое сидение, и за воротник вытащил меня наверх. Но это я потом узнал.
Я очнулся тогда, когда меня шесть медсестер растирали в санитарном палатке. Я лежу голый – 18-летний парень под руками девушек. Я невольно прикрыл свой срам. А одна говорит: «Смотри, он ожил, нашел, что закрывать!» Мы с командиром схватили двухстороннее крупозное воспаление легких. А это было 10 марта, дня за три-четыре до перемирия. Лежали примерно полтора месяца, до самого мая, а потом нам, как пострадавшим на фронте, дали по 30 суток отпуска.
…
Так вот я удивился пехотинцам – они плюх и отползают, поднимаются уже в другом месте, а мы плюх, и с этого же места поднимаемся, а немцы по этому месту лупят. Я тогда так и не понял, почему нам не давали такую общую подготовку? Она нужна всем, как воевать по-пехотному.
…
Мы с американцами пьянствуем, и вдруг из леса выходят немецкие танки. А наш батальон стоит машина к машине, никакой маскировки. Авиации нет. Хорошо, что еще не все патроны расстреляли. Американцы говорят, забирайте это барахло (немцев). И тут подходит немецкий генерал о сдаче в плен договариваться. Мы-то сначала думали, чем стрелять, а немцы сдаются. Немцы построились, мы выделили два броневика и одного офицера, чтобы он сопровождал эту дивизию в плен, а сами вперед! У нас приказ - На запад! И батальон пошел на запад. Потом нас пытался догнать «дождь три четверти», а мы такую скорость дали. Мы смотрим подразделения американской армии, и все стоят по обочинам. Оказывается их предупредили, они нам освободили шоссе. И мы так летели – мотоциклы, бронетранспортеры, автомобили и танки с одной и той же скоростью – 60-65 километров в час. Был такой грохот. И никак эти «додж», не могли нас обогнать. А потом когда закончилось горючее, мы встали и думаем: «Чего дальше-то делать?»
А американцы, когда нас пропускали, они смотрели на нас с изумлением, куда прутся эти русские? Там же все остановились, а мы перли. Два дня стояли без горючего, потом нам подвезли горючее, мы заправились и нам приказали возвращаться. Мы вернулись.
…
В то же время – нужно стрелять в вооруженного врага, а вот в пленного – такого никогда не было. Кроме одного случая – власовцы. После войны сказали, что 10 тысяч пленных власовцев находились в лагерях в Сибири. Я удивился, кто же их оставил в живых, когда в плен брал?! Мы же их не оставляли в живых. Они же дрались не так, как немцы. Они дрались на смерть. На танки шли с автоматами. Они знали, что они смертники, они предатели.
- Сдававшихся видели?
- Видел. В окружении, мы лежим, и вдруг смотрю, поднимаются один, другой и идут сдаваться в плен. Вот тут хочется шлепнуть. Кто же драться будет?
- И не стреляли таких?
- Черт с ним. Все равно мы знали, видели, как с ними обращаются. Мы видели по колонне пленных.
…
А получилось, что наши ушли, а танк у меня сломанный остался, двигатель заклинило. Я тогда ребятам говорю, давайте подготовимся к капитальному ремонту. Вытащили аккумулятор. Все сделали для того, чтобы можно было вытащить двигатель. А когда наши уходили, они мне оставили пленного обер-лейтенанта. Говорят, когда подойдет пехота, отдай ей. Разговаривали с ним. Он показывал фотографии жены, детей. И в это время просочилась группа немцев из Будапешта. И они идут. Вышли из леса и идут. Он вскочил и начал что-то кричать. Я его останавливаю, он отскочил и опять что-то кричит. Мне командир танка и говорит: «Виктор, шлепни его к чертовой матери. Что ты с ним возишься?!» «Я же не знаю, может, он сдался. Чего его шлепать?» «А чего он орет?» Немцы услышали и пошли на наш танк. Мы зарядили. А как пушку повернуть, аккумулятор то вытащили. Вручную… Но смогли повернуть башню, выстрелили осколочными. Один, два, три выстрела. Немцы залегли, а потом начали отходить. Он опять начал кричать. У меня не поднималась рука его застрелить, только что с ним разговаривали. Командир танка выхватил пистолет и выстрелил. Немцы повернули и ушли в лес.
…
Так что – танковая разведка – разведбат наносит удар в одном месте, немцы туда перебрасывают силы, образовывается дыра, и наша группа туда. Два бронетранспортера М-17. Они прорвались и вышли на дорогу, замаскировались в кукурузе и ждут. Пройдет какая-нибудь машина, чтобы захватить. И им бог послал подарок, колонну машин, впереди бронетранспортер. Сзади тоже бронетранспортер. И 20 машин легковых. Значит, едет начальство. Они как ударили с двух машин, а на бронетранспортерах крупнокалиберный пулемет, 12,7 мм, он броню пробивает. Они как начали полосовать, все машины горят. Ребята бросились к колонне, набили бронетранспортер портфелями и живых офицеров взяли: один генерал, подполковник и капитан. Увидели, что подполковник власовец. Он говорит: «Что вы видели? Я весь мир объездил. Отец у меня профессор. А вы как жили серыми, так и остались». Ребята обозлились. Исколошматили его и забили. Привезли труп. Генерал оказался интендантом, что он мог знать? И капитан тоже не особенно много знал. У нас в разведбате говорили, что ребята из этой группы получат, как минимум орден Боевого Красного Знамени, а Катушев, командир группы, получит Героя. На самом деле им дали по ордену Отечественной войны и больше ничего. И еще выговор и разбор. Разведчик не имеет трогать захваченного в плен немца.
…
Был еще случай – механик-водитель во время бомбежки выскочил из танка, смандражировал. Я понимаю, что это такое, несколько раз сам был под такими бомбежками, что думал уже все. Опустошен полностью, безразличие и хочется спать. Надо уметь себя просто держать, страх это такое чувство. Я всегда говорил, ребята, не выскакивайте из танка во время бомбежек. Я за всю войну я видел, на моих глазах было только три прямых попадания в танк авиабомб. Только три! А сколько было бомбежек! Вот пример у нас. Нужно иметь такую волю, чтобы заставить себя работать, прежде всего. Это главное.
…
Санинструктором у нас была Аза, 18 лет девчонке. Такая маленькая, таскала санитарную сумку. Ей было очень тяжело вытаскивать экипажи и она придумала такие вожжи, она одевала на раненого такую узду, и потом поднимала телом и вытаскивает.
Она была влюблена в командира роты, я тоже подбивал к ней клинья, а она сказала: «Витя, я его люблю». Он был подбит, ранен, она пошла к нему. И я иду с ней. Мое дело эвакуировать танк, но надо сначала вытащить экипаж, оказать первую помощь, и я ей всегда помогал. Она залезла первая и поднимает. Она подняла его и вытащила, он еще стонал. И в это время попадает снаряд, 88-мм. Его тело падает, и в руках у нее осталась голова и часть груди. Она тоже была ранена этим снарядом. Этот снаряд пробил его и ее. Фактически ее тоже разорвало на две части. Это было страшно.
…
Я только к мотоциклу. А стоит зампотех батальона, мой непосредственный начальник и говорит: «Виктора, нельзя брать. У него шесть танков и пусть он их ремонтирует. Боброва можно послать, у него два танка. Пускай Виктор принимает два танка Боброва, а тот пусть едет». Казалось бы, я должен был ехать по приказу комбрига, а поехал Бобров. Он отъехал километр от деревни, налетели мессера, его ранило в спину и в затылок, когда он отбегал от мотоцикла, он ослеп. Мне говорят: «Теперь давай, ты. Бери санитарку, санитарную машину с крестом, отвези Боброва в медсанбат, а потом привезешь горючее и боеприпасы» Я его везу, он очнулся, говорит: «Где я. Что со мной. Почему я ничего не вижу?» Я ему соврал: «Ты перевязан, ранен в голову». Довез его, сдал, организовал горючее и боеприпасы. Уехал под таким впечатлением, что я бы должен быть на месте Боброва. Когда мне сказали, что Севка застрелился, не выдержал. Я тогда закрыл глаза и подумал, что бы сделал я. Наверное, то же самое. Быть в вечной темноте, не видеть солнца, людей, это страшно.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/loza-dmitriy-fedorovich/
- Считается достоинством то, что Шерман изнутри был очень хорошо выкрашен. Так ли это?
- Хорошо - это не то слово! Прекрасно! Для нас тогда это было нечто. Как сейчас говорят - евроремонт! Это была какая-то евро-квартира! Во-первых, прекрасно покрашено. Во-вторых, сидения удобные, обтянуты были каким-то замечательным особым кожзаменителем. Если танк твой повредило, то стоило буквально на несколько минут оставить танк без присмотра, как пехота весь кожзаменитель обрезала. А всё потому, что из него шили замечательные сапоги! Просто загляденье!
В войну медицина работала хорошо, но был случай, за что медиков следовало бы просто повесить! Ребята, Румыния была просто венерическая клоака во всей Европе! Там ходила поговорка "Если есть 100 лей, то имей хоть королей!" Когда нам попадались в плен немцы, то у них у каждого в кармане было по несколько презервативов, штук по пять-десять. Наши политработники агитировали "Вот видите! Это у них, чтобы насиловать наших женщин!" А немцы были поумней нас и понимали, что такое венерическая болезнь. А наши медики хоть бы предупредили про эти болезни! Мы прошли сквозь Румынию быстро, но вспышка венерических болезней у нас была страшная. Вообще, в армии было два госпиталя: хирургический и ДЛР (для легко раненных). Так медики были вынуждены венерическое отделение открыть, хотя по штату это не было предусмотрено.
...
И вот был в Вене такой случай, я его в книге описал. Уже в городе немцы нас контратаковали несколькими Пантерами. Пантера - танк тяжелый. Я приказал выдвинуть ИСУ и открыть огонь по немецким танкам: "Ну-ка, плюнь!" И он плюнул! А, надо сказать, улицы в Вене узкие, дома высокие, а посмотреть на бой ИСУ с Пантерой хотелось многим, и они остались на улице. ИСУ как ахнула, Пантеру смешало с землей, башню оторвало, метров 400-500 дистанция была. Но в результате выстрела сверху посыпалось битое стекло. В Вене много старых окон с витражами было и все это посыпалось на наши головы. И вот я себя по сей день казню, что не доглядел! Столько раненных оказалось! Хорошо еще мы в шлемофонах были, но руки и плечи очень сильно порезало
http://iremember.ru/memoirs/snayperi/medvedeva-nazarkina-aleksandra-petr...
Вместе с напарницей Зиной Вершининой мы заняли наши снайперские позиции. Наблюдая за вражескими позициями, обнаружила пулеметчика. Прицелилась и выстрелила. Попала или нет, неизвестно. Но когда вернулась в подразделение, то все уже знали, что я уничтожила врага. Об этом сообщил артиллерийский наблюдатель. Он увидел в свой перископ, как был убит вражеский пулеметчик. Все радовались, спешили ко мне с поздравлениями. А я плакала, потому что пришлось убить человека...
Мне - обычной девушке - было очень трудно освоиться на фронте и стрелять в людей, хотя и понимала, что стреляю по врагам. Вскоре в моем сознании произошел перелом. Видя людское горе, слезы и кровь родной земли, я поняла, что не может быть жалости к лютому захватчику. За уничтожение первых 10 гитлеровцев меня наградили медалью "За отвагу".
...
На выполнение задания отправились втроем: Нина Исаева, Лена Акулова и я. Устроились на позициях и начали бронебойно-зажигательными пулями стрелять по крышам домов. Соломенные крыши быстро загорелись, немцы стали выбираться из домов со своими пулеметами и минометами. А мы стреляли и стреляли... Так увлеклись, что забыли об осторожности. И немецкий снайпер засек нас. Метким выстрелом он попал Нине Исаевой прямо в глаз. К счастью, она осталась жива, но потеряла глаз и существенно утратила зрение.
Сосредоточившись, мы все же обнаружили логово вражеского снайпера и уничтожили его, а также многие другие огневые точки немцев. Задание выполнили полностью! За эту успешную боевую операцию я была награждена орденом Славы III степени.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/pryadko-sergey-terentevich/
Набрали нас целый эшелон и привезли в распредпункт в Уфу, на Чернышевского, 5. Дня три там побыли и потом ночью вдруг подняли, на станцию и в пульманах отвезли в Тоцкие лагеря. Если уж совсем быть точным в Тоцк-2. И вот там как дали нам просраться… По-моему не было такого дня, когда бы в изоляторе кто-нибудь не умер… Там постоянно от голода и болезней умирали совсем еще молодые ребята. Ведь в этом лагере был только наш 25-й год. И каждый день несли и несли трупы…
Кормили ведь как? На завтрак - один круглый котелок супа на троих. Ну, как суп, так, одно название. Пустой, причем, мне почему-то вспоминается, что или только гороховый, из концентрата, или рыбный. В обед - такой же котелок на троих. А на второе, такой же котелок каши, но уже на все отделение - двенадцать человек. И вот значит, берешь первую ложку маленькую, вторую сколько успел и все, больше можешь не сидеть, точно ничего не достанется. А на ужин совсем ничего, только чай… И спрашивается как мы спасались? И по помойкам лазили, и постоянно что-то придумывали. Например, крали хлопковый жмых, который выдавали лошадям наших артиллеристов. Он горький, невкусный, но мы и его ели. А чего от голодухи не сделаешь?! К тому же доставать его было очень опасно. Как-то у нас один солдат полез в конюшню за этим жмыхом, а часовой его застрелил. И даже благодарность получил за это, а парень погиб… Но это вспоминать - страшное дело… Офицеров, конечно, получше кормили, а нас… Должны были выдавать на сутки по 600 граммов хлеба, а выдавали в основном сухари, причем явно меньше нормы. Поэтому когда в августе 43-го к нам с проверкой приехал сам командующий Южно-Уральского Военного Округа, и на общем построении спросил: "Кто хочет на передовую?", то все до единого сделали три шага вперед, ни один не остался… Правда, после этой проверки весь командный состав отправили в штрафную. Потом у нас даже ходили такие разговоры, что это не просто вредители, а настоящие предатели. Мол, они еще на фронте сгубили своих солдат, потом оказались тут, и специально создали такое безобразие…
…
Ведь в то время мы уже знали, что из танкистов редко кто долго живет… Живой тот, кто первым люк открыл. Потому что танк заправляется восьмьюстами литрами солярки, а перед водителем бак на 160 литров, и если попадание, то все… К тому же у нас учились люди после ранений на фронте, они что-то рассказывали, поэтому мы уже ясно понимали, что танкисты это - смертники… Они рассказывали, что в пехоте две три атаки и все: либо в госпиталь, либо в землю, а уж танкисты полтора часа и все… Это сейчас некоторые "ветераны" рассказывают, что они всю войну прошли, как будто нас из тайги привезли и мы ничего не знаем…
…
Вот, например, у меня был знакомый автоматчик. Николаем звали, фамилии не помню, но точно откуда-то с Украины. 1924-го года. У него немцы отца убили, мать неизвестно куда угнали, а деда, бабку, сестер и других родственников кинули в колодец и сверху еще чем-то закидали, чтобы уж наверняка… Конечно, он немцев ненавидел! Он мне так прямо и говорил: "А на хера мне жить?! Мне ведь ехать некуда и не к кому…" Так вот он мог прямо на улице подойти и бросить немцу под ноги гранату… Я знаю, что он не насиловал, но двух немок убил, он мне сам говорил об этом… Но этот несчастный парень вскоре погиб. Как-то разбирали на дрова какое-то хранилище, неудачно что-то сделали, и его придавило насмерть…
…
http://iremember.ru/memoirs/samokhodchiki/pudov-petr-dmitrievich/
Много неприятностей приносили фаустпатроны, которые били с 30-50 метров. У каждого фаустника имелся специальный глубокий бетонированный колпак, который не любой снаряд брал, только прямое попадание с самолета тот бетон разрушало. Погиб мой друг Николай Долженко. Их самоходка залезла в болото, командир машины, лейтенант Мясников, выскочил, и начал руководить, чтобы она задом вышла. В это время снаряд попал в борт, и все три члена экипажа сгорели. Затем мы стали свидетелями, как от попадания фаустпатрона сгорела СУ-76. Члены экипажа из нее выскочили, отбежали метров на 15, и повалились вниз головой. Только из-под танкошлема видны опаленные волосы. Когда мы их перевернули, то увидели, что у всех глаза лопнули и вытекли от давления.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/reznikov-mikhail-grigorevich/
После Праги нас перебросили в столицу Австрии город Вену. Там произошло ЧП: трое наших солдат изнасиловали австриячку. В штабе гарнизона решили устроить показательное мероприятие. Маршем на один из венских стадионов привели несколько тысяч солдат из разных частей. Личный состав нашего полка тоже туда пригнали. Трибунал заседал на футбольном поле, поставив стол для заседателей прямо на газон. Поле оцепили особисты и бойцы из погранполка. Всем троим участникам изнасилования был вынесен жестокий приговор - расстрел, который тут же был приведен в исполнение. Это вызвало большое волнение и недовольство среди солдат. Бойцы в гневе сжимали кулаки, раздавались возгласы: "Победителей не расстреливают! Немцы еще похуже в сто раз зверства творили!". Было очень тяжело и больно... Вот такой страшной ценой и такими карательными кровавыми методами наши войска приводили в чувство.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/rodkin-arseniy-konstantinovich/
Как-то под вечер я заскочил в один дом. Заходим, а в одной огромной комнате пол на десять-пятнадцать сантиметров усыпан рейхсмарками. Посмотрели, ничего брать не стали, и ушли. Как я после войны переживал, когда мы стояли возле Кенингсберга, и оказалось, что эти деньги ходили наравне с советскими деньгами! Мы получали оклад советскими деньгами и два - рейхсмарками. Черт возьми, там же можно было мешки деньгами набить!
Как-то раз ночью пришел к нам немец. Что-то лопочет, понятно только, что вроде он чех, но больше ничего не понимаем: "Давай, говори по-русски". - "Русский нет". - "Тогда иди отсюда". Он уходит, возвращается с картонной коробкой. Оказывается, он шофер, у него крытая машина забита коробками с нерозданными новогодними подарками. Братва быстро раскусила, что к чему. Натаскали в танки по десятку таких коробок. В каждой коробке два десятка целлофановых пакетов, а в них вкусное печенье, круглый шоколад, шоколадные конфеты, мятные конфеты, в общем, каждый пакетик с килограмм. Потом и обедать никто не идет - наедятся шоколада да печенья, только чайку им надо.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/tverskoy-arkadiy-borisovich/
- Какое ваше отношение к финнам?
- С первого дня плохое. Была злость, хотелось им мстить за наших бойцов. Они терпеть наших не могли. Финнов мы почти не видели, они в лесу на деревьях сидели, стреляли. Но звери были, иногда хуже немцев. Они варварски уничтожали всех раненых. Был один случай. Взяли раненого финна в плен, ему сестра перевязку делала, а он ухитрился выхватить у нее скальпель и ударить ей в живот. И еще был случай, когда финны взяли нашу медсестру в плен, привязали ее за ноги к молодым березам и разорвали.
- Тогда как воспринималось, что попали в окружение?
- Мы считали, что нас просто бросили, и мы никому не нужны. Пропади вы пропадом… Поэтому у нас столько командиров и застрелились. Думали, все равно погибнешь, приедешь обратно в Москву, все равно расстреляют.
Если командир бригады посылает запрос: «Помогите, мы подыхаем голодной смертью», – а ни ответа, ни привета, он и застрелился. А за ним и другие последовали, даже особист… Мы, когда ходили мимо него, боялись его больше, чем командира бригады, а тут он застрелился.
…
- Вы говорили, что после окружения вас допрашивали особисты. Как они к вам относились?
- Плохо. Они от нас требовали одного, чтобы мы ничего никому не рассказывали. Расскажите, вас посадят. Ни говорить ни слова, о том, что были в окружении, как там питались. Говорить, что все у нас было хорошо, вышли, как раненые…
Они очень боялись, что мы скажем правду. Все время говорили одно и то же: «Никаких голодовок, никакого окружения у вас не было». Допрашивали всех по одиночке.
…
- Вы видели провод немецких пленных по Москве?
- Да. Потом они и у меня работали.
- Какое у вас к ним было отношение?
- Хорошее, люди разные. У нас работали немцы, все проверенные, все рядовые. Жалко было их, злобы к ним не было. Многие поняли, если бы войну не начали немцы, то начали бы мы. А мы были не подготовлены к войне, это наша беда, что мы шапками всех забросаем. Мы к людям относились, как к быдлу…
- Пленные немцы хорошо работали?
- Очень хорошо, лучше наших. У них была дисциплина. Рядовой и в плену относился к старшим по званию, как в армии. У них была хорошая дисциплина.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/tolstikov-vladimir-vladimirovich/
Накануне отлета нас отправили в последний патрульный наряд по Москве. Я с группой своих товарищей был послан на Речной вокзал, где мы должны были обеспечивать порядок среди эвакуировавшихся на пароходах. Весь день я видел что творилось в Москве, метро работало с перебоем, транспорт стоял, магазины закрыты, их пытались разграбить, по городу распространялись страшные слухи, была некоторая паника – вообще настроение в столице сложное. В 3 часа ночи, в абсолютной темноте, отходил от пристани, перегруженный до предела теплоход. И тут раздался страшный вой, лай, стоны бедных, несчастных, оставленных своими хозяевами собак. Их было несколько десятков, мечущихся по пристани – и огромные псы и маленькие щенята. Мои нервы не выдержали. Я был уже днем расстроен всем, что я видел на улицах Москвы, но то, что я увидел здесь – я наконец представил весь ужас происходящей войны и я заревел, как эти бедные животные, и вместе с ними страдал и мучился в нашей страшной военной действительности.
…
Меня удивляла всегда наша советская пропаганда, что мы на войне должны отдавать жизнь за Сталина, за нашу партию. Это была такая наглая античеловеческая пропаганда. Другими словами человек, особенно молодой, получает наслаждение от своей смерти во имя тирана страны, и его коммунистической партии. Только психически ненормальные люди способны мечтать о своей смерти во имя таких идей.
…
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/tsybizov-ivan-dmitrievich/
Прошли мы бой, вышли на край. Стоят сосны у дороги, и у них лежат двенадцать мертвых девушек. Такие все красивые на лицо, и по пояс голые. А на руках мышцы перерезаны… Оказывается, немцы гнали их колонну и наглумились… Но они стали сопротивляться и немцы перерезали им мышцы и сухожилия в локте, и руки повисли… И вот стоишь и переживаешь – что же, звери, вы наделали... И таких случаев было много. Едут они через деревню, женщину схватили, наглумились, и через дорогу бросили. Едешь, смотришь, женщина валяется…
Когда мы под Минском освободили городишко, Столбцы что ли, нам жители говорят: «Там немцы погнали еще колонну, вы вперед проедъте, они хоть не будут так издеваться…» Оказывается, немцы повели уничтожать несколько десятков оставшихся евреев, и нас бросили их спасать. Мы успели вовремя. Немцы, заслышав нас, бросили их на краю леса, а сами сбежали. А эти несколько десятков несчастных людей, в основном женщины и дети, облепили наши танки. Обнимали, целовали и нас и танки, и плакали, плакали, все никак не могли поверить в свое спасение… А чуть подальше нашли траншею, где их хотели закопать… В Белоруссии что творилось, не передать…
Помню, ворвались в одну деревню - вся сожженная. Только печки и трубы стоят… В следующей то же самое… Только дом показали, в котором сожгли всех жителей… В третью заехали, старуха выходит, а рядом с ней мальчик лет пяти. Но приглядевшись, я понял, что перед нами молодая женщина… А с ними собачка. Она подошла, понюхала, и спряталась за них. Но постояла там какое-то время, потом подходит ко мне, и, верите ли, положила на меня лапки. И командир их спрашивает: «А чего ваша собачка вначале спряталась, а потом вышла?» А «старушка» и отвечает: «Так она понимает больше, чем мы! Вы не видели нашу деревню, когда в нее вошли немцы. Когда они въезжали, все собаки до единой лаяли. Чуяли – не те люди пришли… И вся улица в пулях – со всех сторон по ним стреляли…» А раз было даже так.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/shister-mikhail-semenovich/
Атака на город Каменка. Приказали ночью переправиться через реку Буг по броду, найденному разведчиками и саперами, и отмеченному вешками, и в 3.00 начать выход на исходные позиции, а далее, по сигналу ракеты, начать атаку.
Но немцы не дураки, «лаптем щи не хлебали», они за ночь накатали ложную дорогу к реке, поставили другие знаки, а наши саперы в темноте на проверили, куда идут танки. Наш первый танк только подошел к ложному броду, заехал в воду, и сразу стал тонуть. Двое танкистов успели выскочить, их сразу застрелили из пулемета, и немцы радостно нам орали с высокого берега -«Рус! Иван!Куп-куп!».
…
У нас одно время в экипаже был один танкист, мехвод, пожилой уже мужик, лет сорока, так он перед атакой произносил слова молитвы - «Господи, пронеси и помилуй», так мы, молодые, хоть и комсомольцы, все равно за ним эти слова повторяли...
…
Получить от немцев «фаустпатрон» в борт боялись все танкисты, я думаю что исключения не было. Для нас «фаусты» были как бич Божий.
В Губине против нас воевали истребители танков, вооруженные исключительно фаустпатронами, украинцы-предатели, остатки дивизии «Галичина». Действовали они смело, да еще кричали нам из-за завалов -«Мы вам здесь зробим Сталинград!»
…
В Германии, мы, танкисты, вели себя корректно, насилия почти не было.
Просто, нас еще в Польше «отдрессировали» показательными расстрелами. Пример...
Три танкиста из 175-й бригады, хорошо выпили и стали бродить по полю, где работали полячки. Они там по пьянке сильно пошумели, цеплялись к полячкам, с кем-то подрались, но никого из женщин так и не тронули. Но ребята просто «попали под раздачу». Видимо, нашим корпусным «смершевцам», как раз в этот период, позарез была нужна «показательная жертва» в воспитательных целях. Их, всех троих, арестовали и судили в трибунале, «пришили» - попытку к насилию. И только «за попытку» - приговорили к расстрелу. Мы тогда стояли на Сандомире, и нас машинами привезли к месту исполнения приговора, построили «покоем», вывели ребят на центр, зачитали приговор, и отделение автоматчиков этих трех ребят расстреляло. Потом еще комендант штаба бригады, каждому расстрелянному сделал «проверочный» выстрел в голову...
Мы вернулись в батальон с тяжелым камнем на сердце, вслух матеря «смершевцев» и трибунальцев, справедливо считая, что могли бы обойтись и другим наказанием, например, штрафной ротой, а тут... так позорно лишили людей жизни, ни за хрен... Но...
Когда в Германии, кому-то приходила в голову идея «прижать немочек к кровати», сразу кто-нибудь напоминал «страдальцам» этот случай с расстрелом, и это напоминание действовало отрезвляюще и «души прекрасные половые порывы» исчезали.
http://iremember.ru/memoirs/tankisti/yampolskiy-iosif-mironovich/
Но без суда и следствия "поставить к стенке" командира бригады?! Это что - 41-й год?! Комкор Кривошеин обратился лично к командарму, требуя наказать особистов, но... А как стреляли заградотряды людей под Сталинградом, я видел неоднократно... Но там уже был край, выбора не было. Мы были должны умереть, но удержать город. Все знали: отошел живым и без приказа - расстрел! Оружие бросил - расстрел! Такое было время...
…
Самое страшное, что я видел на войне, это даже не истребительная бомбежка под Харьковом или ночной бой на Курской дуге, где все вели огонь, не особо разбирая, где свои танки, а где немецкие. Это - атака бригады моряков-тихоокеанцев. В полный рост, через стену огня - на пулеметы, в лоб. Тысяча людей погибла за считанные минуты... А один раз на моих глазах пошла на дно Волги баржа с ранеными. Немцы разбомбили ее, так вода в реке стала красной от крови... Сотни немецких самолетов висели в небе над Волгой днем и ночью.
…
В начале февраля сорок третьего я попал в центр Сталинграда. Ужасная картина: все подвалы были забиты немецкими ранеными солдатами и офицерами, умирающими от ран, голода и холода. Тяжело было смотреть на их мучения, но после того, что мы испытали в осенних боях, жалости к немцам никто не испытывал. Наши медработники не успевали оказывать немцам помощь. Был приказ: пленных не убивать, но некоторые из нас бродили среди рядов раненых, выискивая эсэсовцев. Этих пристреливали на месте, определяя принадлежность к СС по обмундированию. Поразила еще одна вещь: чуть ли не каждый десятый в немецкой форме был из бывших солдат Красной армии, с ними тоже не церемонились. Ожесточение людей было предельным. Все улицы были завалены трупами замерзших немцев. Сами пленные немцы растаскивали их по сторонам, чтобы можно было пройти-проехать. Зацепят крючком за ноздрю и волокут. Немцы со своих убитых снимали сапоги. Технология простая: ударят ломом по щиколотке, она крошится и тогда можно легко снять сапоги... Хватит вам подробностей?
…
Наверное, случай на Тракторном заводе остался неизвестным или не отмеченным в публикациях. В сентябре 42-го обе противоборствующие стороны вовсю использовали трофейные танки. Мне один раз пришлось отражать атаку семи Т-34 с немецкими экипажами и даже пару дней сидеть в трофейном немецком танке, приспособленном под огневую точку. У них внутри танка сидишь - ощущение, будто в удобной комфортабельной комнате находишься. Так вот, шла наша танковая колонна примерно из двадцати танков на ремонт. Четыре немецких танка в сумерках втерлись в эту колонну - никто подвоха не почувствовал - и заехали немцы на территорию ремонтной площадки Тракторного завода, встали по углам. И открыли огонь по танкам, людям, цехам. Пока их удалось убить, они много бед натворили, такой "праздник" нам устроили... Немцы умели жертвовать собой тоже...
В сорок четвертом году, весной, на Украине, ведем одного майора "в расход" пускать, а он нам в лица плюет, а мне кричит: "Юде! Швайн!"... Они тоже умели достойно умирать... Из Житомира прорывались, уже без техники. Большой толпой шли. Против нас где-то примерно рота немцев стояла. Они осознавали, что если примут бой - им каюк, но не дали нам спокойно пройти. Всех их в рукопашной и забили... Так что воевали мы с сильным и опытным врагом, который свою шкуру не особо жалел...
…
Привезли нас на Мамаев Курган. Рядом стоит группа студентов и преподавателей из ГДР, из Берлинского университета. Один немец пожилого возраста посмотрел на мои орденские планки, сам подошел, и на приличном русском языке заговорил со мной. Спрашивает: "Где вы воевали в Сталинграде?". Показал рукой свое направление, сказал, что воевал танкистом. Он говорит: "Стоял напротив ваших танков в сентябре сорок второго", - и даже улицу назвал, где наш штаб находился. Бывший сапер, унтер-офицер, а ныне профессор университета. Он сдался в плен уже в самом финале битвы, вместе со штабом Паулюса.
За пару лет до этой поездки, читал в "Комсомольской правде" о подобной встрече двух бывших противников на Сталинградской земле. Думал, заливает журналист, а тут со мной такая же история наяву, просто невероятно, какие сюрпризы жизнь подкидывает! Выходит, и немцев тянуло на места своих боев съездить. Стоим, разговариваем с ним, но вдруг я понял, что ни он, ни я ничего друг другу не простили. Он мне - поражения и плена, я ему - гибели друзей и родных. Война для нас так и не закончилась...